Он вытаскивает какой-то комок и поднимает на меня взгляд. Я молча смотрю на то, что у него в руках. Это моя кофточка – салатного цвета, в розочках. Вещь уютная, хоть и немного мещанская.

– А я ее искала…

– Рита, блузка вся в крови, и кровь не старая.

– В крови?! Но…

– Наверняка экспертиза покажет, что это кровь Борецкого.

– И ты думаешь, что его убила я?

– Если бы я так думал, ты была бы уже в наручниках. А так я сижу и разговариваю с тобой. Как ты узнала, что она там лежит?

– Я не знала. Эту кофточку я еще две недели назад искала, чуть ли не в мышиные норы заглядывала, но не нашла. Потом решила, что она где-то в шкафу и сама найдется, как не раз бывало. А сейчас приснилось, будто здесь Нина Литовченко, отчего-то одетая в школьную форму, и роется в шкафу. Я к ней, а у нее вместо лица змеиная морда.

– С чего же ты взяла, что это именно Литовченко, если лица не видела?

– Почему-то знала, и все.

– Странная история. Ладно, как-нибудь справимся. Кто-то подставляет тебя, причем по-взрослому, технично. Если бы не вереница случайностей, которые свели на нет замысел, ты бы уже общалась с бомжихами в КПЗ. Рита, ты должна включить мозги и подумать, что не-обычного произошло в твоей жизни в последнее время. На ровном месте такие напасти на человека не сваливаются. Откуда Литовченко знает тебя? А она тебя знает, даже не сомневайся.

– Да ничего не случилось необычного, абсолютно! Все как всегда. А насчет того, что она меня знает, так, может, Витька ей обо мне рассказал? Если, конечно, она с ним спала. Принялся, например, перечислять своих баб – по крайней мере, тех, кого помнил, что дело нелегкое, – вот и всплыло мое имя.

– Не клеится. Если Борецкий имел дело с таким количеством женщин, почему она взъелась именно на тебя?

– Не факт. Мы же не знаем, что с другими.

– Резонно. Но мне кажется, здесь что-то очень личное. Ладно, спи, Рита. Утром отвезу твою одежку на экспертизу, но уже сейчас могу сказать, что блузка не была на тебе во время убийства Борецкого.

– Я это и так знаю. А на ком была?

– Ни на ком. Характер пятен говорит о том, что вещь просто обмакнули в кровь. Если бы убийца был одет в кофту во время убийства, на ней были бы брызги, а здесь мы видим большие пятна, ткань явно приложили к луже на полу. Да, скорее всего, так и было. Тот, кто это сделал, решил, что полиции такого «доказательства» будет достаточно. И было бы достаточно, поверь!

– Охотно. Разбираться бы никто не стал.

– Именно. А ты чего хотела? Личный состав у нас – пацаны лет по двадцать пять, а то и моложе. Что они умеют? Выбивать показания, подгонять доказательства, подбрасывать наркоту, а не проводить следствие. Старые же, опытные кадры на заслуженном отдыхе, в охранных агентствах, адвокатуре. Никто не хочет за нашу зарплату подставляться под пули.

– Не начинай! Не нравится – иди поищи другую работу, а не ломай людям жизнь только потому, что не можешь и не хочешь делать свое дело как следует.

– Вот как ты это видишь?

– Не только я. Вы там с ума посходили совсем в своих отделах? Превратили их в пыточные!

– Сама бы попробовала, потом уж и говорила…

– У меня нет такого желания! И если у тебя тоже нет, то ищи себе другое место.

– А куда я пойду?

– Хотя бы к нам в агентство. Работа как работа, ты же не вовсе баран безмозглый, въедешь. Но ведь не захочешь. И знаешь почему? Потому что ты привык к власти. Отлично знаешь: стоит помахать своим удостоверением, и ты вполне можешь творить вещи, за которые другому положена тюрьма. Скажешь, нет? И вот из-за этой небольшой власти ты и не уйдешь из полиции, хотя сам понимаешь, что система насквозь гнилая и мерзкая.

– Если я такая мразь, отчего же тогда не упаковал тебя в клетку сразу, а сижу тут и разговариваю с тобой?

– Может, потому, что не все человеческое в тебе умерло. Мама тебя хорошо воспитала, наверное. Именно поэтому.

Панков устало смотрит на меня, потом молча встает и выходит. В дверях оглядывается.

– Спи, Рита. Завтра будет длинный день.

– Доброй ночи.

Да, впереди тяжелый день. И пусть меня расстреляют гнилыми помидорами за сараем, если я хоть отдаленно представляю, что происходит. Включить мозги мне сейчас трудно, потому что я не могу сообразить, с какой стороны подойти к делу. А еще замки надо поменять, сигнализацию установить, снова расходы. Да и времени не будет – в десять я должна быть в прокуратуре. Кто знает, сколько меня там продержат, а пока я отсутствую, неведомый враг может снова прийти в мой дом, и бог знает, что я после его визита тут найду. И хорошо, если именно я найду. А если полиция?

– Вставай, принцесса!

Я словно и не спала совсем, а меня уже будят. Открываю один глаз – Игорь Васильевич, завернутый в Лехин халат, притащил мне кофе в постель. Я не люблю кофе и держу его только для гостей, но следователь не мог этого знать, а потому я отважно беру чашку – человек же старался! – и делаю глоток. Боже, какая гадость…

– Ты не любишь кофе?

Панков внимательно смотрит на меня, и мне неловко – я растрепанная, неумытая… Впрочем, у него суровая работа.

– Не люблю. Но мне впервые принесли его в постель.

– Вот как? Тогда вставай и давай завтракать. Я там кашу сварил и порубил салат.

Интересно, где он взял продукты, если учесть, что у меня практически пусто в холодильнике? Не считать же за продукты растворимые супы в пакетиках.

Каша пшенная, заправленная жареным луком. А салат из капусты, моркови, лука и кусочков колбасы с майонезом. Надо же, мне бы и в голову не пришло такое сварганить. Я залила бы супчик кипятком – и весь изыск.

– Питаешься ты ужасно. Холодильник пустой, а супы в пакетиках вообще смерть для печени.

– Не будь занудой. Пока Вадик у мамы, я ленюсь. А обычно у меня всегда есть что пожевать.

– Остатки роскоши я уже использовал. Ладно, ешь быстрее.

Мне никогда не хочется есть по утрам. Я начинаю ощущать голод где-то после полудня, а самый лютый приходит по вечерам – где-то часов в восемь просто черная дыра открывается в желудке. И знаю же, что нельзя в это время лопать, но… А результат – вот он, на остатках талии и заднице. Я бы не комплексовала из-за своей комплекции, на меня всегда находятся ценители, но одеваться стало трудновато – все красивые вещи имеют ограничения в размере, словно женщины в теле не хотят одеваться красиво. А еще меня жутко бесит, когда продавцы, предлагая мне примерить очередной мешок, говорят: эта вещь скрадывает полноту. Слово-то какое нашли! Да ни хрена мешок не «скрадывает», если что есть, то оно есть, а огромный мешок визуально сделает лишнее еще больше. Потому я назло врагам ношу вещи в обтяжку, и пусть общественное мнение что хочет, то и думает.

– Знаешь, я не голодная, что-то не хочется завтракать.

Панков смотрит на меня как на больную.

– Рита, а ты через «не голодная», через «не хочется» попробуй. Когда тебе удастся сегодня поесть?

– Но…

– Скоро придет человек, принесет замки. Я присмотрю, чтобы все сделали как надо, потом найду тебя и отдам ключи. А сейчас… сейчас ты немедленно съешь завтрак, или мы крупно поссоримся.

Все это так странно, так необычно, так нетипично для меня, что я начинаю ковырять вилкой в тарелке. Согласно биоритмам, я – ярко выраженная сова, мне бы еще спать и спать, часика три, не меньше, а там бы уже было видно, что и как. Но сегодня явно не мой день.

– Так нельзя жить. Ешь непонятно что, не завтракаешь. Я уже все насчет тебя понял и вот что скажу: такой образ жизни рано или поздно скажется на здоровье, и…

– Не будь занудой. Тебе-то что за печаль?

– Я чувствую ответственность за тебя.

Нет, вы видали такое? Ответственность он чувствует! Любопытно…

– Так вот. Имей в виду, тот хлыщ из прокуратуры Гайдей – сволочь, каких мало. И было бы хорошо, если бы дело вел не он. Но будем считать, что тебе не повезло, а потому Андрей для тебя сейчас – дар божий. Гайдей не любит возиться с расследованием, его и вообще не интересует, кто виноват, кто прав. Видела его часы и костюм? Нет, взятки он берет не больше остальных, просто папаша у него – огромнейшая шишка в бизнес-кругах нашей области. Ну, а сын делает вид, что наша служба – его призвание, на самом же деле просто не хочет заниматься семейным бизнесом. Там же работать придется, а тут можно балду гонять, притом что бабки на сладкую жизнь и так есть. О нашей ночной находке молчи, я сам решу, как быть. Насчет знакомства с Борецким скажешь то же, что и мне, то есть правду: давно Виктора не встречала, увидев его труп, не узнала. Чего ты ржешь? Что я смешного сказал?

– Да ты сам вдумайся: «увидев его труп». Словно это шляпа или кошелек. Словно труп – не сам Витька, а что-то, что ему принадлежит. Как это может быть? Что-то я совсем запуталась…

– Знаешь, у тебя в голове бродят очень странные мысли.

– У меня их сейчас так мало, что стоит потрясти головой, услышишь, как они звенят. Я по утрам торможу.

Игорь Васильевич смотрит на меня с каким-то обидным сочувствием.

– С таким характером ты должна была вляпаться в неприятности гораздо раньше. Не знаю, как ты вообще дожила до своих лет, тебя и вовсе на улицу выпускать опасно.

– Ты мне что, папочка?

– Говорю же, я чувствую за тебя ответственность. Слушай дальше. Меньше говори, пусть Андрей задаст тон разговору. Без него вообще молчи. Если собираешься врать, запомни, что именно соврала и кому, потому что если тебя поймают на вранье – все, пропало дело, навесят всех собак, и тогда очень трудно будет что-то изменить. И еще одно. Тебе будут говорить: ваши знакомые или кто-то еще сказали о вас то-то и то-то. Не ведись, стой на своем, приблизительно так, как вчера у меня в кабинете: мало ли кто что сказал, это все ложь. На самом деле против тебя нет ни улик, ни показаний – и твой директор, и покойный ныне офис-менеджер подтвердили, что ты присутствовала на оперативке. Литовченко зачем-то топит тебя своими показаниями, но это выглядит подозрительно даже для Гайдея. С ней я сам разберусь, сегодня же.

– Ага, если найдешь. Как думаешь, долго меня там продержат?

– Даже учитывая то, что есть прямые доказательства твоей непричастности к убийствам и очевидна подстава, не знаю. Может, несколько часов, а может, в час уложитесь. Вообще-то Андрей не позволит допрос затянуть, не беспокойся. А у тебя что, были какие-то планы на сегодня?

– А то! У меня есть клиенты, и никто не станет ждать, пока у меня все устаканится. Мне надо зарабатывать, у меня ребенок.

– Алименты твой бывший не платит?

– Нет, конечно. Говорит, что нет денег. Он же, как только мы развелись, сразу с работы уволился, и когда на суде зашла речь об алиментах, заявил, что доходов у него нет. Судья ему объяснила, конечно, что это не освобождает его от обязанности поддерживать сына материально, но он так и не заплатил ни разу. Хотя я верю, что денег у него нет. Работал он на том месте, куда его устроил мой отец, а когда развелись, быстренько решил начать жизнь с чистого листа, да только как-то не заладилось. Кстати, пока работал, денег его мы не видели, он семь лет понятия не имел, откуда еда в холодильнике берется и средства на жизнь. Зато все время мне рассказывал: если бы не ты, я бы уже знаешь кем был! Кем он собирался быть, понятия не имею, потому что я сама молча тянула, чтоб не дай бог не рассердился да не замолчал на полгода. Он же месяцами со мной не разговаривал, представляешь? Я сначала чувствовала себя виноватой, все играла в угадайку – чем же снова умудрилась его обидеть? А потом мне стало по барабану. Бог с ним, пусть себе живет как знает, лишь бы нас не трогал. Ужас какой-то, семь лет терпела придурка, семь лет – псу под хвост!

– А теперь?

– Что – теперь? Теперь меня замуж и калачами не заманишь. Еще раз пройти через такое? Да никогда! Вот вечерком укладываю Вадика, мы с ним полежим рядышком, поговорим, посмеемся, и никто не залетает к нам с перекошенной от ненависти мордой и с воплями: как же вы меня достали! Никто не обзывает моего ребенка гаденышем, недоноском и прочими такими словами. Мы свободны! Понимаешь? Это ощущение ни с чем не сравнить. Он гнобил нас, причем абсолютно сознательно. Ну, а что поделаешь – нереализованный мужик с паршивым характером, плохой наследственностью и отсутствием воспитания… Только не спрашивай, где были мои глаза, ответа у меня нет. Хуже всего то, что человек-то неплохой, просто очень тяжелый. Ему нужно обязательно иметь врага, и сначала врагами были его родители, а потом он меня назначил на эту роль.

– Послушай… а не муж ли бывший устроил тебе сейчас веселую жизнь? У него-то могли остаться ключи от квартиры.

– Нет, что ты, ему бы такое и в голову не пришло. Повторяю, он очень тяжелый человек, но не сумасшедший. Просто придурок.

– Это, конечно, все объясняет!

– Будешь дразниться – больше не пущу на свой диван.

– А что, еще пустишь?

– Ну, если у тебя имеется жена – нет.

– Тогда все в порядке.

Панков подложил себе на тарелку добавки. А на аппетит Игорь Васильевич, кажется, не жалуется.

– Я знаю, тебе интересно, потому говорю сразу: я был женат, у меня есть дочь. Развелся три года назад, моя бывшая вышла замуж снова и уехала к супругу в Канаду. Дочку забрала с собой. Я не спорил, не хотел мешать им – ничего хорошего бы не вышло, если бы я уперся. Мне бы все равно не передали права опеки, да и девочке мать нужнее. А теперь я утешаюсь тем, что моя дочка будет жить по-человечески – ходить по чистым улицам, получать нормальное образование, затем нормально работать. Со временем она сама все поймет. Мы переписываемся, нам удалось сохранить добрые отношения, и я этому рад, хотя очень скучаю по дочке.

– Как ее зовут?

– Лиля. Ей уже тринадцать, летом приезжала ко мне в гости. Патрик, новый муж Татьяны, души в ней не чает, а для меня самое главное – чтобы моему ребенку было хорошо. Вначале была мысль испортить бывшей всю малину с переездом. Но мама меня отговорила. Без дочери Танька не уехала бы, и я думал: не дам разрешение на вывоз ребенка, не будет ей Канады! Я был страшно зол на нее, понимаешь? А мама говорит: «Игорь, опомнись, это же твой ребенок! Ну, не поедет Татьяна, будет несчастной, станет дочку настраивать против тебя». До меня тогда дошло: а ведь факт, мама права, как всегда. Ну и подписал документы…

– Правильно сделал.

– Знаю, но по Лильке скучаю ужасно. Вот она, смотри.

Панков достает из кармана блокнотик, в нем фотография смуглой черноглазой девочки с немного раскосыми глазами и упрямым подбородком.

– Она похожа на Татьяну, но и мое что-то есть. Танька говорит, что характер. Может быть.

Если это так, то девочка вырастет хорошим человеком. Потому что вот этот вспыльчивый Игорь Васильевич – хороший человек, даром что мент.