– Протокол веду, – пискнула Вероника. Потом сердито посмотрела на меня и добавила: – Что уставился, Синицын? Делать нечего? Идите вот на кухню с Вьюновым картошку чистить. Светлана Петровна, вам сколько картошин почистить? Две или три?

– Две, наверное, хватит, – чуть слышно ответила участница партизанского движения, и вид у нее стал совсем поникший.

«Ну уж нет! – подумал я. – Пусть этот наш писклявый генерал делает что хочет, но я сам сейчас подойду и попрошу Светлану Петровну рассказать и о командире, и об их партизанском отряде».

Я сделал шаг вперед и тут же был остановлен Вероникой.

– Синицын, – сказала она металлическим голосом, – что ты тут самодеятельность устраиваешь? Тебе что сказано делать? Чистить картошку! Вот и иди в кухню!

Я взглянул на Веронику и понял, что спорить с ней бесполезно. А Светлана Петровна от нашего спора расстроится еще больше.

– Знаешь, – сказал Витька. – Давай почистим не две картошки, а, например, четыре. Светлане Петровне на два раза хватит.

И тут мне стало стыдно. Мне ведь никогда не приходилось чистить картошку! Я даже не представляю, как это делается!

– Ерунда, – ответил Витька, узнав об этом. – Я за тебя почищу. Я это быстро делаю.

И правда – от его рук прямо-таки отскакивали почищенные картофелины – одна, две… шесть, восемь…

В кухню вошла Вероника.

– Ну вы даете! – она стала считать картошины. – Целых восемь! Так и запишем. – Она открыла блокнот и занесла над ним ручку. – Та-ак… Вместо двух картошин начистили восемь… Отметим… Синицын…

– Не надо, – сказал Витька, – не пиши.

– Как это – не пиши?

– Так это же мы так, от себя. Подарок.

– Тем более, – сказала Вероника и продолжила что-то строчить в блокноте.

Что нужно ветерану

Мы вернулись в комнату. Здесь кипела работа: Авоськина и Петров вытирали подоконник, Никонова – зеркало, несколько человек спорили, кому мыть пол.

Участница партизанского движения все так же сидела в кресле с поникшим видом и держала в руках письмо.

– Слышь, Витьк. Может, все-таки поговорим со Светланой Петровной?

– Давай, – прошептал он.

Но в этот момент распахнулась дверь, и на пороге появились те, кто ходил в аптеку, а из ванной с ведром вышел Кешка.

– Вы бы все меня на улице подождали, а? – сказал он. – Пол надо помыть.

Вероника захлопнула блокнот.

– И правда, ребята, пойдемте. Не будем мешать Скворцову. До свиданья, Светлана Петровна!

Участница партизанского движения сказала уже совсем без улыбки:

– Послушайте, ребятки, ведь это так удивительно, – она показала взглядом на письмо, – наш командир, которого мы считали…

– Извините, Светлана Петровна, – перебила ее Вероника, – но нам надо бежать.

– Нам уроки надо учить! – подал свой голос Кельманов.

– А у меня – музыка!

– А у меня – фигурное катание!

– А у меня – танцы! – раздалось со всех сторон.

Участница партизанского движения только кивнула в ответ и опустила глаза.

Все двинулись к выходу.

Вероника застыла в дверях: как капитан тонущего корабля, она решила уйти последней.

Я не двигался с места.

– Тебе Синицын что, особое приглашение нужно? Не мешай Скворцову мыть пол.

…У подъезда уже стояли все наши.

– Так вот что значит шефство над ветеранами, – пробурчал Кельманов. – А я то думал…

– Что ты думал? – перебила его Вероника. – Мы хорошо поработали, я вот весь блокнот исписала… Оля будет довольна.

И тут я не выдержал:

– Тебе бы только писать. Нет, чтоб человека выслушать. Что с командиром отряда случилось? Письмо через столько лет пришло – неужели неинтересно было узнать, что в нем?

У меня вдруг перехватило дыхание. Как перехватывает каждый раз, когда мы с родителями идем по центральной площади 9 Мая в Бессмертном полку. Ведь мой прапрадедушка погиб на Курской дуге. Он был командиром разведроты.

И я сказал:

– Мой прапрадедушка погиб на той войне.

Я не смог унять дрожь в голосе.

И вдруг со всех сторон послышалось:

– А у меня – прапрапрабабушка!

– И у меня – тоже!

– И у меня!

– И у меня! – подхватил вышедший из подъезда Скворцов.

Все вдруг сбились в одну кучу. И мне почему-то показалось, что нас стало много. Очень много. Вовсе не десять человек, а гораздо больше.

Я вспомнил, что папа однажды рассказывал о чувстве единения. Оно возникает, когда люди думают и чувствуют одно и то же. Наверное, оно, это чувство единения, появилось сейчас у каждого, потому что все стали наперебой рассказывать о своих родственниках, погибших на той войне. И у всех на глазах выступали слезы.

Вероника сначала молчала, потом растерянно произнесла:

– Да что вы все… – и сразу превратилась в обычную писклявую Веронику. – У нас в семье тоже… Но слышали же, Оля сказала: быстро, оперативно, без лишних разговоров. Вот я и старалась… Что же теперь делать?

– Прийти еще раз! – сказал Витька. – Просто прийти. Поговорить. Без всяких записей.

– Может, вернуться сейчас? – неуверенно спросила Вероника.

– Сейчас неудобно. Давайте завтра! – подал голос Бронников…

– Точно, завтра, сразу же после уроков и придем! И узнаем, что все-таки случилось с командиром.

И тут я увидел стоящего в стороне Кельманова. Вид у него был недовольный.

– Ерунду какую-то выдумали, – сердито сказал он. – Добрые дела сделали? Сделали! Пол помыли, в магазин, в аптеку сходили. Вот эти, – он кивнул в нашу с Витькой сторону, – восемь картошек начистили! Так что еще-то надо?!

Сюрприз в веснушках для лучшего друга

Если девочка нравится

Сегодняшний классный час был посвящен дружбе.

Говорили о том, что значит быть настоящим другом. Хотя что об этом говорить, и так ясно: настоящий друг поможет в беде и порадуется твоим успехам. И тут вдруг выяснилось, что не у каждого в классе есть друг. И от этого я почувствовал себя счастливчиком: мы с Витькой дружим аж с самого детского сада! А потом Никулина прочитала стихотворения Расула Гамзатова, и мне сразу же в память врезалась строчка:

«Знай, мой друг, вражде и дружбе цену…»

Я думал об этом стихотворении всю дорогу домой, а когда сел делать уроки, то никак не мог сосредоточиться и понять условия задачи. В голове вертелись слова:

«Знай, мой друг, вражде и дружбе цену…»

«Ну какая может быть цена у дружбы, – размышлял я. – Ведь дружба – бесценна!»

А потом я подумал о том, что дружим-то мы с Витькой давно, чуть ли не всю жизнь, а я до сих пор ничего достойного нашей бесценной дружбы не сделал. И понял, что не успокоюсь до тех пор, пока этого не сделаю.

Только вот что?

Что я могу сделать?

Наверное, то, что Витька любит.

Ну, например, как было бы здорово, если бы прямо сейчас, в тридцатиградусный мороз, я пришел бы к нему с арбузом или дыней. Положил бы на стол этот арбуз или дыню и сказал:

– Это тебе, Витька. Ешь!

Достойно бы это было дружбы? Конечно. Только вот денег ни на арбуз, ни на дыню у меня нет. И заработать их пока не могу. Выходит, надо что-то другое придумать. Да и вообще, не фруктами же одними жив человек.

И стал я размышлять, чем бы порадовать Витьку. Какой бы сюрприз ему преподнести, чтобы он меня всю жизнь после этого вспоминал. Чтобы через много лет говорил своим внукам:

– Вот был у меня друг Леха, так он такое придумал!

Но что, что, что я могу придумать?

Время шло, а в голове – ни одной мысли!

С расстройства я пошел на кухню пить чай и так задумался, что ударился головой о шкаф. И вдруг вспомнил, что Витька каждую перемену к Никулиной пристает. То за косы дергает, то бумажки рвет и за шиворот бросает, то подножки подставляет. Почему? Ну, тут и гадать не надо: если мальчишка так себя ведет, значит, он в эту девочку влюблен. Проверено на себе: когда мне Комарова нравилась, я не только ее за косички дергал и подножки подставлял, но и подбрасывал в рюкзак всякую ерунду. Так хотелось на себя внимание обратить! Один раз даже огромного паука подбросил! Вот крику-то было! Конечно, мне потом за это здорово влетело, но за Комарову и пострадать не обидно, она красивая. А Никулина… В веснушках вся, губы – вареники. И что Витька в ней нашел?

И тут я понял, что я должен сделать. Как друг. Для Витьки. Это такое дело… Настоящее. Достойное дружбы.

Я оделся и пошел к Никулиной.

По закону дружбы

Пошел к Никулиной… Это, конечно, громко сказано, потому что от нашей квартиры до квартиры Никулиной два с половиной шага – живем на одной площадке. Но если бы даже она жила на другом конце города, я все равно бы к ней пошел. Во имя дружбы.

Дверь мне открыла сама Никулина.

– Привет, – говорю, – Лена. Уроки сделала?

– Сделала, – отвечает, а глаза у нее круглые стали, как два пятака. – А ты что, задачу решить не можешь?

– Вот еще! Я ее еще три часа назад решил.

– Странно, – сказала Никулина. – Уроки-то час назад закончились. А у тебя что, случилось что-то?

– Да нет, – отвечаю. – У меня все нормально. Просто решил тебя на горку позвать. Прямо сейчас.

Глаза у Никулиной стали еще больше, а губы – еще толще. Раньше-то я к ней не только не заходил – встретив в подъезде делал вид, что ее не знаю. Очень мне надо на какую-то девчонку внимание обращать. Тем более – на одноклассницу.

– Я вообще-то еще уроки не все сделала, – говорит Никулина. – Может, потом сходим?

Конечно, если бы дело не касалось нашей с Витькой дружбы, можно было бы и потом сходить. Но сейчас откладывать было просто нельзя. И я сказал:

– Успеется! Покатаемся минут пятнадцать, и – за уроки. Врачи говорят, что после прогулки в сто раз легче делать уроки.

Никулина вздохнула и пошла одеваться.

Мы вышли на улицу.

И тут я стукнул себя по лбу.

– Вот балда! – сказал я. – О Витьке-то забыл! А он меня ждет! Давай вместе сходим.

– Неудобно как-то, – говорит Никулина. – Может, сначала позвонишь, скажешь, что ты не один.

Я сунул руку в карман, нащупал телефон.

– Тьфу ты, телефон-то я дома забыл! – А что я еще мог сказать? Звонок Витьке в мой план не входил. – Да ладно, – говорю, – Витька свой парень, он даже обрадуется, что я не один пришел.

Никулина удивленно на меня посмотрела, и мы двинулись к Витьке.

Пока все шло по плану. Еще немного – и я сделаю для него что-то, достойное дружбы. И от этого мне так радостно стало, что я запрыгал по-кенгуриному и запел:

– Тра-ля-ля! Тра-ля-ля!