Какого цвета зебра?

 
То, что зебра полосата,
Знают точно все ребята!
Чёрно-белые полоски
И милы, и очень броски!
Вот бы красок ей немножко
В чёрно-белую одёжку!
Кстати, крайне интересно:
Как полоскам там – не тесно?
Больше там полосок белых
Или чёрных, загорелых?
Как же зебре называться?
Надо в этом разобраться!
Чёрно-белой? Бело-чёрной?
Тут поможет лишь учёный…
 

Ленивец

 
Наблюдаем за ленивцем
Я и верные друзья:
Вот назвать его счастливцем
Можно или же нельзя?
Он, по сути, одиночка,
Обожает сладко спать,
Из еды в день – три листочка,
Иногда бывает пять.
По земле гуляет редко,
Дом родной ленивцу – ветка.
За день сильно утомившись,
Он на ветке (классный вид!),
Вверх ногами зацепившись,
Сладко-сладко, крепко спит.
Раз ему так долго спится,
Что ленивцу может сниться?
Вероятно, сны цветные,
Вверхтормашные, крутые?
Разберёмся в этом, детки,
И повиснем с ним на ветке!
Ведь так просто превратиться
На минуточку в ленивца.
Но, друзья, не забываем,
Что не стоит быть лентяем!
 

Талант

 
Быть хочу легкоатлетом
И на край земли нестись,
Лучшим став зимой и летом,
Над Олимпом вознестись.
В силах я своих уверен,
Хоть всего мне восемь лет,
Мамой я не раз проверен
В том, что я – легкоатлет!
Я талантлив! Это точно!
Я в семье такой один! —
Лишь меня, когда так срочно,
Просят сбегать в магазин.
 

К дедушке

 
Я поеду в гости к деду —
Как же этого я ждал!
Знаю, что когда приеду,
Будет зоокарнавал!
И такой своей удаче
Очень рад я каждый раз,
Ведь у дедушки на даче
Мир животных – напоказ!
Встретит там меня корова:
Машка – белые бока,
И с дороги я парного
Выпью с пенкой молока.
После к кроликам зайду я,
У меня морковь для них,
В нос их нежно поцелую,
Прочитаю громко стих.
Загляну я к поросятам,
Поприветствую свинью,
А потом воды утятам
В миску медную налью.
Заскочу в курятник шумный,
Петуху скажу: «Привет!»
Гвалт в курятнике безумный —
Целый день покоя нет!
Ближе к вечеру, качая
На крылечке диск луны,
Сядем с дедом, выпьем чаю
И посмотрим после сны.
 

В синем небе я купаюсь

 
Я вам всем сейчас признаюсь,
Что на свой же риск и страх,
В синем небе я купаюсь,
Отражаясь в облаках!
В небе я люблю купаться,
Плыть, смеясь, за облаками,
Жарким солнцем наслаждаться,
Теребить лучи руками!
Нет на свете лучше моря,
Нет воды на свете чище,
Песне ветра громко вторя,
Я кричу ему: «Дружище!»
Обнимаю облака я,
Горизонту улыбаясь:
– Мир! Смотри, вот я какая!
В небе синем я купаюсь!
Рядом птиц отважных пара
Крылья-пёрышки полощет,
Вижу солнца жёлтый парус,
Вижу поле, вижу рощу.
Как прекрасно на просторе!
Дням уже потерян счёт,
Я в небесном синем море
Окунусь разок ещё!
Пролечу я над полями,
Смехом радостно звеня,
И вернусь скорее к маме —
Заждалась она меня.
 

На Марс!

 
Мы хотим лететь на Марс!
Не когда-то, а сейчас!
Это я и друг мой Мишка
И весёлая Иришка!
Чтоб отправиться в полёт,
Нужен нам не самолёт,
Ведь к другой лететь планете
Предстоит нам на ракете!
Сбор с утра у космодрома
На столе у Мишки дома,
Чтобы выстроить ракету,
Взяли мы по табурету,
Взгромоздились на столе
В нашем звёздном корабле.
Взяли в руки по конфете:
Надо что-то есть в ракете.
Стартовали утром в среду —
Мамы, ждите нас к обеду!
 

Вижу цель!

 
«Вижу цель, преград не вижу! —
Вот собачий мой девиз!
Кто со мною до Парижа? —
Ну-ка, крепче пристегнись!
Если нужно до Мадрида,
С этим тоже нет проблем!
А какие будут виды! —
Высший класс! На зависть всем!
Долетим хоть до Нью-Йорка,
Хоть до самых Филиппин! —
Нет быстрее в мире йорка,
Я такой всего один!
И внизу мелькают страны,
Стал как мячик шар земной,
Словно лужи, океаны
Пролетают подо мной!
Я почти что на орбите,
Мне пол-лапы до Луны!
Только вы не говорите,
Что всего лишь это сны…»
…Потянулся пёс со вздохом,
Сон стряхнул с себя, зевнул…
Я подумал: «С виду кроха,
Но вот Землю обогнул!»
 

Сонные сосиски

 
Съев сосиски, наш щеночек
Прямо в миске и прилёг,
И теперь он, как клубочек,
Спит себе без задних ног.
Что-то он во сне бормочет,
Может, хочет рассказать,
Как сосиски любит очень —
Не еда, а благодать!
Ведь не зря твердят, что вместе
Ходят сон и аппетит:
Только он успел поесть, и
Сразу там же крепко спит.
И теперь щеночку в миске
Снятся те же две сосиски!
 

Морской волк

 
Был задумчив пёс и тих,
Сидя на причале;
Нюхал кудри волн морских,
Что под ним шуршали,
Наблюдал он, как с волной
Берег в пене таял,
Но тряхнул вдруг головой
И волне пролаял:
«Слышал я, что где-то тут
Волки есть морские.
Сколько их, и как живут,
И они какие? —
Любят выть ли на Луну
Звёздными ночами
Или воют на волну
С дерзкими очами?
Всё про них хочу узнать! —
И добавил строже:
– С волком мы – ни дать ни взять —
Очень ведь похожи!»
Море не дало ответ
С новою волною,
Но услышал пёс: «Привет!» —
За своей спиною.
То был старый капитан
Смелых мореходов,
Седоусый ветеран
Странствий и походов.
И сказал он псу тогда
С хрипотцой, но с толком:
«Звался в прошлые года
Я морским, брат, волком.
Где я только не бывал,
Счёт морям потерян,
Даже сам девятый вал
Мною был проверен!
Океаны бороздил,
Пережил немало,
Но ни разу я не выл,
Стоя у штурвала…»
…Пёс вильнул хвостом своим
И подумал: «Всё же
Друг на друга мы с морским
Волком так похожи! —
Как мечтаю я взлетать
Над крутой волною!
Всех хочу с собой позвать!
Кто, друзья, со мною?»
 

Ханох Дашевский

Родился в Риге. Образование получил в Латвийском университете.

Участвовал в еврейском национальном движении, являлся одним из руководителей нелегального литературно-художественного семинара «Рижские чтения по иудаике».

В Израиле живет с 1988 года. Поэт, прозаик, переводчик, публицист. Член Союза русскоязычных писателей Израиля (СРПИ), Международного Союза писателей Иерусалима, Международной Гильдии писателей (Германия), Интернационального Союза писателей (Москва), Союза писателей XXI века (Москва), литературного объединения «Столица» (Иерусалим).

Автор шести книг поэтических переводов, а также романов «Сертификат» и «Долина костей», вошедших в дилогию «Дыхание жизни». Лауреат премий – СРПИ им. Давида Самойлова и «Русское литературное слово», номинант на премию Российской Гильдии мастеров перевода.

В Литве
(Отрывок из романа «Рог Мессии»)

Депортированный в 1941 году из Литвы и освобождённый из лагеря по спецамнистии для вступления в формирующуюся на территории СССР польскую армию, бывший состоятельный коммерсант Юда Айзексон не стремится на фронт. Его цель – пересидеть в тылу с понравившейся русской женщиной эту войну, к которой (Юда уверен в этом) он не имеет никакого отношения.

Но рассказ о гибели оставшейся в Каунасе семьи меняет не только жизнь Юды – меняет, пусть и не сразу, его самого.

Доставшаяся Юде Айзексону комната была, вероятно, одной из худших в одноэтажном, длинном, принадлежащем хлебозаводу бараке. Половину потолка занимало огромное причудливое пятно, образовавшееся из-за протекавшей долгое время крыши. Крышу залатали, но пятно осталось, давая возможность Юде созерцать его, словно картину художника-модерниста, прежде чем перевести взгляд на ободранные грязные стены.

Его желание осуществилось: он находился в Илецке, угроза попасть на фронт миновала, но никакой радости это не принесло. Совсем наоборот.

Как и обещала Дарья, её свёкор встретил Юду на станции. Не дав раскрыть ему рта и оставив ждать в станционном зале, старик забрал документы и пропал. Станция была узловой, и в переполненном помещении Юда отчаялся найти место не только на скамье, но и на полу, хотя на мокрый и грязный пол он всё равно бы не сел. Так он и стоял, смутно догадываясь, что остаться в городе не удастся, и придётся ехать дальше, в неведомый Янги-Юль, куда занесла нелёгкая польскую армию Андерса.

Прошёл час. Юда изнемогал, но должна была пройти ещё целая вечность, пока Дарьин свёкор появился снова, неожиданно выскочив из какой-то боковой двери.

– Ну, мил-человек, вот тебе документ со всеми печатями, и поезжай-ка ты с Богом своею дорогой. Знаю, что ты на Дашку пялился, да не по тебе кобылка. А ты хорош: решил, значит, воспользоваться…

– Зачем вы так? Она не маленькая. Дайте ей самой выбирать.

– Выбирать? Кого выбирать? Такого, как ты, приблудного? Смотри, ежели что! У меня сын в НКВД. Держи свою бумагу, а про Дарью забудь. Не смотри, что вдова. Месяц как похоронку получила, ещё слёз не выплакала. Сирота она, и я ей за отца. В обиду не дам! – повысив голос, заявил свёкор, хотя вокруг были люди. – Заруби на длинном своём носу, что ты ей не пара!

Последние слова старик мог бы и не произносить. Подъезжая к Илецку на дрезине, Юда пришёл к такому же выводу. Теперь его стремление остаться в городе проистекало только из нежелания попасть с поляками на фронт. Айзексон рассчитывал, что свёкор Дарьи, занимавший важную должность на станции, подскажет, что надо делать. Да и сын его мог бы помочь. Но поведение старого железнодорожника не позволяло даже думать об этом.

В армии Андерса, куда Юда вынужден был вернуться, царили антисоветские настроения. Сам Владислав Андерс был боевым генералом и польским патриотом, но ни он, ни его офицеры не хотели сражаться на стороне коммунистов. Даже с захватившими Польшу нацистами.

Прозондировав почву, Юда убедился, что его предположения верны. Одним евреем больше, одним меньше – полякам было всё равно, но лучше, если меньше. Они не прочь были демобилизовать Юду, но что скажет советская сторона? Юда хорошо помнил, что попал в польскую армию по специальной амнистии и не хотел снова оказаться в лагере.

Помогли врачи. После перенесённых болезней Юда мало подходил для военной службы. Его комиссовали, и он уже собирал вещи, когда к нему подошёл Менахем Бегин. Этот нервный молодой человек из Брест-Литовска руководитель польского Бейтара^[1], пользовался непререкаемым авторитетом среди евреев армии Андерса. Бегин был в том же лагере, что Юда, – на Печоре. Там они и познакомились.

Менахем не стал заходить с тыла. Сухо поздоровавшись, он словно наотмашь ударил Юду.

– Убегаешь, Юдл?

– С какой стати я должен воевать за поляков? – перешёл в контратаку Юда. – Польская армия нужна была, чтобы вырваться из лагеря. Теперь я свободен. Меня комиссовали.

– За поляков воевать? – переспросил Бегин. – Может, и не должен. А за евреев?

– Я в эти разговоры о массовых убийствах не верю. Такого просто не может быть. Я немцев знаю, вёл с ними дела. В тридцать шестом году…

– Значит, ты последний, кто остаётся при своём мнении, – перебил Юду Бегин. – А мы тут уже оплакали наших близких. В Вильно убивают, в Ковно. Бóльшая часть Рижского гетто уничтожена, в городках и местечках Латвии евреев больше нет. То же самое на всех литовских и польских землях.

– С чего ты взял, Менахем? Откуда знаешь?

– Польское правительство в Лондоне располагает сведениями. Мне об этом в штабе Андерса сообщили. И вот ещё что… это уже не секрет: польская армия из России уходит. И знаешь куда? А вот это уже секрет, но тебе сообщу – в Палестину.

– В Палестину?.. Поляки?! Зачем?

– Под крыло к англичанам. Так что нам с поляками по пу ти. И ты не глупи. Иди к генералу, скажи, что с врачами не согласен, хочешь на фронт. Андерс такие эффекты любит. А не поможет – постараемся что-нибудь придумать. Мы тебя тут не оставим.

Юда растерялся. Он не знал, что ответить Бегину Палестина? При чём здесь он? Менахем – сионист, вот пусть и отправляется туда со своей компанией. А ему, Юде Айзексону что там делать?

Хотя… Такой человек, как он, и в Палестине не пропадёт. А потом переберётся куда-нибудь. В Америку, например. Кончится же когда-нибудь эта война.

Внезапно Юде показалось, что он совершает чудовищную ошибку. Палестины испугался? А занесённая снегом Россия лучше? А советские лагеря? Или он не пробовал лагерную баланду? Не подвернись вовремя польская армия, не было бы его сейчас в живых. И где гарантия, что он не окажется снова на Печоре?.. Или в другом таком же месте, как будто специально созданном для того, чтобы там выживало как можно меньше? Выходит, всё правильно, и надо уходить с поляками. А дети, Дина? Убивают евреев, но те, у кого есть деньги, разве не могут купить себе жизнь? Раньше, при погромах, такое бывало, а он, несмотря на советскую власть, сохранил кое-какие средства. Дина об этом знает. Нет, нельзя уходить с Андерсом, когда есть надежда, что Дина и мальчики живы. Оставаться надо, и будь что будет.

Окончательно решив, что поступает правильно, и пообещав Бегину (чтобы тот отвязался) обратиться к генералу, Юда весь оставшийся день потратил на то, чтобы побыстрее получить документы и убраться из лагеря Андерса.

Назавтра он уже был в поезде, направлявшемся через Оренбург (вернее, Чкалов, хотя многие употребляли старое название) в Куйбышев.

Но и в вагоне раздумья не оставляли Юду Он вновь и вновь повторял, что остаётся в России из-за семьи, и даже себе не хотел признаваться, что виной всему немного раскосые глаза и чёрная коса Дарьи.

Не помогали никакие доводы. Юда словно забыл о принятом после расставания с Дарьей решении, о нелёгком разговоре с её свёкром и о том, что совсем недавно думал о Дине. То, что он еврей, только усугубляло и без того непростую ситуацию, но Айзексоном овладело наваждение, и разум тут был бессилен. Поэтому, когда поезд, то бесконечно стоявший на станциях, то неожиданно застревавший посреди голой степи дотащился до Илецка, Юда знал, что ему нужна Дарья и только она, а всё остальное – прикрытие.

Состав, в котором ехал Айзексон, на Дарьином полустанке не останавливался. Сойдя с поезда и рискуя попасть под маневрирующие паровозы, Юда перешёл казавшиеся бесконечными разветвлённые пути и стал разыскивать дрезину. Возле одной, стоявшей у ворот депо, крутились люди, и, направившись туда, Юда услышал повелительный окрик:

– А ну-ка стой!

Айзексон обернулся. На него смотрел пожилой железнодорожник в чёрной шинели, и Юда безошибочно узнал в нём Дарьиного свёкра.

– Ты что тут делаешь?..

Юда растерялся. У него не был заготовлен ответ.

– К Дарье собрался? Тебе что, неясно сказали: держись от неё подальше! А я-то думал, ты понятливый. Неужто сам не видишь? Немолод и роду-племени неподходящего. А главное…

– Поеду к ней, и пусть она решает, – перебил старика Юда.

Он словно забыл о том, что свёкор Дарьи и его энкавэдэшник-сын легко могут загнать человека туда, откуда ему уже точно не выбраться.

– А что ей решать?.. Её здесь нету. В Челябинске она. В госпитале с мужем, – прищурился старик.

– С мужем? – опешил Юда. – Но он же…

– С ним, с кем же ещё, – подтвердил свёкор. – Жив оказался наш Федя. Раненый тяжело, да ничего! Дарья кого угодно подымет, даже безногого. Понял теперь? Вот и езжай отсюда по-хорошему. Россия большая…

Кое-как пережив потрясение и крах лелеемых в долгой дороге надежд, Айзексон двинулся устраивать свои дела. Из Илецка он решил не уезжать. Надоело мотаться, пора уже было пристать к какому-то берегу.

Как демобилизованному по болезни ему помогли с работой, и Юда попал на хлебозавод, бухгалтером в финансовый отдел. С его опытом он быстро разобрался что к чему, на заводе им были довольны, но сам Айзексон чувствовал себя отвратительно. Теперь он думал о том, что зря не согласился с Бегиным и упустил свой шанс. Оправдываясь перед своей совестью, он пытался убедить себя, что только мысль о семье удержала его в России, но перед глазами стояла Дарья, и оказалось, что перед собой лукавить непросто.

В конце концов Юда пришёл к выводу, что Бог всё-таки есть. Ещё не зная, живы или нет его близкие, он устремился к другой женщине, хотя прекрасно понимал, что этот степной цветок не для него. Вот и получил по носу! И не только по носу, а по всей исхудавшей, заросшей физиономии!

Стояла середина марта, но снег валил такой, что трудно было передвигаться, и только тулуп – подарок Дарьи – спасал от мороза. Зато на работе было тепло, и, отогреваясь, Юда не сразу расслышал голос начальника – пожилого экономиста Георгия Павловича:

– Юдель! Вас в отдел кадров вызывают!

В отдел кадров так просто не вызывали, и Юда забеспокоился.

Он оказался прав. Какой-то тип, явно не кадровик, а из другого известного ведомства, долго изводил Юду расспросами об армии Андерса, интересовался биографией, вертел в руках заключение медкомиссии и закончил, как он выразился, «содержательную беседу» следующими словами:

– Ну ладно! Идите пока.

Удручённый тем, что его положение шатко, и в любую минуту можно ждать ареста, Юда вышел в коридор. Уборщица, безучастно мывшая пол, подняла голову от ведра, и Айзексон обомлел. В молодой женщине, застывшей с тряпкой в руке и смотревшей на него расширившимися от изумления глазами, он узнал Риву, жену Арончика Кауфмана, близкого знакомого, можно сказать, друга, с которым Юда вёл когда-то в Каунасе дела. Рива даже работала некоторое время у Айзексона. Потом ревнивый Арончик что-то заподозрил, и Рива ушла, хотя у неё ничего не было с Юдой. Кроме взаимной симпатии.