За окном пошел первый в этом году настоящий снег. Не мерзкие мокрые хлопья, которые швыряет тебе в лицо промозглый ветер – с неба падали ленивые, крупные, искрящиеся в свете фонарей снежинки. Они ложились на асфальт и не таяли, а покрывали его ровным белым пушком. Я отодвинула кухонную штору и невольно залюбовалась зрелищем ясного, спокойного снежного вечера. Поднесла к губам рюмку с ароматным чешским ликером и вдруг горько заплакала. Алкоголь сменил милость на гнев, показал обратную сторону своего воздействия. Неужели в моей жизни больше ничего не будет? Молчаливая жалость Максима меня больше не обманывает. Его любви больше нет, ее поглотило беспомощное сочувствие и ответственность перед человеком, которого нельзя бросить. Куда делась моя собственная любовь, я не знаю, я ее не искала. Первое острое страдание заставило ее потесниться, последующая глухая тоска заполнила остальное пространство. И если прежние чувства еще посылали робкие сигналы, я сознательно глушила их, чтобы не оставлять внутри себя ничего живого.

Я смотрела на падающий снег и плакала. Полина права: хуже, чем сейчас, мне уже не будет. Надо сделать еще одну попытку. Не возлагая никаких особых надежд, чтобы потом не попасть под новую волну отчаяния, не строя никаких планов, ибо они могут оказаться несбыточными. И даже Максиму рассказывать об этом не надо. Я не склонна самообманываться и верить в чудеса. Чтобы все это попробовать, есть только одно, но железное «за»: мне все равно больше нечего делать.

Я представляла себе новое современное офисное здание, возможно, с ужасными синими зеркальными окнами вместо обычных стекол, которые так любят архитекторы нашего города, не имеющие вкуса и фантазии. С парадного входа на этом деловом центре красуются таблички с названиями располагающихся тут контор и фирм, но обязательно имеется и вход со двора. Несколько ступенек, переговорное устройство перед массивной железной дверью. И никакой вывески (кому надо, тот найдет). По адресу, торопливо начертанному Полинкиной уже нетвердой к тому времени рукой, я никак не могла понять, к какому именно зданию относится номер дома. Я хорошо знаю центральную часть города и была уверена, что мне досконально знаком любой переулок. Улица Орджоникидзе – короткая и тихая улочка в историческом центре, как теперь называют еще не попавшую под строительный ковш небольшую часть центрального района. Самые новые здания на этой улице относятся к сталинской эпохе, есть и более старинные постройки, и даже исторические памятники, один из которых являет собой образец того, как необходимо относиться к архитектурному наследию. Это великолепный, идеально отреставрированный жилой дом, который в городе называют «домом с львиными головами». Несколько лет назад его облюбовал один наш местный депутатствующий олигарх. В то время как другие исторические здания чахли и медленно превращались в пыль, он ухитрился заложить в бюджет города какие-то баснословные миллионы на капитальный ремонт, о чем писали в свое время все местные газеты, и эта недвижимость приобрела неподъемную цену. Примеру олигарха последовали детишки каких-то важнейших сановников, потом кто-то еще. Этот дом, пожалуй, самое примечательное место на улице Орджоникидзе. Никаких современных офисных центров я там припомнить не могла.

Я пошла по адресу, не будучи уверенной даже в том, что вообще решусь зайти внутрь. Но оделась на всякий случай строго и дорого, чтобы не производить впечатления дурехи, готовой отдаться на охмурение первому попавшемуся шарлатану. Не стану скрывать, что примерно за пять минут хода до нужного места я стала испытывать волнение, и это давно забытое ощущение подняло из глубин моей памяти воспоминание о минутах, предшествовавших выходу на сцену. Я всегда волновалась, но это было живительное чувство. Мое волнение не было страхом того, что я забуду свою партию или перепутаю мизансцену. Оно было совсем иной природы: оно с бешеной скоростью гнало кровь, вводило меня в особое состояние, предшествующее главному моменту – погружению в мир спектакля. На сцене я уже находилась словно под воздействием наркотика, я была в другом мире. Идеальном, совершенном. Мое волнение было предчувствием необыкновенно сладкого и восхитительного погружения в этот мир. Когда я перестала выходить на сцену, вместе с этими волшебными ощущениями из меня стала уходить жизнь.

Слабый отблеск давно забытого чувства смутил меня. Я прогнала щекотнувшую меня глупую надежду и стала с недоумением осматриваться: дома с нужным номером на улице Орджоникидзе не было. Я прошлась вдоль улицы несколько раз, прежде чем поняла, что между 12-м и 14-м домами есть тропинка, ведущая куда-то вглубь двора. Там и приютился особнячок 12 «а», как было указано в Полинкиной записке. Я ступала по свежевыпавшему снегу осторожно, как ходят, когда стараются не шуметь. Внезапно я ощутила, что к этому небольшому двухэтажному особнячку манит какая-то невероятная сила.

Здание было сложено из кирпича двух цветов – серого и желтого. Отдельные вставки по углам дома и вокруг окон были фигурными, с претензией на какую-то архитектурную мысль. Крыша имитировала черепицу, на ней красовался декоративный флюгер с игривым петушком. В детстве у меня была любимая книжка, она называлась «Площадь картонных часов». Я была совершенно очарована даже не самой историей про картонных человечков, проживающих в картонном городе, и их взаимоотношениями с обычными людьми. Меня завораживали иллюстрации. Я могла подолгу разглядывать какой-нибудь картонный домик с фонарем перед закругленной входной дверью, шторы на окошке и мотылька, вьющегося перед светильником. Девочкой мне казалось, что жилища картонных человечков олицетворяют уют, тепло и безопасность настоящего дома. Я могла часами просиживать над книгой, представляя себе внутреннее убранство этих домиков, витающие в них вкусные домашние запахи. Внезапно на меня нахлынуло детское воспоминание. Нет, особнячок не напоминал иллюстрации в детской книге, но было в нем нечто неуловимо притягательное, что напомнило мне о ней. То ли входная дверь со слегка скругленной верхушкой, то ли форма окон, то ли свет, пробивающийся сквозь плотные шторы. Мне вдруг отчетливо представилось, что там, за этими мягкими занавесками, тепло и уютно, там мягкие ковровые дорожки и тусклые светильники на стенах. Там удобные кресла, пальмы в кадках и пахнет кофе с корицей. И словно в подтверждение моих мыслей в одном из еще не зашторенных окон загорелся свет, и я увидела вошедшую в просторный кабинет женщину, а за ней еще одну. Обе были без верхней одежды. Одна из женщин подошла к стоящему на столе компьютеру, другая открыла дверцу шкафчика и принялась что-то искать. Через несколько секунд она поставила на стол чашки и вазочку, в которую вытряхнула из пакета печенье. «Сейчас они будут пить чай или кофе», – подумала я, и мне вдруг стало ужасно одиноко в этом чужом дворе.

Я решительно извлекла записку, которую мне оставила Полина, и стала нажимать на кнопки телефона.

– Альбина Николаевна? – решительно начала я, когда мне ответил мягкий женский голос.

– Да, я вас слушаю.

– Ваш телефон мне дала Полина Самохина, моя старая приятельница, она передала и записку для вас, – на одном дыхании выпалила я. – Мы могли бы с вами встретиться?

– Минуточку, я посмотрю свое расписание, – ответила женщина. – Завтра в два вас устроит?

– В принципе, да, – разочарованно пробормотала я, но тут же спохватилась. – Но мне бы очень хотелось прийти к вам сегодня. Это возможно? Дело в том, что я нахожусь рядом с вами.

– А завтра вы уже не сможете прийти?

– Смогу, если не передумаю…

– Я вас поняла, – отозвалась Альбина Николаевна. – Рядом – это где? Вы знаете, сколько вам нужно времени, чтобы дойти до нас?

– Я во дворе, я уже пришла, – призналась я. – Если у вас есть свободная минутка…

– Хорошо, – сказала моя собеседница, – я сейчас открою вам дверь, подходите к крылечку.

Я нажала отбой и с неистово колотящимся сердцем зашагала к дверям дома номер 12 «а». Через минуту дверь открылась, и меня пустили внутрь.

Альбина Николаевна благоухала «Герленом», но это все, что я смогла о ней понять. Голос у нее был очень «взрослый», хорошо поставленный, с властными интонациями, но осанка и движения выдавали молодую женщину. Альбина Николаевна завела меня в гардеробную, достала плечики и протянула руку к моей меховой куртке.

– У нас тут чужих не бывает, – улыбнулась она, – можете не волноваться. Мы все здесь раздеваемся.

Одежды в гардеробной было немного: на плечиках висело несколько женских и мужских пальто, пара фирменных спортивных курток, чей-то белый норковый полушубок. Все вещи были дорогими, это бросалось в глаза.

– Сейчас нет групповых занятий, они начнутся через час, поэтому народу у нас немного. Но лучше запомните, где вы повесили свою одежду, потому что скоро придут люди, и вы будете долго искать.

Я повиновалась.

– Групповые занятия у нас проходят на втором этаже, – продолжала Альбина Николаевна, – а индивидуальные собеседования и консультации – здесь, на первом. Следуйте за мной.

Внутри особнячка все было именно так, как я себе и представляла, стоя во дворе. Мягкие ковровые дорожки, светлые ненавязчивые обои, изящные бра на стенах. По обе стороны коридора располагались двери кабинетов. Они перемежались небольшими холлами, в которых стояли кресла и напольные растения. Я насчитала три таких холла, ибо Альбина вела меня в самый дальний конец особняка. Наконец мы остановились перед запертой дверью, моя спутница вынула из кармашка пиджака пластиковую карточку, вставила ее в электронное устройство и посторонилась, пропуская меня внутрь.

– Прошу вас, располагайтесь, – сказала она.

Кабинет у Альбины оказался светлый и уютный. У окна раскинулась огромная пальма ховея, она занимала очень много пространства, но хозяйку кабинета это, видимо, не смущало. Пальме здесь наверняка была отведена своя особенная роль. У Альбины Николаевны был письменный стол с ноутбуком, но судя по идеальной, чуть ли не девственной чистоте, царящей на нем, она пользовалась им не слишком активно. В противоположном от окна углу стоял стеклянный чайный столик необычной формы с двумя мягкими креслами, Альбина Николаевна указала мне на одно из них.

– Вы пришли несколько неожиданно, – сказала хозяйка кабинета, – поэтому я попрошу вас несколько минут подождать, пока я сделаю телефонный звонок.

– Не беспокойтесь, я не спешу, – проговорила я и села. Из кресла я могла хоть немного разглядеть свою собеседницу.

Я отметила, что Альбина одета в деловой костюм, но под ним – не строгая блузка, а довольно легкомысленная маечка. На указательном пальце правой руки я увидела замысловатый перстень: серебряного ягуара, растянувшегося на плоском голубом камне. Пока Альбина Николаевна разговаривала по телефону, я разглядывала деревянную этажерку, стоящую рядом с моим креслом, – на ней покоились толстые, аккуратно сложенные фотоальбомы, стояли сувениры и множество фотографий в рамках. Мое внимание привлекла фотография улыбающегося в объектив мужчины – симпатичного и загорелого, в белой майке и темных очках, поднятых на лоб. Он был запечатлен сидящим в уличном кафе, перед ним на столике стоял бокал красного вина. Позади мужчины высился маяк и блестело под яркими лучами солнца море. Маяк и вообще это место показалось мне смутно знакомым. Я напрягла память, но Альбина Николаевна меня опередила:

– Это Стасик, Станислав Александрович, наш выпускник, – с гордостью в голосе произнесла она, – уехал жить в Грецию в прошлом году. Из какой депрессии мы его вытащили, вы бы знали…

Да, точно, я вспомнила это место – Греция, остров Крит, набережная Ханьи.

Выглядел Стасик абсолютно счастливым.

Альбина Николаевна закончила свои переговоры и сосредоточила свое внимание на мне. Пару секунд она меня внимательно разглядывала, после чего спросила:

– Чем вас угостить? Кофе с ликером подойдет?

Я неловко улыбнулась и кивнула. Хотя сейчас много бы отдала за приличную дозу хорошего коньяка, потому как волнение во мне нарастало с каждой минутой, и я очень нуждалась в том, чтобы приглушить зазвеневшие нервы. Альбина Николаевна словно услышала мой внутренний монолог, потому что оторвалась от шкафчика, из которого собиралась, видимо, достать угощение, и сказала:

– А ликер кончился, прошу извинить. Но есть хороший коньяк.

С этими словами она достала начатую бутылку «Мартеля», вопросительно приподняла брови и, дождавшись моей одобрительной улыбки, поставила ее на столик. Пока кофемашина готовила напиток, она распечатала коробку курабье. Когда все было готово, Альбина Николаевна расположилась в кресле напротив меня и посмотрела мне прямо в глаза долгим изучающим взглядом. Я смутилась, под ее немигающим взором – именно такое словосочетание стоило бы здесь употребить, внутри у меня все сжалось, по телу побежали мурашки.

– Не волнуйтесь, здесь друзья, здесь вам не причинят вреда, – сказала она. – Как мне вас называть?

– Любовь Николаевна, Люба… Меня зовут Люба, – окончательно определилась я.

– Меня вы тоже можете называть без отчества. Просто Альбина.

Женщина отпила маленький глоток коньяка, и я, почувствовав, что теперь мне тоже можно, сделала глоток. Я очень старалась сделать маленький, но не получилось, и напиток мгновенно начал свое магическое действие. Сосуды расширились, внутренний комок разжался.

– Расскажите мне о себе, – предложила Альбина. – Что привело вас к нам?

Она протянула ко мне руку, положила тонкие пальцы на мои и легонько их погладила. А потом сказала:

– Не стесняйтесь, расскажите, выпейте еще коньяку, согласитесь, он прекрасен.

Она отхлебнула еще капельку, я постаралась сделать то же самое, но глоток опять получился большим, и мой бокал опустел. Я виновато посмотрела на донышко и откашлялась.

– Потеря, – наконец решилась я, – вот что меня привело к вам. Много лет назад со мной произошло несчастье, и с тех пор моя жизнь потеряла всякий смысл.

Альбина сменила позу в своем удобном кресле, спина ее напряглась, она подалась ко мне всем телом, и мне показалось, что дыхание ее в предвкушении моего рассказа участилось. Ноздри пришли в движение, что выдало ее волнение, взгляд из мягкого и сочувствующего вдруг сделался пронзительным, она как будто пригвоздила меня к креслу, как беззащитную пойманную бабочку, которую готовят сделать экспонатом коллекции. Мне стало страшно, и по спине пробежала змейка, но я отметила это свое состояние с каким-то мазохистским удовольствием.

– Вы потеряли что-то очень важное? Ребенка? – предположила Альбина.

– Нет, я потеряла профессию, – тихо ответила я, – но вместе с ней потеряла себя.

Я видела, как Альбина насторожилась, и мне показалось, что в ее глазах мелькнуло мимолетное разочарование. Неужели я не оправдала ее надежд? Потерять профессию! Тоже мне, беда. Профессий много, в течение жизни многие люди меняют профессию, и бывает, что даже не по одному разу, и не делают из этого никакой трагедии. Тем более я женщина. Для женщины есть вещи поважнее какой-то там профессии – материнство, например. От мыслей, мгновенно промелькнувших в голове, мне вдруг стало не по себе. Первое, что предположила Альбина, – это потерю ребенка. По сравнению с трагедией такого масштаба мой случай покажется ей блажью дамочки, снедаемой непомерной гордыней. И ведь она отчасти будет права. Правильно ли я сделала, что пришла сюда? Хотя какое значение имеет само событие, повергнувшее человека в пропасть отчаяния? Кто-то более сильный и цельный, чем я, возможно, пережил бы и куда более страшные события и не сломался бы. А я вот не смогла. Так какая разница, что именно стало причиной моего состояния? Какое именно событие опустило меня на дно пропасти? Факт тот, что я на дне. И пришла, чтобы попробовать с него подняться. Альбина будто прочитала мои мысли.

– Если вам трудно, вы можете не рассказывать мне сейчас все подробности, но я должна знать канву тех событий, которые положили начало вашему состоянию. Мне нужно понимать, что именно с вами произошло. Подробности можете пока опустить.

– От этого зависит, в какой группе я буду заниматься, да? – предположила я, чтобы на минуту оттянуть момент начала рассказа. – У вас разный подход к людям с разными проблемами?

– Может быть, вам это покажется странным, но подход у нас ко всем один, – спокойно ответила Альбина. – У нас вместе занимаются люди, пережившие совершенно не похожие жизненные драмы. Какими бы ни были внешние события, через которые им пришлось пройти, причины депрессии, подавленности, неспособности пережить и смириться всегда одни и те же. И они кроются внутри человека. Внешние факторы не имеют к ним никакого отношения.

Я ничего не ответила, потому что никакого мнения на этот счет у меня не было. Я просто рассказала Альбине о событии, которое произошло со мной много лет назад, и о том влиянии, которое оно оказало на всю мою дальнейшую жизнь, о безуспешных попытках бороться и заново обрести себя. Закончила я на своей текущей проблеме – алкоголизме, который засасывает меня, не принося никакого существенного облегчения. Я думала, что после моего признания Альбина смутится, что предложила мне коньяк, но она поступила вопреки моим ожиданиям.

– В том, что вы пьете, нет ничего страшного, – сказала она, – это всего лишь ваша реакция. Вы пытаетесь защититься и, пока другой защиты у вашей психики нет, используете тот эффект, который дает вам алкоголь.

Как будто в подтверждение своих слов, Альбина налила в мой пузатый бокал хорошую порцию «Мартеля», за что я исполнилась к ней невероятной благодарностью. Я вдруг ощутила, что меня здесь не собираются учить тому, что я знаю и без них. Не пей, это плохо. Будь сильнее обстоятельств, потому что так надо. Меня не будут насиловать, не будут подавлять еще сильнее. Я выпила весь коньяк без остатка и почувствовала, что непременно останусь здесь.

– Вы сможете мне помочь? – спросила я.

– Конечно, мы всем помогаем, – уверенно ответила Альбина Николаевна.

– И мой случай не кажется вам безнадежным?

Она улыбнулась, встала с места, подошла к этажерке, которая уже привлекла мое внимание, стала перебирать какие-то альбомы.

– Нет, это не здесь, – буркнула себе под нос и шагнула к письменному столу, выдвинула ящик, пошуршала бумагами.

– Вот, – сказала она, протягивая мне фотографию какой-то женщины, – это Лерочка Авдеева. Ее история – не секрет. Могу рассказать. Лерочка долго не могла родить, но очень мечтала о ребенке. А когда наконец родился первенец, оказалось, что у малыша редкое генетическое заболевание, так называемый несовершенный остеогенез. Это тяжелая патология опорно-двигательного аппарата, при которой наблюдается уменьшение массы костей и их ломкость. Вы не представляете себе, что пережила эта женщина! Видеть, как долгожданный ребенок страдает от невыносимых мук, каждый день наблюдать его уродство, бояться прикоснуться к нему, чтобы не сломать косточку…

Мне стало не по себе, я невольно отпрянула и отвернулась, будто Альбина показывала мне фотографии несчастного малыша.

– Страдания Лерочки были безграничны, но она боролась изо всех сил, хотя никакой надежды на успех не было. Пока ее мать, ее собственная мать, не задушила ребенка подушкой.

– Как?! – вскрикнула я. – Как такое могло быть?!

– Не хотела, чтобы дочь дальше мучилась, хотела спасти от страданий и ее, и обреченного ребенка.

– И что потом?