Цитаты из книги «Когда зацветает сирень»

Токсикоз стих, а вот чувства к Громову – нет. Оказывается, им не мешает огромное полотно обиды, каким он окутал меня с ног до головы. Мне стоило только снова посмотреть в чёрную бездну его глаз, услышать голос… И, пока я стояла рядом с ним на том лестничном пролёте, моё сердце не билось. Оно сжималось до жгучей боли в груди. Но слова Марка про аборт стали шикарным гвоздём программы. Теперь точно знаю: я могу рассчитывать лишь на себя. И должна попробовать найти тыл в своей семье, ведь Громов больше не появлялся.

– Будешь дальше девчонку доводить, папаша ты недоделанный? Только рыдать ночами перестала. Её не жалко, так ляльку в животе пожалей. Твоя же лялька. Мордой вон какой вышел, а из душонки-то гнильцой попахивает, – глаза женщины искрят пренебрежением. Треш. Это просто какой сюр и треш. Ощущаю себя в очень грёбаном спектакле. Глубоким вдохом проталкиваю колючий комок, застрявший в горле, и вручаю упаковку с таблетками прямо в руки даме в халате. – Лике передайте.

– Чёрт! – Провожу ладонью по волосам, пытаясь до последнего не сорваться. А потом просто плюю на всё происходящее вокруг, утыкаюсь взглядом в стену и говорю как есть. На одном выдохе: – Я не хочу и не готов. Поэтому я не знаю, что мне… нам делать дальше. И снова это конченое молчание. Душное и заставляющее тяжело биться моё сердце. – Я знаю, Марк, – дрожащая усмешка Лики нарушает тишину. – Мне рожать, а тебе ехать к Карине. Трус. Её слова бьют меня под дых. Я успеваю обернуться в тот момент, когда рыжая коса уже исчезает в дверях второго отделения гинекологии.

Я нервно сглатываю и использую все оставшиеся секунды до нашей с ней встречи, чтобы хоть немного собрать брыкающиеся мысли в кучу. Но всё окончательно летит в хрен знает куда, когда в дверном проёме палаты появляется она. Хрупкая, в несуразно растянутых футболке и штанах, рыжая копна заплетена в небрежную косу на одно плечо, и с серо-зелёным цветом лица, украшенным тёмными пятнами веснушек. И, мягко говоря, сейчас Лика вообще непохожа на ту солнечную девочку, что окликнула меня тогда у входа в университет. – Марк? Ты что здесь делаешь? – испуганно шепчет она, смотря на меня огромными голубыми глазищами.

– Такую, как ты, ещё не видел. – Прижимаюсь носом к рыжей макушке, вдыхая полной грудью аромат клубники. Я не вру. Не видел. Такой, как Лика, у меня ещё не было. И дело здесь не в цвете волос… Я понятия не имел, что ещё существует что-то вот такое искреннее. Мне кажется, эта девочка вообще не с этой планеты.

Я вообще не ввязываюсь в подобные потасовки, но эта рыжая… Чёрт! Что-то толкнуло. Грёбаная жалость? А как её не жалеть? Лика даже пахнет беззащитностью и невинностью. Потерев щёку, одаренную её милейшим поцелуем, давлю улыбку своему отражению. А в груди теплеет. То-то же! Награда нашла своего героя. Только мало мне… Ма-ло. Хочу ещё. Хочу, чтобы она так жадно и смотрела на меня дальше, распахнув свои глаза-аквамарины, но уже подо мной. Лику хочу. Торкает меня от неё, а сегодня прям до какого-то нетерпимого животного чувства в животе, когда увидел её беспомощно стоящую перед тем уродом.

Так бережно и мягко… Всего лишь мимолётное прикосновение тёплых мужских пальцев, а меня уже здесь нет. Я падаю куда-то в жерло вулкана. Хочется обернуться, но делаю лишь осторожный, едва заметный поворот головы к плечу. Но и этого достаточно, чтобы краем зрения заметить, что Марк гипнотизирует меня взглядом, приподняв уголки своих губ. Мамочки, мне бы дополнительный глоток кислорода сейчас, потому что я где-то на грани обморока. – Громов! – возглас ректора быстро возвращает в реальность. Мы с Марком одновременно отшатываемся друг от друга, и я больше не чувствую горячих узоров на своей ладони. – Совесть имей! – продолжает Павел Петрович, сотрясая воздух. – В гляделки он играет, Рэмбо. В общем, выговора в личное дело тебе не избежать. И отца оповестим. А ты, Соболевская, – он стреляет взглядом в меня, заставляя виновато опустить голову. Хотя я-то тут при чём? – Ещё раз будешь поймана с Громовым на какой-нибудь его выходке, и тебе выговор накатаем.

– Вообще-то, Марк заступился за меня, – осторожно встреваю я в разговор. Делаю небольшой шаг вправо и слегка прикрываю Громова от гневного взора ректора. И это получается как-то само собой… бессознательно. – Лика, не лезь, – шепчет за моей спиной Марк. И мы стоим так близко, что его строгий выдох расстилается мурашками в моих волосах. – Молчи. А меня уже распирает от переполняющих эмоций. И от этого даже стирается ощущение боли в расцарапанной руке. Смело смотрю на ректора, вскинув подбородок: – Тот придурок был готов и на меня броситься, хотя я извинилась за свою невнимательность. А в ответ посыпались оскорбления и… Но Павел Петрович заставляет замолчать одним взмахом руки, возмущённо уставившись на Марка позади меня. – Нет, ты посмотри, Громов, какой у тебя здесь адвокат нарисовался. Ну чудо просто! – Ещё какое чудо, – легко подтверждает Марк. – Рыжее чудо, – добавляет он так тихо, что мне едва удаётся расслышать это. И по тёплой интонации его голоса даже затылком ощущаю, что в этот момент он улыбается. А через секунду кровь в моих венах заполняет жар. Пальцы Марка касаются моего запястья и выводят незамысловатый узор на внутренней стороне ладони.

Но у меня нет сил и желания устраивать какие-либо разборки на виду у всех, поэтому, прижав расцарапанную руку к телу, просто спокойно говорю: – Послушай, я ведь извинилась. Я правда тебя не видела. – Мне сказать, куда засунуть эти извинения? Или показать? – лицо лысого искажает нездоровый оскал. – Мне покажи, – знакомый до мурашек стальной бас врывается в наш разговор. Я вздрагиваю, на секунду снова забыв, как дышать, а ладонь Насти сильнее вдавливается в мою поясницу. Да и вообще все наблюдающие за нами выжидающе замирают. Только не это лысое хамло, из-за спины которого скалой выплывает Марк. Он лишь ещё сильнее кривит лицо и оборачивается.

– Чёрт! Надо было назвать жёлтые розы, – тихий бас, пробирающий меня до мурашек, раздаётся над ухом. Я вздрагиваю и поворачиваюсь, упираясь охапкой цветов в грудь Марка. Приподнимаю голову, и мы сталкиваемся взглядами. Жар снова прилипает к моим щекам. У меня неконтролируемо теплеет где-то под рёбрами… или где-то глубоко в животе… или даже немного ниже. А ещё, пока играем в гляделки, я неосознанно обвожу взглядом каждую черту его лица. Смугловатая кожа, широкий подбородок с пробивающейся щетиной, резкая линия челюсти, высокие скулы, невероятно густые брови и крупные чувственные губы. Марк определённо смазлив, но как-то по-мужски. Это даже какая-то неправильная смазливость. Грубая.