Разноцветье, разнотравье

 
Разноцветье, разнотравье,
Запах утренней зари,
Сказка ночи стала явью,
Мир прекрасен, посмотри,
Как купается в рассвете
Луг, проснувшись у реки,
И росинки – солнца дети,
Словно искры-огоньки
Разбежались по травинкам,
По цветочным лепесткам.
Зонтик пижмы у тропинки
Наклонился к василькам,
Луговым, не тем, что в поле,
Бархатистым с бахромой,
Здесь цикорию раздолье,
Торжествует зверобой.
А еще ромашки:
Любит
Иль не любит – погадай,
Может, милый приголубит,
У ромашки разузнай.
У гвоздик свое призванье:
Время сверить – их сорви.
Расплескался разнотравьем
Запах утренней зари.
 

Здравствуй, утро

 
Из молочного тумана
выплыл розовый рассвет,
Солнце утренней улыбкой
шепчет ласково: «Привет!»
Просыпайся, луг за речкой,
хватит спать, сосновый бор,
И березовая роща,
и за рощей косогор!
Скоро утро в день июньский
из рассвета убежит,
Мир, проснись, пока природа
тишиною ворожит,
Окунись в траву густую
на нескошенных лугах,
Бриллиантовые росы
след оставят на губах,
Акварель зари на небо
алым веером плесни!
Здравствуй, утро! Сон и дрему
поскорей с ресниц стряхни!
 

Закончилась страда

 
Ну вот и всё! Последняя скирда!
Снопы, как в платьях с кринолином,
По полю в ряд. Закончилась страда
Для жниц, которых ждет корзина
На домотканой скатерти из льна,
Где хлеба свежая нарезка –
Вчера свекровь из нового зерна
Под вечер испекла невесткам,
Где с молоком, надоенным с утра,
Две кринки – вот и всё, что надо!
А осы, комары и мошкара
Девичьему «застолью» не преграда!
 

Родные просторы

 
Гуси-лебеди, птицы из сказки,
Что когда-то читала мне мать,
В путь позвали, и я без оглядки
С ними в детство вернулся опять.
 
 
На крыло в лебединую стаю
Встал я, словно умею летать,
Как случилось такое? Не знаю!
Да, неважно! Зачем это знать!
 
 
Над просторами края родного
Мы летим! А под нами поля,
Полуденное лето, дорога
Мчит к реке, за телегой пыля.
 
 
Через брод, где река не широка,
На луга гонит стадо пастух,
Кукарекает вслед одиноко
Счет часам потерявший петух.
 
 
Загорелые руки и лица –
Под журчание ласковых вод,
Под загадочный шепот пшеницы
Кружит девушек-жниц хоровод.
 
 
Рядом скатерть, почти самобранка,
Домотканый нехитрый узор,
Чей-то братец Иван дремлет сладко –
Убаюкал его птичий хор.
 
 
Снится старая сказка мальчонке,
Гуси-лебеди с Бабой-ягой:
«Ты не плачь, не придется сестренке
Убегать от старухи с тобой.
 
 
Мы не злые, мы добрые птицы,
Мы тебя не утащим с собой!»
Улыбнулся во сне белобрысый…
А косяк лебедей над рекой,
 
 
Где купается знойное небо
В отражении изб, облаков,
Провожают плакучие вербы
Не кисельных, увы, берегов,
 
 
Провожает шатер колокольни,
Монастырь, что вдали, за рекой.
Сказка тает в малиновом звоне,
Как крылом, помашу ей рукой…
 
 
Как случилось такое? Не знаю!
Да, неважно! Зачем это знать!
На крыло в лебединую стаю
Встал я, словно умею летать!
 

Лето дней на пять

 
Утри глаза заплаканные, осень,
Еще не все потеряны деньки,
В разрывы облаков заглянет просинь –
Ультрамарина легкие мазки.
 
 
Когда поутру солнце сквозь туманы
Прошьет березок золотую прядь,
По-бабьи, долгожданно и нежданно,
К нам лето возвратиться дней на пять.
 
 
Еще теплом порадует погода,
Хотя леса не потревожит зной.
Мне по душе звенящая природа
И журавлиный клин над головой.
 

Бабье лето

 
Бабье лето, бабье лето
Наших русских деревень,
Золотистые рассветы
И жара на целый день.
 
 
В волнах солнечного света
Утопает ширь небес.
Бабье лето, бабье лето
Разморило зноем лес.
 
 
Серебристой паутиной
Воздух весь насквозь прошит.
Бабье лето, ты не длинно,
Час твой быстро пролетит,
 
 
И заблудятся рассветы
В тучах хмурых, дождевых.
Бабье лето, бабье лето,
Рвется нить седин твоих.
 

Прощается осень

 
Отгремела гроза, отсверкали
Молний росчерки над головой,
Ветры золото с кленов сорвали,
Разбросав по аллеям листвой.
 
 
Оголились деревья в стриптизе,
Застеснялись своей наготы.
На прощанье, в последнем капризе
Парк лишился былой красоты.
 
 
Как театр антрепризы, природа
Собрала в завершающий акт
Тучи хмурые, дождь, непогоду,
Заключив на неделю контракт.
 
 
Осень серостью, слякотью, грязью
Попрощалась на год, чтобы вновь
Хохломской красно-солнечной вязью
В парк вернуть красоту и любовь.
 

Недолог рубиновый рай

 
Из приземистой хаты оконце
Грустно смотрит в задумчивый сад,
Где купалось по осени солнце,
А сегодня ночной снегопад
 
 
Запорошил кусты и деревья,
Рыжий шорох опавшей листвы,
Под сугроб, серебра не жалея,
Спрятал золото жухлой травы.
 
 
Стало всё белоснежно-звеняще,
Охры бурой сокрыты тона,
Ярким краскам палитры вчерашней
До весны не вернуться из сна,
 
 
Но не всем!
              В нарушение правил
Сад зиме подготовил сюрприз –
На заснеженных ветках оставил
Яблок несколько сорта анис.
 
 
Пусть любуется хаты оконце
На рубины осенней поры,
Наполняет их искрами солнце,
Превращая деревья в костры
 
 
Среди белого пуха снежинок!
Жаль, недолог рубиновый рай –
Станут яблоки горстью морщинок,
Праздник красок аниса, прощай!
 

Осень загуляла

 
Декабрь к концу, а осень всё гуляет,
Забыв про отведенный годом срок,
Пурпур нарядов под дождем стирает,
Забросив их в расхлябанность дорог.
 
 
Не стыдно ей раздетой, оголенной
Перед природой с ветром танцевать,
Зима-подруга робко, потаенно
Пытается бесстыдству помешать.
 
 
С утра накинет легкую шубейку
На плечи голые осин, берез –
Напрасно!
Хмурый дождь осенней лейкой
Снег превратит в потоки зимних слез.
 
 
Зима вздыхает грустным снегопадом,
Которому не суждено дожить
До новогодних дней, а осень рада
Декабрь стриптизом в танце ворожить.
 

Снегопад

 
Снегопад, снегопад, снегопад!
Словно пух из перины небес,
Для деревьев озябших наряд,
В нем укутался дремлющий лес.
 
 
Застелил одеялом поля,
Безмятежны их зимние сны,
Отдыхай под сугробом, земля,
До звенящих проталин весны!
 

Современная проза

Агата София

Писатель, поэт и композитор.

Живет и работает в Москве, по первому образованию музыкант, по второму режиссер.

По мнению самого автора, нет разницы, в чем выражается творческая мысль – в словах или нотах, всё это лишь символы, раскрывающие заложенную в них суть.

Библиография:

Серый морок дневного неба, сборник. ИД Библио-Глобус, 2015.

st. Адам, повесть, часть первая. Рипол-Классик, 2019.

Ганна, cага по мемуарам. Рипол-Классик, 2020.

Мой дьявол, ангел мой!

Глава I. Разочарование

К полудню Кора наконец оторвалась от монитора компьютера, перед которым провела всё утро.

Приятная тишина квартиры нарушалась только редким заливистым лаем ее собачки, чутким ухом реагирующей на звуки за окном.

Не отрываясь от монитора, девушка по инерции произносила «фу», целиком поглощенная текстом, который выползал на экран из-под ее пальцев.

Кора писала и была увлечена этим полностью, с какой-то одержимостью стуча по клавишам.

Раза два звонил телефон; трубка лежала тут же, под рукой. Она отвечала бодрым голосом, что сию минуту убегает, но обязательно перезвонит, и продолжала писать. Бодрый голос ее был, конечно, давно отрепетированной маскировкой. На самом деле Кора была в абсолютно разобранном состоянии: непричесанная, одетая в весьма странный комплект из застиранных летних шорт и такой же маечки.

Спина начала побаливать, да и часы на кухне, куда она вынырнула из комнаты выпить непонятно уже какую чашечку утреннего кофе, шокировали ее расположением стрелок, всем своим красноциферблатным видом упрекая в расточительстве времени.

Она вернулась к компьютеру и, не садясь в кресло, чуть нагнувшись только к монитору, пробежала глазами написанное. Сделав над собой усилие, направилась в ванную, намереваясь тотчас же вернуться после ее посещения и еще немного «покопаться в тексте», прежде чем заняться делами, отложенными со вчерашнего, а если быть правдивой – с позавчерашнего дня, как обычно – до лучших времен.

Полотенце на краю ванны, которое она механически бросила в корзину для белья, словно приманка, вызвало в ней желание не ограничиваться душем, а погрузиться в белую, полную теплой воды чугунную емкость и хотя бы на несколько минут позволить себе насладиться желанным состоянием расслабления: закрыть глаза и не думать ни о чем под звук льющейся из крана воды.

Кора подумала, что, пока ванна наполняется, вполне можно еще что-то дописать, но тут же отказалась от этой мысли и, присев на край, подставила пальцы под струю. Сквозь шум воды слышно было, как собачка зашлась в лае, опять чем-то справедливо возмущаясь.

Взглянув мельком в зеркало, на остатки вчерашнего макияжа на лице, она подошла к раковине, решив смыть его запросто водой, не прибегая к помощи разных специальных средств, стоявших рядом, на полочке, в достаточном количестве.

В тот момент, когда ладони, наполненные водой, коснулись лица, она почувствовала запах парфюма. Странный, чужой, ничего не напоминающий. Она замерла, потом дернулась всем телом, но выпрямиться не успела. Кто-то сзади схватил ее за волосы, оттащил чуть назад и ударил головой о раковину. Она увидела, как брызги полетели во все стороны, и это была не вода.

Еще удар… Она уже не могла понять, с какой стороны он исходил. Прямо в ее голове произошла вспышка, и холодный яркий ледяной свет рванул из ее глаз, сразу за этим стены ванной поплыли и стали отдаляться от нее. Стараясь обрести опору, она попыталась уцепиться руками хоть за что-нибудь, чтобы вернуть себе ощущение реальности.

Внезапно будто что-то где-то лопнуло, ей на руки и в раковину посыпались осколки стекла, баночки с косметическими средствами, зубные щетки. Осколки впились ей в руки, боль отрезвила и обрадовала – наконец она поняла, где находится, и, вопреки всякой логике, принялась собирать баночки, ставя их на раковину около крана. Она подставила руки под струю, чтобы смыть кровь, но ей показалось, что и из крана течет кровь. Ее неприятно замутило, в глазах потемнело, и она провалилась в спасительное небытие.

– Сейчас объект находится в больнице. Угрозы жизни объекту по медицинским показаниям не имеется.

Доклад был окончен.

– Документ на стол. Свободны.

Докладчик – молодой мужчина, одетый в темные брюки и белую сорочку с галстуком, видимо, не такого ответа ожидал. Он растерянно взглянул на папку в своих руках, потом на спину г-на Эжена де Сен-Роша, хозяина кабинета, стоящего у окна, ожидая распоряжений. Когда же их не последовало, он положил папку на стол и вышел.

Как только дверь за докладчиком закрылась, Эжен повернулся и сел в кресло у стола, довольно громоздкого для такого небольшого помещения.

Папка лежала ровно посередине стола, всё остальное его пространство было пустым. Он некоторое время смотрел на нее, затем решительно подвинул к себе и раскрыл.

Итак, она жива. Он перечитал текст еще раз. Всё было рассчитано абсолютно точно, но она выжила. Впрочем, того, что было написано в докладе, никто не мог предусмотреть: в доме, где она жила, случился взрыв газа и в квартиру буквально ворвались спасатели. Всё задокументировано. Почему он должен переживать это разочарование в одиночку?

Стало трудно дышать. Он почувствовал характерное покалывание лица, резко встал и снова подошел к окну, будто это помогло бы ему справиться с надвигающимся приступом панической атаки. Пульс бешено ударил в виски. «Мне не нужно твое мнение, мне нужно дело!» – так он сказал Анхелю накануне его отъезда в Россию. «Мне не нужно твое мнение!» – слова стучали молоточками в голове.

– Я прочитал это. На русском. Мое мнение, что всё написанное ею лишь догадки. Догадки ничего не стоят, – сказал Анхель тогда.

Эжен вынужден был сдержаться. То, о чем они говорили, эти «догадки», касалось напрямую Эжена, его чести, дела Организации, его семьи, наконец, – так он считал.

Содержание этих «догадок» было так близко к истине, что он бы стал беспокоиться об утечке информации, если бы не был уверен в том, что такая утечка невозможна.

Подлинные свидетельства тому, что Кора Фаминская написала истину, хранились лично у него. К ним не было доступа. Это был единственный экземпляр. Это был дневник его деда.

Но эта… русская… Она будто читала этот дневник страница за страницей и мастерила из этого книги, одну за другой.

– Чертовы русские… и их чертова загадочная душа!

Приступ отпускал. Он снова повернулся, намереваясь сесть в кресло.

В дверях кабинета стоял Анхель. Когда он вошел? Эжен не слышал стука. Сейчас он пожалел, что сделал для него исключение и Анхель всегда мог входить к нему без церемоний.

Эжен опустил глаза на лежавшие перед ним документы, понимая, что сейчас в его взгляде Анхель может прочесть то, что не должен знать. Пока не должен знать.

В кабинете установилась необыкновенная тишина. Это не успокоило его.

Эжен всегда стремился к тишине, поэтому, как только въехал в этот дом, распорядился оборудовать кабинет звуконепроницаемыми стенными панелями и специальными ставнями на окна, и так, впрочем, выходившие в тихий дворик.

Люди думают, что для хранения тайны нужны бронированные двери. Заблуждение. Для хранения его тайны нужна тишина, как в склепе. Священная тишина. Любые посторонние звуки могут оскорбить ее величие.

Он не смотрел на Анхеля. Да и зачем? Он и так знал каждую черточку его лица. Даже каждое движение мышц его стройного гибкого тела, угадывающегося под одеждой, было ему знакомо.

Странный прилив необъяснимой симпатии и неожиданной для него самого нежности он почувствовал с первой встречи. Тогда совсем юного Анхеля привел его отец. Эжен помнил, что был удивлен внешностью Анхеля, так несхожей с внешностью его собственного отца.

Темный шатен с горящими карими глазами под разлетающимися стрелами бровей, со смуглой кожей – наследством матери-испанки, являл собой воплощение гордого очарования южанина-европейца. Но, стоило внимательно вглядеться в черты лица Анхеля, как на первый план выступали резковато-рубленые скулы, тяжелый, хоть и красиво очерченный подбородок, непримиримая линия рта. Пристрастный взгляд находил в нем несомненные черты арийцев, и его принадлежность к «избранной» расе становилась очевидна.

Отец Анхеля, принадлежавший во времена Третьего рейха к высшему клану НСДАП, возглавлял тогда Организацию, которая теперь была делом и смыслом жизни Эжена де Сен-Роша.

Авторитет Parteigenosse – так обращался к нему очень узкий круг избранных – был абсолютно непререкаемым, никому бы и в голову не пришло обсуждать его расовые предпочтения в выборе матери-испанки для своего сына. Да и присутствовала она в его жизни незначительное время. Всего несколько человек, сугубо приближенных, в число которых входил хозяин этого кабинета, маркиз Эжен де Сен-Роша, знали об этих родственных отношениях.

Анхель родился в Испании и провел там, со своей матерью, первый год жизни. Едва мальчик начал делать первые шаги, отец забрал его к себе в Венесуэлу, где тогда жил. Отношения сына с матерью были прекращены навсегда.

Эжен де Сен-Роша тяжело взглянул на Анхеля. Сейчас это уже совсем не тот маленький мальчик, каким он увидел его впервые.

– Ты мастерски оправдал своих людей! – кивнул в сторону папки с докладом Эжен.