Подхватив пакет, Егор почти бегом направился к машине. Надо дотерпеть до дома. Выложить рыбу в тарелку, отрезать ломоть хлеба, вооружиться вилкой и… Не удержавшись, Егор оторвал кусок от батона и запихнул в рот. Пробок нет, до дома недалеко, дотерпит.

На стоянке Шатохина уже оседлала мотоцикл, девица в яркой куртке устроилась сзади, обхватив ее за талию. Мотоцикл рванул с места, разбрызгивая мокрый снег и грязные лужи, и Егору вдруг подумалось, что он сделал совершенно неправильные выводы и о Шатохиной, и о своем новом коллективе. Он даже не захотел вникать ни во что, кроме цифр, договоров и стратегии продаж. Но вникать-то надо. Или нужно все бросить и уходить. Вот только куда? От себя-то не спрячешься.

Квартира встретила его теплой темнотой. Не зажигая свет в передней, он разулся, бросил ключи на столик в углу и, скинув пальто на диван, прошел на кухню. Зажег свет и, щурясь от боли в глазах, выложил на стол покупки. Контейнер с рыбой был еще теплый, и Егор, вымыв руки, достал тарелку – хорошо, что не стал в машине лопать. Теперь удовольствие будет полным.

Сотовый звонил в гостиной, в кармане пальто, но Егор прикрыл дверь кухни, чтобы не слышать. Он вдруг понял, что не будет больше отвечать на эти звонки – не будет, и все. И заставлять себя не станет, как и объясняться в тысячный раз, потому что на том конце провода человек не желает понимать и принимать его доводы, а просто хочет в очередной раз нагнуть его, а он больше не намерен этого позволять.

– И ведь Шатохина мне не нравится именно потому, что я знаю – она из породы любителей нагнуть. Или это мне кажется, что она такая?

Теперь он уже не так в этом уверен. Конечно, она манипуляторша та еще, но с ним всегда держалась предельно корректно, и если макнула его тогда носом, то по делу, а не потому, что хотела унизить или что-то навязать. Просто доказала, что права – законными, кстати, методами, никаких грязных игр. И когда она оседлала свой мотоцикл, ему показалось, что он попал в старый американский фильм о байкерах и прочей экзотике.

– Ну, что ж. Пора вникать.

Он и сам понимал, что дальше так нельзя. Прошлое никогда не отпустит его, если он будет продолжать подпитывать тех, кто в этом прошлом делал его жизнь невыносимой. И теперь пытается проделывать то же самое, пытаясь его вернуть в то болото, из которого он бежал, когда понял, что больше не в состоянии терпеть.

– К черту все!

Егор доел рыбу и включил чайник. Зайдя в спальню, разделся, взял халат и пошел в ванную. Теплый душ смыл напряжение, и когда он вышел, чай с конфетами показался ему отличной идеей, как и кровать с ночником на тумбочке. Можно почитать перед сном. Ты – это маска, которую ты выбираешь. Пожалуй, Воннегут прав. Мы надеваем некую маску, но оказывается, что она нам ближе, чем собственное лицо. Маска – это то, что мы хотим с собой сделать. То, какими мы сами хотим себя видеть. Хотя каждый знает, что под ней неуверенность, страхи, страдания и бог знает что еще. Лучше не смотреть.

Сотовый снова зазвонил. Это не звонок из прошлого, разве что звонят с неизвестного номера.

Номер и правда неизвестен.

– Егор.

Голос из прошлого все-таки его достал. Егор закрыл глаза и уткнулся в подушку. Его нет, и голоса в трубке тоже нет. И нет душной темноты, из которой нет выхода.

Черт, надо менять номер. Он и поменял все номера, кроме этого, который с ним уже тринадцать лет. Просто не смог расстаться – это был самый первый его сотовый номер, и на него звонят Лунатик и Стая.

– Мама, я лег спать.

– Я звонила днем. – Голос холодный и резкий. Как всегда. – Почему ты не взял трубку?

– Занят был.

– Не лги мне, Егор.

– Да, мама. Я не хотел. И не хочу. Хватит мне названивать. Чего ты хочешь от меня?

– Я хочу, чтобы ты вернулся и взял на себя ответственность за свою семью. У тебя жена и скоро появится ребенок. Ты не имел права их бросать.

– Мама, у меня нет семьи. Ты прекрасно знаешь, что это не мой ребенок, экспертиза доказала, и я в толк не возьму, с чего бы мне содержать его. Я развелся и оставил бывшей жене все имущество, и больше для нее ничего не могу сделать. Вы с отцом выбрали бывшую невестку и чужого ребенка? Это ваш выбор. Я никого из вас больше не хочу ни видеть, ни слышать. Считайте, что я умер.

– Егор…

– Все, мама. Хватит меня пилить. Мы все сделали свой выбор. Полина переспала невесть с кем и забеременела, при этом утверждая, что от меня. Вы с отцом непонятно с чего встали на ее сторону. Тоже, кстати, сомнительная забава – но это ваш выбор, я его уважаю. И теперь уж будьте так добры, уважайте мой выбор тоже. А он таков: я больше никого из вас не желаю знать. Хотите растить невесть от кого прижитого ребенка, рожденного совсем чужой вам женщиной? Ваше право. Я в этом участвовать не намерен, и суд, как вам хорошо известно, тоже был со мной согласен в этом вопросе.

– В таком случае мы с отцом подадим на алименты – как твои родители, и ты обязан будешь…

– Подавайте. – Егор устало откинулся на подушки. – Мама, вы можете подавать на алименты, танцевать танго, разводить тунца в ванной – это ваше право. Но больше никогда мне не звоните. Не приезжайте. Не попадайтесь мне на глаза.

– Егор, как ты можешь!

– Все. Забудь меня, как неудачный проект. Трубку я взял в последний раз, завтра этого номера не будет.

Он никогда не позволял себе так с ней разговаривать. Он вообще никогда не спорил с ней, потому что это было не принято у них в доме – спорить с матерью. Ее решения всегда были окончательными, а вердикты незыблемыми и подлежащими обязательному выполнению виновной стороной, а он как раз и был всегда этой самой виновной стороной. Априори виновен, в любом случае.

Никто этого не знал – ни коллеги, ни друзья. Может, Серега догадывался. Но этот холодный голос всегда диктовал ему то одно, то другое, он ненавидел себя за то, что не может ему противостоять – и покорно выполнял приказы. Он и сам не знал почему, но когда он все-таки нашел в себе силы не согласиться и не выполнить приказ, ему пришлось уехать. Живи он там, где она могла прийти к нему домой или на работу, он знал – надолго бы его протеста не хватило.

Но теперь хватит. Даже если они все заявятся сюда – можно просто не открыть дверь. Как можно выбросить сим-карту с номером.

– Нет. Прятаться я больше не стану. – Егор снова пошел на кухню и налил себе воды. – Черт, она знает, что я не буду теперь спать всю ночь. Беда в том, что она слишком хорошо меня знает. Но со снотворным надо завязывать, так можно и не проснуться когда-нибудь.

Он выпил воду, поставил стакан на место и вернулся в спальню. Пожалуй, все к лучшему. Ведь если бы Полина так откровенно не лгала ему, он ни за что не решился бы на генетическую экспертизу. А мать просто не успела среагировать и помешать этому. С выводами экспертизы на руках развели их с одного заседания. Егор оставил Полине все имущество, уволился с работы и принял предложение Сереги Маслова, одного из партнеров большого торгового бизнеса. И возглавил фирму, объединяющую в себе производство, торговый отдел и филиалы – раззудись плечо, размахнись рука, – было тут где размахнуться. И он вник в специфику работы, во все, кроме собственно коллектива. Это ошибка. Но хотя бы не непоправимая.

Если бы он не развелся, то сейчас покорно ждал бы рождения абсолютно чужого ребенка от совершенно чужой ему женщины. А теперь его мать считает, что он опозорил их этим скандалом. Как будто абсолютно чужая Полина ей ближе родного сына.

Он вдруг вспомнил тетю Валю, Серегину мать – как она кормила их пирожками, а Серега клянчил у нее на мороженое, и она выдавала им обоим деньги и приказывала не шляться по улицам, иначе не миновать им порки. Она и его, Егора, постоянно грозилась выпороть, хотя никогда в жизни пальцем никого не тронула и сердиться долго не умела. И было в их доме счастье и тепло, и тетя Валя, уютная и улыбчивая, с обожанием глядящая на своего сына – как же он тогда завидовал Сереге, он иногда представлял, что тетя Валя и его мать тоже. Но он знал, что это не так. Ложь, таящаяся в его мечтах, еще сильнее подчеркивала холод, царящий в его жизни. Он убегал от этого холода, закапывался в работу, неистово совершенствуясь в профессии, но через какое-то время холодный голос в трубке приказывал ему, и он повиновался.

– Все, больше этого не будет.

Мать умела находить кнопки, нажимая на которые, она с легкостью добивалась от него того, чего ей хотелось. Она словно удавку затягивала на его горле: потянет – отпустит, чтобы дать ему сделать вдох, а то и понадеяться, что дальше все будет хорошо, и снова затянуть, как раз в тот момент, когда он решил, что соскочил с крючка. И после двух месяцев в Александровске Егор знал, что она позвонит, потому что удавка ослабела настолько, что он решил – все, жизнь как-то можно наладить.

– И ведь знаю ее, хорошо знаю. – Егор снова поднялся и пошел в гостиную. – Черт, что я здесь забыл?

Совсем измучившись, он открыл компьютер. Форум засветился знакомой заставкой, Большой Брат в главном разделе доказывал остальным, что они не правы и метафизика – просто измышления для незрелых умов, а остальные соглашались и не соглашались, Стая тоже была здесь – и Егор совсем уж собрался ввязаться в спор, но потом подумал: а смысл? Все эти вопросы волновали граждан и двести, и две тысячи лет назад, и ничего нового они не изобретут, разве что переругаются, дело просто в подходе. Когда-то отрицание существования Бога вело на костер, потом утверждение существования Его же вело примерно к тем же результатам, и люди самозабвенно дрались вокруг этой темы, а сейчас драки просто переползли в вирт, там как-то проще, но суть дела не меняется. Люди живут и умирают, а вопрос остается открытым.

Закрыв компьютер, Егор решил немного прогуляться. Еще не так поздно, одиннадцатый час, можно походить, успокоиться, посидеть в кафе, выпить какао с тортом. Снотворного больше не будет, хватит. Даже бутылочку выбрасывать не станет, пусть стоит в шкафчике, где стояла, он просто не будет больше его принимать, и все.

Егор натянул джинсы, достал из шкафа теплую короткую куртку и, накрутив на шею шарф, вышел, оставив в передней свет небольшого бра над столиком для ключей.

Мартовская ночь ударила его холодным ветром, но в голове прояснилось, и Егор зашагал по улице, ища открытое кафе. Их оказалось достаточно много, молодежь входила и выходила, и народу на улице было вполне приличное количество, что удивило Егора. Он уже не помнил, когда вот так гулял, сидел в кафе, сжимая в руках кружку горячего какао. Сейчас он чувствовал, как напряжение отпускает его – в этой толпе молодых веселых людей он тоже нашел себе местечко. Арт-кафе «Маленький Париж» привлекло его фигурой забавного кота на входе, он спустился в полуподвал, минуя кованую решетку и выложенные камнями стены коридора. Внутри царил полумрак, кто-то играл на рояле. Егор высмотрел себе местечко в уголке, официантка подала ему кожаную книжечку меню.

– Не надо, – шепотом остановил он ее. – Большую чашку какао и кусок торта с кремом, по вашему выбору.

Официантка кивнула и исчезла. Рояль на небольшой сцене наполнял помещение энергетикой музыки Баха, величественные звуки, написанные для органа, в исполнении рояля звучали скорбно и надломленно. Егор представить себе не мог, что это можно играть на рояле, но мелодия звучала, ее величественные аккорды наполняли душу светлой печалью. Егор ощутил внутри себя пустоту – и понял, что пустота была всегда, у него и шанса нет чем-то ее заполнить. А пианист, похоже, слился с музыкой и плакал вместе с ней. Егор вдруг понял, почему он не прыгнул сегодня и не прыгнет никогда. Он ни за что не хочет пропустить жизнь, которую у него появился шанс построить. Удавка больше не сжимает его горло. Она еще вьется змеей вокруг шеи, но он и раньше мог сбросить ее, почему же не сбросил? Это был его выбор. А он думал, что выбора у него нет.

Официантка поставила перед ним большую чашку обжигающего какао, пахнущего тропиками, и тарелочку с куском шоколадного торта, выглядящим так аппетитно, что у Егора слюнки потекли. Он сжал чашку в руках – все-таки холодно на улице, а какао согреет его. И люди, которые здесь сидят, слушая последние аккорды Токкаты ре-минор, чувствуют каждый свое. И не лгут сейчас. Не могут лгать, когда звучит Бах.

Целую минуту в зале царила тишина, отзвуки музыки еще трепетали в натянутом, как струна, пространстве кафе. Потом кто-то захлопал, и все подхватили, и Егор тоже аплодировал неизвестному пианисту, которого видел только со спины. Но вот пианист встал, и Егор едва не уронил чашку.

От рояля поднялась Шатохина. В линялых джинсах и в черной куртке, с волосами, небрежно собранными в хвост. Шатохина, которую он почти ненавидел, подозревая невесть в чем.

Егор знал – она его не видит.

– Инна, ты сегодня просто наизнанку меня вывернула. – Высокий плечистый мужик подал руку, Шатохина приняла ее, прыгнула со сцены. – Это… невероятно. Садись к нам, угощу тебя соком, я давно тебя не видел.

– Нет, Толик, я домой. Устала зверски, а завтра корпоратив идиотский, надо присутствовать. Это я так… захотелось чего-то. Люблю это место.

– И правда, место хорошее, и люди тоже.

– Люди везде хорошие. – Шатохина улыбнулась. – Я очень мало встречала в жизни плохих людей. Ладно, пойду я.

Кто-то еще окликнул ее, и она подошла, присела за столик, кто-то ее о чем-то спросил, а Егор, поспешно допив какао и расправившись с тортом, оплатил счет и вышел из кафе. Не хватало, чтобы Шатохина заметила его.

Он ступил на дорогу, сделал несколько шагов, чтобы перейти на другую сторону, и нога его в момент промокла – глубокая лужа, замаскированная темнотой и мокрым снегом, кто же мог знать, что здесь такая ямища! Егор, чертыхнувшись, отскочил, пытаясь отряхнуть ногу от мокрого снега – движение чисто инстинктивное, машина выскочила невесть откуда, рванула к нему, и Егор понял, что не успеет… Но его дернули в сторону, и, падая, он понял – успел.

– Ты что, чувак, смерти ищешь?!

Егор повернул голову.

– Ой! Егор Алексеевич… Извините, не признала.

На него непроницаемым взглядом смотрела Инна Шатохина.

– Давайте-ка, поднимайтесь, босс.

Он с трудом поднялся, опираясь на ее руки. Падая, он неслабо ударился коленом и промок насквозь, холод уже пробрался сквозь промокшие джинсы и куртку.

– До дома вы дойдете как раз для того, чтобы умереть от пневмонии. – Шатохина оглядела его со всех сторон. – И штаны порвали… ладно.

Она потащила его куда-то, Егор покорно шел следом и думал о том, что снова попал на крючок бабе, любящей командовать. Тем временем Шатохина нахлобучила ему на голову мотоциклетный шлем и скомандовала:

– Садитесь и держитесь крепко.

Держаться, кроме как за нее, было не за что, и Егор, вспомнив девицу из супермаркета, обхватил Шатохину руками. Мотоцикл рванул вперед, и Егор закрыл глаза от ужаса – ему казалось, что сейчас они перевернутся и полетят кубарем прямо под колеса автомобилей… но нет, мотоцикл остановился, и голос Шатохиной скомандовал:

– Выгружайтесь.

Разжав руки, Егор слез с мотоцикла и снял шлем.

– Вам бы, Егор Алексеевич, ванну горячую – и спать.

– Спасибо, Инна Кирилловна. Я не знаю, как это могло случиться. Только что стоял – а тут этот несется, совсем с ума посходили, так ездить может только сумасшедший.

– Или тот, кто хочет убить. – Шатохина прикрепила шлем к мотоциклу. – Он рванул с места как раз тогда, когда вы на дорогу ступили. По моему мнению, если оно для вас хоть что-то значит, он собирался вас убить. Кому-то вы крепко насолили.

Егор хотел возразить, но музыка звучала в его голове до сих пор – не лгать, не лгать ни в чем! – и как солгать себе?

– Вы правы. Похоже, вы совершенно правы, Инна Кирилловна.

– Тогда позвольте, я провожу вас до квартиры.

– Но…

– Егор Алексеевич, ваш мачизм оставьте для влюбленных дурочек из отдела логистики. Вас только что хотел убить какой-то неизвестный гражданин. Он ведь может и еще раз попытаться?

– И вы собираетесь меня защитить? – Егор словно издали слышит свой нервный смешок. – Я, конечно, не Рэмбо, но…

– Тот, кто напал на вас, возможно, постесняется убивать с вами за компанию и меня тоже. Идемте. Не бойтесь, я буду держать себя в руках. Безусловно, вы очень эротично выглядите в распоротых штанах и промокшей от грязи куртке, но я привыкла смирять свою плоть.

– Вы… шутите?

– Ага. – Шатохина фыркнула. – А что, так сильно заметно? Вот, блин…

Егор, совершенно сбитый с толку, сказал номер квартиры и покорно поплелся за Шатохиной к подъезду. Мысль о том, что его только что пытались убить, была настолько дикой, что вообще не варилась в голове. Кому могло понадобиться убивать его, зачем – а главное, за что?

– Все, Егор Алексеевич, вот ваша дверь, открывайте и входите.

Егор пытался попасть ключом в замочную скважину, но руки его не слушались, и Шатохина, отобрав у него ключ, сама открыла замок.

– Свет вы оставляли?

– Да, не люблю возвращаться в темноту.

– Доброй ночи, Егор Алексеевич.

Шатохина бросила ключ на столик и, кивнув ему, побежала вниз по ступенькам, а Егор тщательно запер дверь и прислушался. На улице взревел мотор, и, удаляясь, затих. И снова пришла Токката ре-минор.

* * *

«Маш, ты готова на завтра?»

«Не знаю. Как мне с ним заговорить?»

«Расскажи ему что-нибудь. Вот, придумала – расскажи, что год назад случилось. Наши курицы ему не говорили, я уверена – а ты все выложи, пусть видит, что ты ему доверяешь, мужики это любят».

«Не знаю. Давай я тебе перезвоню».

«Не надо, мои спят уже. Я завтра буду на складе до начала мероприятия, так что обдумай все».

«Ты уверена, что та старая история годится?»

«Конечно. Ты его заинтересуешь, дашь ему пищу для ума и покажешь, что тебе можно доверять».

«Ладно, убедила. Я к тебе на склад забегу?»

«Не надо, Рубахина со мной будет, встретимся на празднике, споки».

3

«Ты что-то слышала? Почему не сказала раньше? Фотография два дня уже висит!»

«Ты о чем вообще? Какая фотография?»

«О твоем вчерашнем письме. Я приду к тебе, ты у себя?»

«Никакого письма я тебе вчера не присылала, что ты несешь. Не надо ко мне приходить, не хватало еще слухов».

«В своих «Отправленных» посмотри, что ты мне тут рассказываешь – не присылала она. Налакалась вчера небось до зеленых чебурашек снова?»

* * *

– Егор Алексеевич, можно вас пригласить?

Маленькая, очень стройная, одетая в открытое красное платье, с ногами-спичками, втиснутыми в ярко-красные туфли на ужасающих каблуках. Егор с сожалением отметил смертельно перетянутую талию и поднятую корсетом хилую грудь. Видимо, по замыслу автора проекта дама должна сражать всех наповал, но все выгодные ракурсы товара слишком откровенно демонстрировались, и это настораживало.

– Боюсь, что нет. Вчера поскользнулся, упал, ударил колено – теперь с танцами не сложится еще пару недель.

– Оооо, так жаль! – Она состроила скорбную гримаску. – Что ж вы так неосторожны?