Глава 10.

Когда Евлампий помахал Савелию рукой, сидя верхом на горячем Гнедом, а после только лист палый за ними завился по дороге, вот тут весь дух и решимость Пышонькина дали слабину. Страшно стало, что его тут ждёт? Акчиён сказала, что работать придётся, а он… отродяся ничего не умел руками-то делать!

В растерянности и огорчении он вернулся в домишко, где ему предстояло обитать до возвращения Евлампия. А что будет, думал Савелий, когда старый конюх один домой вернётся? Вот уж Евдокия ему устроит за то, что оставит здесь его одного! На самом деле, как ни хорохорился Савелий, а всё ж до последней минуты надеялся, что Евлампий передумает уезжать, скажет, дескать, с тобой останусь, чего, всего-то неделю тут побыть! Ну да ничего, вот вернётся Савелий домой, устроит он конюху… шибко ему в сердце ещё та обида запала, когда объявил ему конюх, что не крепостной он ему, и в работы не к нему нанялся, а к батюшке! Да насмешливо этак сказал!

Усмехнулся Савелий, в груди росло радостное чувство, что непременно поможет ему Акчиён, исполнит то, что он загадал, чего жаждет так яростно и неистово. Вот тогда покажет он всем… И конюху, что посмел насмехаться над ним, над потомком дворянского рода, посмел перечить да поперёк него говорить!

Савелий мечтательно прикрыл глаза и представил, как стоит перед ним конюх, опустив седую голову, мнёт в руках старую шапку и боится сказать, что с просьбой пришёл. А сам Савелий сидит за дубовым столом в большом доме, какой он у меховщика видал, качает ногой и раздумывает, теперь конюха прогнать, или сперва выслушать!

Открыв глаза, Савелий вздрогнул, прямо перед ним стоял Наксай, глядя на него и едва заметно улыбаясь. Волосы его снова были похожи на волчий мех, седая прядка у виска серебрилась в лучах восходящего солнца. Савелий смутился, в зеленоватых глазах Наксая читалась усмешка, словно он знал, о чём тот думает.

– Ну, проводил я твоего товарища, до брички вашей он добрался, а там уж дорога хорошая. Дождя вчера не было, путь добрый.

– Не товарищ он мне, а конюх мой, – проворчал Савелий, что за манера так к человеку подкрадываться, напугал, аж душа зашлась.

– Ладно. Время не терпит, дел полно, – сказал Наксай, – Сестра завтрак накрыла, идём. После и работу начнём справлять.

Ну, хоть накормят, обрадовался Савелий, у него уже всё нутро подвело от голода! Дома-то он то плюшку Анфискину, то блинков горячих, то чаю с баранками, это до обеда, а тут? Со вчера ещё голодный! Пригладив волосы – как-никак, а сейчас он Акчиён увидит – Савелий поправил новый камзол и степенно зашагал за Наксаем.

Но самой девушки в избе не оказалось, только на столе стоял горячий горшок с кашей, крынка молока и накрытый рушкином ржаной каравай. Небогато живут, подумал голодный Савелий, коли еда как у бедного крестьянина на столе! Что ж она, сама ведунья, вся округа про неё сказы сочиняет, а на пшеничный хлеб не заработала знахарством своим! Ну да и хорошо, Савелий взялся за ложку и потянул к себе краюху хлеба, тем лучше для него – потому как посулит он Акчиён такое, чего сама она не видала, в диковинку ей будет, тем охотнее за него, Савелия пойдёт!

– Переодеться тебе надо, – сказал Наксай, допивая молоко, – Несподручно тебе будет работать в эдаком наряде!

– А чего делать-то надо? – спросил Савелий, он так хорошо наелся, что теперь не прочь был чуток и полежать, отдохнуть, нешто сразу на работу бежать.

– Дом мы с тобой станем достраивать, – ответил радостно Наксай, – Там немного и осталось! Вот как достроишь, так и домой тебя Акчиён наша отпустит, и то, чего просишь – всё тебе даст.

– Дом строить?! – лицо у Савелия вытянулось, щёки обвисли, – Да кто ж это вас надоумил, самим-то? Нешто плотника нету в округе?

– Может и есть, да только это теперь твоя забота. До вечера справим конёк, а там надо в конюшне прибрать, а после в ночное пойдём, пока ещё в лощине трава стоит, коники попасутся!

Савелий тут и присел, вот дела! Его – и к чёрной работе приставить?! Это что ж за испытание такое придумала чёртова девка! Но только подумал он про Акчиён, синие её глаза, сладко заныло в груди, налилось… Он такого не знал, даже когда у меховщика ему выпало с Лизонькой танцевать. Спотыкался тогда, краснел, но чтоб вот так – словно жаром изнутри пекло нестерпимо, не ведал он такого!

– Ладно! – сказал Савелий, – Идём, чего там!

Наксай усмехнулся, и Савелий решил, что сейчас тот станет над ним насмехаться и выпятил подбородок, но Наксай молча достал из сундука штаны грубой ткани, рубаху серую, кафтан.

– Давай, облачайся, я покуда инструмент достану, – сказал парень и вышел за порог.

Савелий сел на лавку. Нестерпимо хотелось прилечь, дома он всегда отдыхал после завтрака, где и подремлет немного, газет почитает, а тут… Вздохнув, он стал одеваться, чертыхаясь и путаясь в штанинах, вот же, незадача! Стараясь хоть как-то себя утешить, Савелий стал думать, что плотничать он всё одно не умеет, так что походит там, посоветует Наксаю, как лучше делать. Он не раз видал, как у отца во дворе мужики плотничали, ничего и сложного нет, так лихо у них получалось.

Они дошли до самого озерца, с этого места была видна вся его гладь – оно было похоже на блестящую подкову в своих берегах. Дом, который им предстояло заканчивать, стоял на небольшом пригорке возле озера, и походил на тот, в котором остановился сам Савелий на эту странную неделю. Сруб нового домика был сработан крепко, им предстояло немного работы.

– А зачем вам этот-то домишко, коли у вас вон, изба справная, да и нас тоже есть где приютить, – ворчливо спросил Савелий.

– Ну, тому уже недолго стоять осталось, – ответил Наксай, кивнув головой в сторону того домишки, – А таких вот гостей, как ты, селить надо будет. Давай, меньше говори, больше делай, иначе не поспеем!

Наксай стал говорить, что надобно сделать Савелию, и чем займётся он сам, доставая инструменты из мешка. Чем больше он говорил, тем злее становилось лицо Савелия. Это что, они его в работы наняли? Так оплату только посулили, он в глаза не видал её… еще и сам золотых червонцев привёз, Евдокия велела чудийке отдать в уплату… В уплату чего? Того, что сам Савелий тут жилы надорвёт?! Обойдутся!

Немногим позже Савелий неумело «ходил» по бревну топориком, слушал, как покрикивает да подгоняет его Наксай, который сам сидел на коньке и что-то там стругал. Руки отнялись от усталости уже через полчаса, спина ныла, а пот застилал глаза и струился по спине, стекая в сермяжные штаны. Всё чесалось у Савелия от такой одежды, и от опилок, попавших за шиворот, он понимал, ещё час такой работы – и он тут помрёт! А Наксай знай покрикивает. Да песни распевает, смеётся ещё… Что же это такое?! Где спасение?!

– Ладно, давай чутка и передохнём. Что, несладок труд-то такой? А вот, в артели у тебя теперь так и работают, – сказал Наксай у Савелия над ухом, и тот от неожиданности выронил из рук топор себе на ногу, – Держись, коли вызвался! А вот и Акчиён идёт, квасу нам несёт.

Савелий подпрыгнул – Акчиён! От одного имени заиграло в груди, и пересилив усталость он отёр пот, пригладил волосы и приосанившись втянул живот. Девушка в зелёном сарафане и лентами в косе была чудо как хороша… Но поставив туес с квасом и узел с едой, Акчиён перемолвилась словом с братом и торопливо ушла обратно по тропке, а Савелий тут же и сел у недоструганной жерди… Нет сил, и девушка эта… не по нему.

После обеда, когда Савелий уже не чуял себя, Наксай повёл его убирать конюшню и чинить ясли. Вычищая стойло, Савелий тишком пускал слезу от боли в руках, ногах и спине, и понимал – до приезда Евлампия он не доживёт. Уморить его тут решили по сговору, а убежать у него и сил нет… Да и не станет он бежать! Серебро манило его! Обещала Акчиён помочь отыскать то место, где серебро руками берут! Пусть попробует от слов своих отказаться, Савелий ей тогда спуску не даст! И на брата не поглядит!

Как он добрался до своей постели, Савелий не помнил. Так и упал на тюфяк, потный, грязный, в сермяжных штанах и мокрой от пота рубахе. Коней пасти видать Наксаю одному идти, успел подумать, да и заснул.

Глава 11.

Утром Савелий не знал, как ему с этого самого тюфяка подняться. Сжав зубы и едва не заплакав, он всё же нашёл в себе силы и перекатился на бок. Потом встал на трясущиеся ноги и огляделся… всё произошедшее спросонья казалось ему сном, но боль во всём теле и домишко этот подсказали – ничего не сон! На лавке у окна лежала чистая одежда, ну хоть тут позаботились, чтоб не ходил он тут, словно вонючий холоп… В сенях на скамье стояли два ведра с водой, поёжившись, Савелий принялся умываться, холодная вода ожгла его, но вроде бы и боль уходила…

Вспомнив насмешливые глаза Наксая, когда валился у Савелия топор из рук, он сердито чертыхнулся – что же это, думают, что он вовсе бестолковый?! И серебра ему не видать, потому что до батюшкиного ума ему не дорасти?! А вот, поглядите ещё!

Крякнув, Савелий поднял одно ведро, вышел на крыльцо и огляделся кругом. Сизый рваный туман стлался над озером, солнце ещё не взошло, только тоненькая позолота легла на резные верхушки кедров. Вот он как рано встал, дома-то поди спал чуть не до обеда! Ничего, он всё сдюжит, а своего добьётся!

Вытаращив от ужаса глаза, Савелий стал мыться до пояса из ведра холодной водой, скинув вчерашнюю грязную рубаху. Боль уходила, тело кололо от холода, но было даже приятно, только зубы стучали друг об друга. Эх, кабы Евдокия увидала, как он тут… побежала бы себе капли нервные капать! Запричитала бы, как же тёплой воды Савушке умыться не приготовили! Захотелось домой… Бросить всё, ну его к чёрту это серебро, пусть пропадает! И Лизонька… да зачем она ему, жениться, дом да хозяйство справлять? Хомут себе на шею! Ему и так хорошо, а если к батюшке поехать, попроситься… сказать, что нет мочи прииск этот блюсти, всё одно там ничего толком давно не работает, пусть Афанасия пришлёт, старшего Савельева брата. Матушка писала, что отец шибко болеет, ну вот и будет Савелий подле него, чай отец родной не оставит без гроша, умилостивится!

Но тут в Савельевой памяти вспомнился тот день, когда показал ему старший у старателей, Семён Кузьмовин, тот самый серебряный самородок, да рассказал, будто человек, его принесший, говорил, что там есть ещё. Он знает, покажет дорогу, если ему пообещают дать мешок серебра за это, он сам его там наберёт, пусть только дозволят. Но ничего больше ни рассказать, ни показать не успел – помер от внезапно взявшей его лихорадки. Значит есть такое место, а может и не одно…

Савелий вернулся в избушку и чуть не подпрыгнул – на лавке у окна сидел мальчишка лет десяти, светловолосый, зеленоглазый. На столе лежал узелок, мальчишка глядел на обомлевшего Савелия смеющимися глазами и болтал ногами.

– Ты… ты как сюда… ты кто? – Савелий даже заикаться начал от такой неожиданности

– Да как, обычно, – пожал мальчишка плечами, – Пока ты на озеро глядел, и пришёл. Поесть тебе принёс, а ты поспешай, Наксай тебя ждать не станет, у колодца тебя ждёт.

Мальчишка оглядел избушку, увидел валяющуюся грязную рубаху, новенькие, но все в грязи Савельевы сапоги, и покачал головой, по-взрослому, с укоризной поглядел на Савелия, сказал, указав в угол сеней:

– Веник вон там возьми да подмети в избе! Рубаху в баню снеси да в корыте постирай! Нешто так можно человеку жить! Мне бы матушка все уши за такое оборвала!

Савелий вспыхнул и руками всплеснул! Да как же это, каждая мелюзга им тут станет помыкать?! Хотел было мальчишку за ухо поймать, но тот уже стоял на крыльце, смеясь в лучах осеннего солнца. Плюнул Савелий в сердцах и стал развязывать узел, есть хотелось нестерпимо, казалось, что всё нутро свело от голода.

В чистый рушник были завёрнуты горячие лепёшки, пара крутых яиц и крынка парного молока. Савелий обрадовался, ну хоть голодом не морят! Сегодня простая еда не казалась Савелию невкусной, он с удовольствием всё умял, и крошечки с рушника подобрал. Одну лепёшку оставил, спрятал за пазуху, потому что до обеда вряд ли что ему перепадёт, а он голодать не привык! После огляделся… потом подметёт, а то Наксай его обсмеёт. Тоже, придумали, ещё и прибраться тут у них самому! Вот когда образумится всё у него с прииском, да с серебром, вернётся он сюда, покажет ещё…

Наксай ждал его возле колодца, перед ним стояли два больших плетёных короба, рядом стояли ещё какие-то приспособления на длинной палке. Савелий поморщился, опять его чем-то озаботят, и так после вчерашних сил нет.

– Утро доброе, Савелий, – кивнул Наксай, – Не тужи, сегодня до обеда мы с тобой не тяжко трудиться станем. Борта пойдём проведаем, нынче снова медведь у нас тут озорует. Помешаем ему немного, сделаем кое-какие приспособы от косолапого. Короб цепляй да идём.

Савелий открыл было рот сказать, что такую простую работу Наксай и сам справит, без его помощи, а он в таком разе намерен отдохнуть, но на высокое крыльцо вышла Акчиён. Пересохло у Савелия в горле, как же она хороша… Светло-голубой сарафан, цвета утреннего неба, синие ленты в золотой косе, как её глаза… Белая рубашка вышита на груди синим шёлком, диковинный узор, и цветы как будто живые. Она улыбнулась им и махнула рукой, Савелий крякнул, поднял короб и встал рядом с Наксаем, который наливал в баклагу колодезной воды.

Шли долго, всё по лесу, корневища кедров да сосен мешали Савелию идти, он то и дело присматривался, нет ли какого пенька, или брёвнышка, чтобы напроситься посидеть. Это Наксай шёл быстро и резво, словно скользил меж кедровых стволов, ни одна ветка под его ногой не хрустнет… А Савелий, словно хромой медведь идёт, с ноги на ногу переваливается! Это хорошо ещё, что ему обуться дали мягкие чирки, иначе он бы в сапогах своих давно бы до костей ноги истёр.

– И что, скоро хоть конец пути-то будет? – недовольно морщась и потирая колени спросил Савелий, кое как догнав подождавшего его Наксая, – Дюже далеко борта у вас! И нешто мёду много дают?

– Дают довольно, – степенно ответил Наксай, – Нам хватает, а лишнего не берём.

– Ну и зря! Продавать мёд можно, у нас вон в Петровке на ярмарке за мёд дорого дают, а уж бортовой и вовсе только подай!

– Ну, кто и торгует, а нам это без надобности, – ответил Наксай, – Идём, недалеко уже.