Да, брат, ты всё рассчитал безупречно. Как всегда.
Ты всегда был мастером предугадывать на три хода вперед. Взять хоть ту историю с нашим дядей Матом… я не знал тогда, восхищаться твоей хитростью или проклинать твою способность жертвовать всем – ради прихоти.
Вот и эта война с Аннуином – зачем она нам? Как знать, не возросло ли бы наше могущество, стань мы друзьями, а не врагами Арауна?
Но нет. Ты не друг никому. Для тебя есть лишь братья, сыновья и собственные прихоти.
Легко же ты опутал хитростью сына Нудда! Всего лишь приветствовал его первым – и вот он уже клянется уничтожить твоего врага. И ведь верит, что это его собственная воля! Что это он хочет убить Марха, хотя еще вчера ни на волос не желал тому зла… Что ты подарил ему этого противника от щедрости, а не от своей слабости.
Знаешь, Гвидион, иногда я готов сгореть со стыда от того, что ты – мой брат. А иногда – благодарю судьбу за это: потому что не-братьев ты убиваешь походя. Да еще и чужими руками…
– Ну вот, дело почти сделано, – рассмеялся Гвидион, сбрасывая с плеч парадный плащ. – Осталось лишь подождать чуть-чуть, и одним королем в Аннуине станет меньше. После этого мы легко расправимся со вторым
– Ты сказал «подождать»? – удивился Аметон. – Разве хмель из твоей чаши недостаточно сильно ударил Гвину в голову? Разве он не помчится на Марха немедленно?
– Увы, – развел руками тот. – Гвин – дитя подземного мира, он просто не может войти в мир людей.
– Тогда как же..?
– Ну, Марх рано или поздно отправится в Аннуин.
– Не нравится мне этот Гвин, – нахмурился Гофаннон. – Чего стоит только та история, когда он заставил Киледира съесть сердце его отца Нейтона!
– И почему он не дал своей сестре Крейддилад выйти за Гуитира? – подхватил Аметон. – Бедная девушка, брат и возлюбленный которой каждый Самайн сражаются у нее на глазах!
– Я здесь при чем? – пожал плечами Гвидион. – Я не приглашал его на наш пир. Но раз уж он приехал… глупо было упускать такую отличную возможность! Негодяй он или нет – но он на нашей стороне. Так чем вы недовольны?!
Братья не ответили.
Марх, у меня для тебя очень плохая новость. Или – очень хорошая, как посмотреть.
Тебя ищет Гвин.
Марх, от Гвина уйти невозможно. Если он намечал себе жертву – ее мгновения были сочтены.
А ты – жив.
Это невозможная удача.
Пути, ведущие в Аннуин, гудят от эха копыт Бледного Охотника. Стоит тебе сделать шаг по любой из этих дорог – это будет последний шаг в твоей жизни. Так что тебе никогда не войти в Аннуин.
Никогда, Марх.
…нет, ты неправ. За эти века ты нечасто бывал в Аннуине. Потеряв возможность придти, ты лишился не так и многого. Но ты остаешься человеческим королем. Не говори глупости! Не думай по-людски! Король – это воплощение силы, а не тот, кто судит, рядит и разъезжает по стране. Пока ты жив – сила Аннуина остается в мире людей. Ты – это Аннуин в мире людей.
И поэтому тебе никогда больше не ступить на тропы Волшебного мира. Разве что на самые близкие, не выходя из Корнуолла.
Итак, я заперт в Корнуолле. Мало нам было проигранной битвы, так еще и это!
Хороший из меня получился король Аннуина: священных свиней не вернул, в Аннуин войти не может, от Гвидиона бежал, от Гвина прячется – и будет прятаться вечно.
Всецело оправдал надежды матушки.
Проклятье!
Я не стану забиваться в нору, как зверь, и дрожать там в страхе! На Гвина должна быть управа. Не может быть, чтобы его нельзя было одолеть… или обмануть.
Я подниму силу Корнуолла. Старейшие эрлы мне не откажут. Быть может, Гвин и сильнее каждого из нас – но вместе мы с ним справимся. Одним ужасом преисподней будет меньше.
Я ведь тоже не чужд силам преисподней. Я направлял мощь курганов на римлян – так что мешает направить их на Бледного?
Я король Аннуина – и никакой подземной твари не отнять у меня мой мир!
Вороной конь скакал по Корнуоллу, вслушиваясь в землю. Он искал след Серебряного Кабана. Тропа привела к землянке в лесу.
Марх сменил облик, наклонился, чтобы войти туда, и… начал спускаться.
Лестница из древних толстых корней вела и вела вниз. Сплетения корней образовывали не только ступени, но и стены этого странного подземного дворца, превращаясь в живые узоры. Это было красиво и на удивление уютно.
Подземный мир, не внушающий страха, – какая редкость.
Снизу лился мягкий белый свет. На этот раз Гругин был в обличии человека с серебряными волосами, они и сияли.
– Ну, здравствуй, король. Пришел за советом?
– Да, Кабан.
– Гвин?
Марх кивнул.
– Но разве Араун не объяснил тебе уже всё?
– Я не смирюсь. Я одолею Гвина. Помоги. Ты же обещал мне помощь.
Гругин вздохнул:
– Гвин разделался бы со мной за пару мгновений.
– Он настолько могуч?
– Это же сын Нудда.
– А если объединить силу старейших эрлов?
Гругин молчал.
– Силу курганов?
Гругин молчал.
– Неужели во всем мире никто не может сладить с ним?!
Гругин пожал плечами:
– Если ты напустишь на него Нинниау и Пейбиау – возможно, ты победишь. Только не сверкай глазами от радости, а подумай прежде, что станется с миром, если Гвин уничтожит хотя бы одного Быка. Ты готов платить такую цену за свою возможность гулять по Аннуину?
Марх опустил голову. Потом спросил:
– И больше никто?
– Сам Нудд. Только он почему-то веками не останавливает Гвина.
Король тяжело вздохнул.
– Быть может, с Гвином могли бы справиться ученики Нудда.
– Ученики?! У Нудда есть ученики? Кто? Где они?!
Гругин ответил с усмешкой:
– Про одного я знаю точно: он в замке твоей матери. В темнице.
– За что? Его можно освободить?
Гругин приподнял брови:
– Ты хочешь освободить Сархада Коварного?
Марх застонал сквозь сжатые губы.
– Между прочим, – с ехидцей продолжал Кабан, – освободить его тебе не удастся: тот, кто хоть раз слышал имя Сархада, никогда не найдет входа в его темницу.
– Не издевайся. Я слышал о нем достаточно, чтобы понять: лучше десять Гвинов, чем один Сархад.
– Марх. Гвин неодолим для нас. Смирись.
– …и мне, как безногому калеке, вечно ползать по этому клочку земли, гордо именуемому моим королевством.
– Не сме-ей! – от мгновенно вспыхнувшего гнева облик Гругина поплыл: уже не человек, еще не кабан. – Не смей так говорить о Корнуолле! Не смей так говорить о стране, доверившейся тебе!
– Прости. Я сказал от горя…
– Нет причин для горя, Марх. Меня не сторожит Гвин, но я не рвусь за пределы Корнуолла. Здесь древние силы до сих пор живут бок о бок с людьми, нас не топтали римские легионы, наши святилища не гибли в пламени… Нет в Прайдене лучше места, чем Корнуолл! И мне нечего делать за пределами нашей страны.
– Наверное, ты прав. Будь для меня открыты дороги – может быть, я и пренебрегал бы ими. Но я вынужден прятаться… и это давит тяжелее тюремных цепей.
Динас, давай поговорим… Ты ведь выслушаешь меня, правда? Даже если я буду говорить глупости.
А я постараюсь говорить их поменьше.
Дождь за окнами. Мелкий, холодный. Края тучам не видно. Наверное, это называется ужасной погодой – но это если идти куда-нибудь. А мне никуда идти не надо. И даже нельзя.
…Хотя мы и проиграли Битву Деревьев, но мы же ничего не потеряли, верно? Почти ничего.
Мы с Арауном вернулись целыми и невредимыми, Мирддин… Мирддин, наш нежданный союзник, наш чудесный помощник… да, Мирддин исчез, да только я чувствую: дороги по-прежнему живы. Значит, он очень хорошо спрятался. Его не найти.
Свиней Аннуина мы не вернули, но за столько веков и я, и Араун, и Гвидион убедились: Аннуин существует и без стада. А Гвидиону его добыча не в помощь.
В этой битве мы ничего не обрели – но и ничего не потеряли. Не такое уж это и поражение.
А что теперь заперт в мире людей – так мне Араун объяснил: это тоже не беда. Я нужен Аннуину как живой талисман. Могу что-то делать… могу не делать ничего. Смирно стоять в своем стойле. Сено есть, ячмень дают – радуйся жизни, Конь!
Д-да, я обещал говорить поменьше глупостей.
В мире магии мы выиграли войну с Римом. В мире людей… да, легионы здесь еще остались, да, иногда вспыхивают схватки, даже сражения бывают – но судьба легионов предрешена. И если я не могу больше ходить по всем курганам Прайдена, то ко мне-то придти могут – те воины, что захотят обрести силу «бессмертных» смертников. Значит, и в нынешних битвах с римлянами от меня есть польза.
Значит, почти всё у нас в порядке. А потери – они незначительны. И думать о них не стоит.
Я правильно говорю, Динас?
…вот если бы я еще мог так же думать!
Для Марха настало странное время: спокойная жизнь. Сын Рианнон сделал всё, что мог, и той цели, что звала и гнала, больше не было.
Войны – что в мире людей, что в мире магии – теперь шли без него. Он вычерпал себя досуха. Исчерпал свою силу – и не магическую, отнюдь.
Силу души.
Наверное, если бы не дар Скатах – он бы сейчас умер.
Так, как умирают истинные герои: совершив все положенные подвиги, дав бардам темы для песен на полтысячи лет вперед – и уже неважно, победы это были или поражения. Есть о чем петь.
Тот-Кто-Бродит-В-Курганах умер. Его больше не было.
Не было и неистового черного Жеребца, Короля Аннуина.
А он? Он король Корнуолла, длинной полосы земли между двумя морями. Король людей.
Не всё же, в самом деле, оставлять свою страну на Динаса.
Что там должен делать король у людей? – объезжать землю, выслушивать жалобы на свинью, сожравшую на чужом поле зерно, судить, кому по праву принадлежит во-о-он та канава… Этим тоже надо заниматься.
А на Бельтан и Лугнасад придет она – легкая как лунный блик и такая же прекрасная.
…правда, последние годы она всё чаще пытается приходить не только в эти праздники.
Тишина летнего вечера. Ласточки режут воздух крыльями и над вершинами ближайших деревьев, и так далеко в вышине, что едва глаз достает, – у самых перистых облаков.
Марх, объезжавший страну, как и подобает королю, остановился на ночлег у реки.
Оглушительно пахло лилиями, даром что в мире людей их не было.
Король нахмурился: «Сколько раз повторять тебе…»
Запах лилий не исчезал.
Марх вздохнул: невозможно спорить с упрямицей – и свернул.
Ллиан, увенчанная лилиями, будто короной, улыбнулась ему.
– Я хотела рассказать тебе свежую сплетню волшебной страны. О твоей матери.
Марх досадливо поморщился.
Сидхи покачала головой:
– Эта сплетня касается и тебя.
– Меня?
Ллиан улыбнулась и начала… нет, не рассказывать. Она начала ткать ковер видений, так что минувшее грезилось явью.
Как хорошо возле реки летним вечером! Ветер задумчиво перебирает тростник. Темный берег и светлая полоса реки – словно песня на два голоса: перекликаются, вторят друг другу, вьются, пока не растворятся в сиреневой дымке. И вдруг – или показалось? – в вечернюю тишину вплелся голос флейты.
Зря, ой зря, неведомый флейтист, тревожишь ты душу сумерек. В такие вечера границы смежаются – и неизвестно, кто слушает тебя на том берегу.
Но поет флейта. И голос ее раздвигает невидимые завесы – и вот уже по голосу флейты, словно по чудесному мосту, можно уйти в грезу.
Ну же!
Решайся!
Лунный луч через ручей
Станет нам мостом.
Мы сквозь сумерки с тобой
Прямо в ночь войдем.
Гаснут, вспыхивая вновь
Искры серебра.
С нами эльфы танцевать
Будут до утра[2].
– Кто же это был?
– Его имя Там Лин. Не знаю, чем он был славен, кроме своей свирели.
– И моя мать увела его в Аннуин?
– Любой юноша, увидев королеву Рианнон, пошел бы за ней как тень.
Труден ли этот шаг? Легко ли оступиться, захлебнуться сомнением, отказаться от несбыточного в последний миг, чтоб потом сожалеть о нем – вечно?
О проекте
О подписке