Глава 6.

Хозяин сам стоял на высоком крыльце, подняв над головою фонарь. Ста́тью он был похож скорее на медведя, чем на человека, так Савелию показалось, когда он стал подыматься по ступеням крыльца. Высокий, широкий в плечах и крепкий в ногах Иван Карташов на старика никак не походил, хотя из рассказов конюха Савелий знал, что хозяину дома пошёл восьмой десяток годов. Седая голова и окладистая борода были прибраны и аккуратно острижены на «славянский манер», так сам Савелий определил, одет Карташов был в рубаху хорошего полотна, а поверх – в жилетку на меху.

– Здрав будь, Евлампий Фокич, гость дорогой! – Карташов поклонился конюху, словно Савелия и не приметив, а тот сразу покраснел от злости, – Эка ты припозднился нынче! Ну, проходите в дом, непогодь нонче какая! А кто это с тобой?

– Здравствуй, Иван Куприянович, – поклонился в ответ Евлампий, – Да никак ты не признал? Савелий Елизарович Пышнеев это, сын Елизара Григорьевича. Теперь прииск под его присмотром, артель, и дом в Петровке.

– А, ну добро, добро! Милости просим, – кивнул с достоинством хозяин, чем ещё больше Пышоньку расстроил.

Савелий желал к себе более уважительного приёма, но на улице поднялся ветер, снова заморосил дождь, и он как мог смирил свою досаду. Евлампий пошёл обиходить мерина и пристроить в конюшню, в помощь ему хозяин дома отрядил светловолосого парнишку лет десяти.

Хозяйка дома, миловидная несмотря на преклонные года женщина, подала гостю чистый рушник и принялась собирать на стол. Савелий умылся, потом по приглашению хозяина уселся за стол. По избе поплыли вкусные запахи, в голодном животе Савелия заурчало. В дом вошёл Евлампий, снял шапку и перекрестился на образа. Ужинали молча, и только когда на столе появился самовар, завязался неторопливый разговор.

– А что, Иван Куприянович, дорога-то есть дальше? – спросил Евлампий, – Распутица нонче ранняя, поди скоро и снег ляжет. Да уж и скорее бы, санные пути хоть встанут.

– Дорога есть, – кивнул Карташов, – До самого оврага есть, и дальше, через мосток. После Заячьей сопки – не скажу, не был. Не сказать, чтоб хорошая, но проехать можно. Лучше бы верхом, конечно, но тут уж хозяин – барин.

Савелий подумал, что сейчас Карташов станет их пытать, по какой-такой надобности они дорогу спрашивают, куда и зачем направляются в такую распутицу. Но хозяин дома ничего не спросил, и Савелию даже будто обидно стало, что Карташов больше с конюхом говорит, чем с ним, да ещё уважительно так, словно это Савелий конюха в бричке привёз!

– Ну, коли все сыты, пора и на отдых, – Карташов поднялся из-за стола.

Савелию всё же оказали почёт – устелили в горнице на кровати, а Евлампий устроился на лежанке у печи. И как только коснулась голова Савелия подушки, тут он в сон и провалился. Ему уже давно не доводилось так долго бывать в дороге, пожалуй, что с того самого времени, когда он добирался до этого захолустного края, куда его батюшка определил, несмотря на слёзы матери.

Евлампий поднялся до свету, вместе с хозяевами. Ехать им теперь было недалеко, но зато и дорога здесь была самая трудная. Верхом бы, прав Карташов, да что с этим упрямым Савелием делать? Возомнил себя барчуком! Ну, да делать нечего, раз уж обещался Евлампий старому Пышнееву приглядеть тут… не откажешься уж теперь.

– Ты, Евлампий Фокич, бери мою кобылку, – сказал по утру Иван Куприяныч, – Пусть Савелий на мерине, а ты – на моей. Быстрее доберётесь, и без опаски, что бричку не вытянет гнедой. Дождь половину ночи лил, знамо дело, осень… Да и что сказать, не ко времени Савелия к чудийке понесло, да не за добром! Кому бы поучить его, может послушал бы совета?

– Да уж говорил я ему, но дюже он упрям да своенравен, розгами мне грозил да прочим, – усмехнулся Евлампий, – Лень вперёд него видать родилась, а советов наших он принимать не станет, не трудись. Коли чего в голову себе взял, того, пожалуй, уж и не выбьешь.

– Ну, коли так, может ему в науку пойдёт. Не к добру это, не любит таких Акчиён, страшен для Савелия будет тот урок…

– Верно говоришь, – вздохнул Евлампий, – Ладно, спытаю ещё удачу – поговорю с ним перед тем, как в путь отправляться. Да и будить уж его пора – не время теперь до обеда в кровати валяться!

Проснулся Савелий недовольным, пожурил Евлашку, что его в этакую рань поднял, когда даже самовар ещё не готов!

– Недосуг нам, Савелий Елизарыч, спать-то. Ну, ежели ты, конечно, дале ехать не передумал. Я и советую – отступись! Что ты задумал – то мне неведомо, но я тебе что скажу – ты и без такой помощи справишь. Послушай, что тебе старый человек скажет – поезжай обратно домой, позови Осипа Фомича, которого батюшка твой к тебе отрядил в помощь. На обратной дороге в Корчиновку заедь, поговорим со Степаном Парамоновым, он все дела артельного хозяйства на вашем прииске смолоду знает – батюшка твой его в ученье отправлял. Его попроси, как у добрых людей водится, чтобы помог тебе заново дела на прииске в порядок привести, как при батюшке твоём бывало! Ведь тогда Так, поманеньку, и пойдут у тебя дела!

Пышонька побагровел так, что казалось он вот-вот лопнет. Это что же такое! За кого его здесь принимают! За дитя неразумное?! Каждый конюх его учить будет?! Мало того, что он по совету кухарки , поддавшись ему только из любви к няне, оказался у чёрта на куличках, так теперь ещё и этот Евлашка придумал его наставлять!

– Ты, Евлампий, видать…, – прошипел Савелий, – Видать, надоело тебе в нашем доме работать! Что ж, вот вернёмся домой, собирайся и на вольные хлеба! А батюшке я напишу, что отказался ты от службы!

– Эк тебя! – усмехнулся Евлампий Фокич, – Да только ты видать позабыл, Савелий… В работы-то я не к тебе нанимался, а к батюшке твоему, и жалованье мне платит его поверенный, в Уезде. А не ты! При доме вашем я и не живу – свой есть, а забота моя – конюшня батюшки твоего, тоже не твоя. Вот тут и поразмысли, Савелий! Хочешь ли ты сам из себя хоть чего значить, или так и останешься… Коли хочешь стать, как отец твой, тогда давай обратно вертаться, да за дело приниматься.

Ещё сильнее взыграло у Пышоньки, да только с крыльца на него насмешливо глядел хозяин дома, из-за его могучего плеча выглядывала хозяйка, а в оконцах торчали головы большого семейства Ивана Карташова.

– Выводи гнедого и бричку! – отрезал Савелий конюху, придумывая тому страшные кары на опосля, – Благодарствуй, хозяин с хозяйкой за приют.

Евлампий не стал больше ничего говорить, чай не младенец передним, здоровый лоб, вон, щёки-то так и колышутся от злости. Видать и в самом деле урок ему нужен, раз ведёт его туда, к чудийке, неведомая сила. Вздохнул старый конюх, больше спасительных речей вести не стал, пусть идёт Савелий той дорогой, что выбрал, а уж сдюжит или нет, в отца ли духом пойдёт – то время покажет.

– Ну, гляди сам, – ответил Евлампий, – Верхом бы нам с тобой сподручнее было бричка для такой дороги тяжела сейчас…

– Я сказал, бричку! – сквозь зубы сказал Савелий и больше ничего слушать не захотел.

Покатилась бричка по ухабистой узкой дороге, то и дело цепляя боками корявые кусты и ветки деревьев. Савелий сидел внутри злой и в думах, что бы такое устроить старому конюху, чтоб небо ему с овчинку показалось! Опозорил его, пусть перед какими-то хуторянами, а всё ж…

На короб для чудийки, который снова кидало по полу брички, он внимания не обращал, только раз пнул его под скамью, и всё. Всё тело у него болело после вчерашней дороги и неудобного сна – привык-то он на двух перинах… Не успел он додумать очередную свою придумку на строптивого Евлашку, как бричка остановилась.

– Чего такое? – высунулся он наружу, приоткрыв дверь.

– Всё, приехали. Вылезай, Савелий Елизарыч, дальше нет пути ездового, только своими ногами.

– Чего? – Савелий высунулся из брички, – Пешком?! Ты спятил, что ли? Дождь сейчас начнётся, смотри, как небо затянуло!

– Дальше не проехать, сам погляди. А верхом ты сам не пожелал, – твёрдо сказал конюх и указал вперёд.

Дорога была размыта, яма на яме, только едва приметная тропка шла по лесу, чуть выше дороги меж деревьев. Прав конюх, как ни крути, а дальше только на своих двоих. Гнедого распрягли, конюх взял его на узду и повёл за собой. Савелий со вздохом подумал, что он и в седле едва держится, а уж так… Придётся ноги бить!

Тучи сгущались, висели низко, и грозились вот-вот разразиться холодным осенним дождём, когда двое шагали по лесной тропе. Один шёл ровно и быстро, поверх плаща на спине висело ружьё. Это был Евлампий, он что-то напевал и внимания не обращал на стоны, ругательства и брань едва поспевающего за ним Савелия. Рядом с ним топал Гнедой, умудряясь по пути прихватить редкий листок, ещё не опавший с куста.

Когда Савелий уже совершенно выбился из сил и намеревался упасть тут же, на мокрую траву, приказав Евлашке, что дальше он и шагу не ступит, и они тотчас же идут обратно, Евлампий сам остановился и указал вперёд, где меж деревьями был виден просвет:

– Ну вот и пришли. Крепись, Савелий Елизарыч, немного осталось.

Глава 7.

– Да провались ты вместе с этой ведьмой, – плюнул в сердцах Савелий, – Раньше что ли не мог сказать, что таковая дорога нам предстоит?! Я бы хоть сапоги надел другие, а теперь что? Все ноги стёр!

– Так и ты мне не сказывал, куда направляешься, – резонно ответил Евлампий, – До Корчиновки-то мы и так доехали, в новых сапогах. Терпи, Савелий, вон, уж и избу видать.

Евлампий стоял на небольшом пригорке, лес здесь поредел, крутой спуск с холма зарос кустарником, меж него вилась едва приметная тропка. Дальше, под пригорком в небольшом овражке шумела мелкая каменистая речушка, впадающая в прелестное круглое озеро. На его берегу стояла изба, добротная, из таких брёвен, коих Савелий и не видал, сколь толсты были те деревья. Ему подумалось, не иначе, как с кедра избу рубили… Но что это были за мастера! Широкий резной конёк украшал высокую скатную крышу, подворье окружал плотный частокол.

Дом как дом, пожал плечами Савелий, он ожидал чего-то… чудно́го, необычного от дома старой ведьмы- чудийки. Сказочного что ли, а тут – обычная изба, каких вон, полным-полно в любой деревне!

– Ну, Савелий! Знаю я, что советов слушать ты не любишь, а всё одно скажу, чтоб опосля самого себя не совестить, ежели что с тобой случится, – сказал серьёзно конюх.

Савелий хотел было возразить, заругаться – снова конюх его учить принялся, слыханное ли дело! Но Евлампий поднял вверх ладонь, строго глянув на Савелия:

– Опосля скажешь! Слушай, коли жить охота! Ты к Акчиён пришёл помощи просить, а не она к тебе – это помни, а потому окажи уважение, как должно хозяйке дома!

– Вот ещё! Да я…

– Ну, коли хочешь остаток жизни возле болота сидеть нагишом да поквакивать, то делай, как знаешь! А ежели хочешь дело справить, слушай меня! Ты с прошением пришёл, вот и проси, в пояс кланяясь! Да гляди – ни слова не солги, когда спрашивать станет, она распознает тебя, потому как людей насквозь видит. Всё скажи, как есть на сердце, может и поможет.

– Так что же, по-твоему, она мне и отказать может? – Савелий горделиво задрал вверх подбородок.

– А то! Ещё как может, и не только отказать, а такое сотворить с тобой, что до конца жизни станешь во мраке бродить… Уж не знаю, чего там Евдокия думала, когда дозволила тебе сюда идти!

– Да кто такая Евдокия, чтобы мне – и не дозволять?! – взвизгнул Савелий.

– Тихо! Не ори! – сказал Евлампий и указал глазами куда-то в сторону.

Савелий повернул голову, одновременно намереваясь взять палку и проучить наконец дерзкого Евлашку, но замер тут же на месте… Возле кустов стоял огромный волк и смотрел на них своими жёлтыми глазами. Позади него стояли ещё двое, чуть поменьше, но как показалось Савелию – тоже огромные.

– Э… это… волки?! – прошептал Савелий, глаза его от ужаса округлились, губы тряслись.

– Волк, волк, – спокойно ответил Евлампий, поправив короб, и погладив по гриве на удивление спокойного Гнедого, – Вот и говорю, не ори. Идём, нечего тут стоять.

– А… они нас сейчас разорвут…, – мямлил Савелий, он не мог пошевелиться от страха, сердце собиралось остановиться, а может в пятки ушло.

– Не разорвут, – ответил Евлампий и зашагал вниз по склону, выбирая более пологие места, чтоб Гнедому было удобнее спускаться.

Волки провожали их, рыся под кустами и изредка останавливаясь, чтобы поглазеть, как Пышонька останавливается отдышаться, держится за сердце, но увидев взгляд желтых глаз меж голых веток из последних сил бежит, спотыкаясь о камни догонять конюха.

–Ты… ты… погоди… Евлампий Фокич, – Савелий держался за грудь и едва дышал, когда они оказались уже у ручья, внизу склона.

Волки остались позади, и оглядывая кусты, где ни одна ветка не шевелилась, Савелий подумал, не привиделось ли ему это всё с устатку и недосыпу. Евлампий снял с плеча короб, склонился к ручью, умылся и напился студёной свежей воды.

– Ну, передохни покуда, – Евлампий сел на большой камень и чуть насмешливо глянул на Савелия, – Остынь, лицо омой. Всё ж просителем идёшь.

В этот раз Савелий Пышнеев, потомок дворянского рода, не стал перечить конюху. Скинув заляпанный грязью по всему низу плащ, он спустился к ручью и окунул руки в звенящую струю. Руки непривычно ожгло холодом, дома-то он тёпленькой умывался, но сейчас ему это даже приятно было. Ополоснув лицо, Савелий почувствовал свежесть и прилив сил. Ну и чего он в самом деле испугался? Волков? Так у Евлампия на одном плече короб висит, а на другом – ружьё! Как-нибудь бы и отбились!

Савелий пил воду из пригоршни, сладкая вода, вкусная, а потом поднял глаза, отряхнув руки и снова язык его отнялся от страха. Прямо напротив него, по ту сторону ручья, сидел большой чёрный котище. Размером он был с собаку, а может это с испугу Савелию так показалось… Он зажмурился, потряс головой, и когда снова открыл глаза – кота перед ним уже не было. Вот это он устал…такое мерещится!

– Ну, коли отдохнул, идём, – сказал Евлампий, – Хозяйка дозволяет к ней пройти. Поторопимся, покуда не передумала!

– А ты как знаешь, что она дозволяет? – Савелий утирал лицо рукавом нового камзола.

Евлампий только усмехнулся в ответ. Он, по правде говоря, сам дюже устал за этот день. Ныла усталая спина, да и Савелий ему порядком надоел своей заносчивостью и изнеженностью. Да, Савелий Пышнеев был не первым, кого Евлампий Фокич вёл через лес к чудийке Акчиён… Но те, другие, знали куда они едут и что собираются просить! Глядя же на бестолкового сынка Елизара Пышнеева, Евлампий думал, что не в папашу сынок удался. Теперь даже и сказать нельзя, что скажет Акчиён, что сделает…

День уже пошёл на полдень, когда к большой избе на берегу озера подошли двое, Евлампий перекинул короб на спину Гнедого, стало чуть легче, но от этой ноши конь беспокойно зафыркал, дёргал узду и горячился.

Савелий с любопытством разглядывал двор, пока Евлампий пристраивал Гнедого у коновязи. Двор как двор, обычный, деревенский. Разве что птицы не видать, куры не гребут землю во дворе, чисто выметено кругом, тишина…

Сама хозяйка стояла на высоком крыльце ожидая гостей, у неё ног умывал лапой усы большой чёрный котище. Тот самый.