Глава 3

Утром Маша проснулась с твердым намерением поговорить с родителями, но так и не смогла заставить себя выйти из квартиры. Вместо этого она долго ходила по комнатам, обдумывая предстоящий разговор. Дважды заваривала чай, даже подумала о выпивке, чтобы с помощью нескольких глотков вина набраться смелости, но, посмотрев на тумбочку, где лежали лекарства и инструкция Симы, отказалась от этой мысли. Сейчас ей, как никогда, требовалось пребывать в трезвом состоянии, так как во хмелю можно совершить такие поступки или произнести такие слова, о которых будешь потом жалеть всю жизнь. Кроме того, Маша не знала, что именно сказать родителям. Ее догадки ничем не подтверждались, а предоставить любящим ее людям скудные сведения, добытые из Интернета, и увидеть в их глазах грусть и непонимание ей не хотелось.

После полудня позвонила Сима и попросила Машу приехать в клинику.

– Я встречу тебя у входа, – сказала она.

Менее чем через час Маша увидела ее худенькую фигуру. Сима стояла возле огромной колонны и нетерпеливо постукивала туфлей по ступеньке.

– Ты приехала быстро. Молодец!

– Сима, все в порядке? – внезапно напряглась Маша, почувствовав нервозность в поведении подруги.

Она смотрела на ее белый халат и злилась, но не могла понять причины своей враждебности. Маше вдруг захотелось плакать, однако она сдерживалась из последних сил, зная, что Сима не обрадуется подобной слабости.

– Выпьем кофе? – спросила она, глядя в сосредоточенно-серьезное лицо подруги.

– Идем в кафетерий, – кивнула Сима, указав рукой на вход.

Маша с удивлением оглядывалась по сторонам. Вокруг сновало слишком много людей, и от этого она чувствовала себя неуютно. В коридорах больницы было шумно, а в кафетерии, куда ее привела Сима, и вовсе стоял гул голосов, будто люди находились на каком-то светском мероприятии, где всем позволено громко говорить и смеяться.

– Здесь всегда так? – спросила Маша, присаживаясь за столик.

– Да, – кивнула Сима. – Мы же находимся в клинике областного значения. Сотни людей, сотни страхов, болезней… В общем, тишины тут не бывает никогда, все успокаивают себя разговорами и шутками. Но мне здесь нравится. Единственный минус – в кафетерии нет официантов. Приходится самому себя обслуживать. Ладно, подожди, я кофе принесу. Может, желаешь перекусить?

– Нет аппетита, – сказала Маша и усмехнулась, глядя, как в глазах у Симы появилось беспокойство. – Что ты застыла?! Иди за кофе.

Она проследила взглядом за удалявшейся к стойке подругой и осмотрелась. Без особого интереса наблюдая за лицами окружавших ее людей, Маша думала о предстоящем разговоре с родителями и о том, что скажет Сима, явно нашедшая какую-то информацию о… о ее маме и папе… В том, что у Арифулиной имеются важные сведения, Маша не сомневалась. За долгие годы дружбы она хорошо изучила подругу и теперь, видя ее скованность и желание отсрочить разговор, могла точно сказать, что Сима обнаружила нечто значительное, о чем не решалась заговорить вслух.

– Кофе здесь хороший, – сказала Сима, поставив перед Машей пластиковый стаканчик. – Не смущайся вида этой посудины, на вкус он потрясающий. От чашек тут давно отказались, используют пластик, потому что он не бьется. Здесь все из этого материала…

– Не забалтывай меня, – резко произнесла Маша, поднося стаканчик к губам.

Сима, понимая, что тянуть дальше невозможно, достала из кармана халата листки бумаги, сложенные вдвое, и протянула их Маше.

– Это копии, – сказала она. – Как ты понимаешь, оригинал мне не позволили взять.

– И что здесь?

– Сама читай! – вспылила Сима и, облокотившись о стол, обхватила голову руками. – Ты была права. У тебя с твоими… родителями… разная кровь.

– Я об этом уже вчера узнала.

– Я имею в виду, что Калинины тебе – не родные.

– Здесь так и написано? – с насмешкой произнесла Маша.

– Иди ты в задницу! – беззлобно ответила Сима. – Не понимаю, каких слов ты ждешь от меня?

– Извини. Я все еще рассчитывала на ошибку.

– Заведующий отделением, Михаил Валерьевич, достал эти бумаги. Правда, орал он так, будто я его ножом режу, и грозил уволить меня, если вдруг всплывет, что он нам помог. В общем, здесь выписка из карточки твоей мамы… то есть Валентины Борисовны, – поправилась Сима.

– Ты правильно сказала. Она была и останется мне мамой – вне зависимости от того, течет ли в нас одинаковая кровь или нет.

– Слава богу! – воскликнула Сима и радостно улыбнулась, но тут же поникла. – Машка, мне искренне жаль, что все раскрылось при таких грустных обстоятельствах. Если бы ты не заболела, и я не потащила бы тебя в клинику, и…

– Меня до конца жизни водили бы за нос. Не жалей. Все идет по плану!

– Какому плану? – насторожилась Сима.

– Божественному, – рассмеялась Маша, но смех ее был горьким. – Говори, что ты еще узнала. Я, конечно, и сама могу это прочитать, но, боюсь, увижу столько незнакомых слов, что ничего не пойму.

Сима взяла листочки в руки и быстро пробежала глазами по строкам.

– Валентина Борисовна никогда не рожала, – сказала она. – В двадцать лет ей поставили диагноз: гипоплазия матки. – Сима замолчала, подыскивая нужные слова, причем такие, которые были бы понятны Маше, человеку, далекому от медицины. – Проще говоря, недоразвитие. Слово, конечно, некрасивое, но другого я не могу вспомнить. Валентина Борисовна много лет лечилась, пытаясь восстановить матку в ее естественных размерах. В какой-то момент ей это удалось, но две последующие внематочные беременности поставили крест на ее возможностях родить ребенка. Без фаллопиевых труб, как ты понимаешь, яйцеклетка не может спуститься в матку, поэтому помочь ей могло только ЭКО.

– Искусственное оплодотворение?

– Правильно. Но в те годы в России об ЭКО мало что было известно, лишь в узком кругу специалистов, работавших в области гинекологии.

– Оставался единственный способ – удочерение, – закончила Маша.

– Думаю, лучше тебе поговорить об этом с… родителями.

– Да, – согласилась Маша и поднялась.

– Обещай мне не ломать дров!

– Обещаю, – усмехнулась Маша. – Тем более что дровосек из меня неважный.

– Уже придумала, как начнешь разговор?

– Даже не представляю. – Маша взяла бумаги, принесенные Симой. – Но тянуть с беседой я не стану, иначе умру от неизвестности.

– Что ты хочешь узнать? Кто твои настоящие родители?

– И это тоже.

– Если тебя удочерили чужие люди, значит, родным ты была не нужна! – вскричала Сима, приложив руки к груди. – Машка, неужели ты хочешь найти тех, кто от тебя отказался?!

* * *

– Признаюсь, дочь, ты разочаровала меня своим нежеланием отмечать день рождения, – сказал Сергей Борисович, целуя Машу.

– Не беда. Переживешь, – улыбнулась мужу Валентина Борисовна, убирая тарелки со стола.

– Я помогу, – сказала Маша.

– Не стоит, родная, – остановила ее мама. – Мне несложно. Лучше идите с отцом в гостиную, а я принесу чай. И конфеты.

– Как же без конфет! – Отец заговорщически подмигнул дочери и увлек ее в соседнюю комнату. – Пусть мать себе суетится, а мы поговорим.

– О чем, папочка?

– О тебе, естественно. Кроме тебя, в этой жизни меня ничто не интересует.

– Не утрируй, – Маша обняла отца за плечи. – А как же мама? Работа?

– Ты – самое важное.

Маша еле слышно вздохнула и прошлась по комнате. Она рассматривала семейные фотографии, делая вид, что увлечена этим процессом, но на самом деле раздумывала, с чего начать интересующий ее разговор. Взяв в руки один из снимков, Маша улыбнулась. На фото ей было чуть больше пяти лет, сделал его отец во дворе, где была квартира родителей. Маша сидела посреди цветочной клумбы и смеялась. Во рту у нее отсутствовало несколько зубов, выглядела она комично, но явно была счастлива. Маша обернулась и задумчиво, словно впервые оказалась здесь, осмотрела комнату. В этой квартире прошли ее детство и юность. Это были хорошие годы, порою радостные, порою – наполненные слезами и подростковыми проблемами, о которых уже давно забыла, но здесь Маша всегда чувствовала себя под защитой. Впрочем, так и должен ощущать себя ребенок в доме, где много тепла и взаимного внимания друг к другу.

Родители отказались переезжать из этого района в более престижный даже после того, как Машин отец стал владельцем небольшой стоматологической клиники и дела его стремительно пошли в гору. Можно было продать эту «трешку» и купить дорогие изысканные апартаменты, но они решили, что не станут менять образ жизни, который им очень нравился. Тихие ужины в небольшой уютной кухне, чтение книг при мягком свете ламп в гостиной, совместный просмотр фильмов, когда члены семьи сидят, укутанные теплыми пледами, рядышком, – так проходили вечера в дома Калининых. Мама не захотела менять «счастливые стены» – помнится, именно так она выразилась, – на новую территорию, которую пришлось бы заново наполнять приятными воспоминаниями и положительными эмоциями. Трех комнат было всем вполне достаточно, и вопрос о переезде больше не обсуждался, в особенности после того, как Маша решила стать самостоятельной, сняв вместе с Симой Арифулиной квартиру.

Поставив фотографию обратно на полку, Маша повернулась к отцу. Он сидел на диване и с улыбкой наблюдал за суетившейся дочерью. Сергей Борисович видел, что Машу нечто гложет, но не пытался вызвать ее на разговор, и все же он беспокоился: уж очень взволнованной выглядела его девочка. Усталость проявлялась в виде темных кругов под ее глазами, на щеках дочери горел лихорадочный румянец, Маша казалась нездоровой на вид, но ее взгляд был полон спокойствия и решимости. Сергей Борисович впервые видел дочь настолько сосредоточившуюся. Сейчас он, как никогда ранее, осознал, что его любимая малышка уже давно выросла.

Перед ним стояла красивая молодая женщина, родная и в то же время очень далекая. Длинные светлые волосы аккуратно лежали на ее плечах, безупречную фигуру обтягивало изящное платье. На запястье – браслет, подаренный им Маше в честь ее двадцатилетия. Но главным было ее лицо: с пронзительными черными глазами, белой кожей и яркими губами. Необычайно красивое лицо, дышащее тайной, заставляющее всматриваться в него и не позволявшее оторвать от него взгляд.

– Папа, мне часто снится один сон, – вдруг сказала Маша, остановившись напротив отца, – будто какая-то черноволосая женщина заплетает мне косы. А потом я бегу к мальчику, подростку, он поднимает меня на руки и кружит… Мне становится так хорошо, что просыпаться не хочется.

– Ты никогда мне об этом не рассказывала…

Сергей Борисович быстро поднялся с дивана и тревожно посмотрел в сторону кухни, где его жена занималась приготовлением чая, мечтая, чтобы она скорее появилась в комнате. Валентина уж точно найдет, что ответить Маше, в отличие от него, растерявшегося от подобных слов, но еще больше – испугавшегося.

– Я не думаю, что это – просто сон, – медленно вымолвила Маша. – Мне кажется, что это – воспоминания. Только я не могу понять, каким образом они связаны со мной? Я помню голубое платье, которое было тогда на мне, помню смех этой женщины и ее темные глаза. Она целовала меня. А тот парень, он…

– Ты была еще слишком мала, чтобы все это помнить, – произнес Сергей Борисович – и оторопел от сорвавшейся с его губ фразы.

Маша прикрыла глаза и вдруг улыбнулась:

– Существует теория, что люди не помнят свое раннее детство. Все, что происходило с ними до пяти лет, покрыто туманом и так глубоко спрятано в подсознании, что до него невозможно добраться. Лишь наиболее яркие образы остаются в памяти – в виде картинок, которые впоследствии переплетаются с новыми впечатлениями, и уже невозможно понять – истина это или фантазия?.. Что ты имел в виду, отец, упомянув о моем юном возрасте?

– Доченька, ты неправильно поняла, – начал было оправдываться отец, и нижняя губа его задрожала, как это бывало, когда он считал себя виноватым и просил прощения.

– Сколько мне было лет, когда вы с мамой меня удочерили? Четыре? Или это случилось раньше?

Маша решила не юлить, понимая, что прямота – наиболее действенный способ узнать правду. Хитростью она вряд ли чего-либо добилась бы, на отца подобные методы не действовали. Зато искренняя простота и честность помогут ей узнать настоящую историю ее жизни.

За своей спиной Сергей Борисович услышал тихий плач и обернулся, с болью посмотрев на жену, услышавшую вопрос Маши.

– Мама, прекрати, – сказала Маша, быстро подошла к рыдавшей женщине и любовно провела ладонью по ее щеке. – Я завела этот разговор не для того, чтобы упрекать вас или, еще хуже, ссориться. Просто мне необходимо знать правду! Так будет честно – по отношению ко всем нам.

– Нужно было рассказать тебе раньше, – сказал Сергей Борисович, крепко сжав Машину руку. – Мы хотели, поверь, но боялись.

– Чего?! Что я уйду от вас, моих самых любимых и близких людей? К тем, кто меня оставил?

– Мы боялись, что ты уйдешь к нему, – вымолвила Валентина Борисовна, обхватила Машино лицо ладонями и принялась жарко целовать дочь.

– К кому?!

Маша вырвалась из ее объятий и отступила на несколько шагов, не позволяя матери приблизиться к себе. В ожидании ее ответа она ощутила, как страх медленно охватывает ее душу. У девушки появилось ощущение, словно ее жестоко обидели, а она не может простить своих обидчиков, оттого и мучается.

– Кто это – «тот», к кому я захотела бы уйти? – Маша повысила голос и пристально, не отводя взгляда, всмотрелась в лица обоих родителей, требуя, чтобы они немедленно рассказали все, что утаивали от нее на протяжении многих лет.