VII

Звонок в дверь прозвучал резко и настойчиво, нарушив утреннюю тишину.

– Иду, иду, – выкрикнула Эдит Витхайт, застегивая на ходу домашний халатик. – Боже, и кого это в такую рань принесло?

Она откинула цепочку и открыла входную дверь.

– Ольга?! Что случилось? – воскликнула Эдит при виде бледного и взволнованного лица девушки.

Ольга оставила вопрос без ответа, словно не слышала его, и, устало прислонившись к стене, спросила:

– К тебе можно?

– Конечно. Проходи, проходи… – засуетилась Эдит и, обняв подругу за плечи, повела в свою комнату.

– Ты вся дрожишь от холода. Сейчас я дам тебе шерстяную кофту, и ты согреешься. Возьми, накинь на плечи. Вот так-то лучше. Садись в кресло. Хочешь, я принесу кофе или горячий чай? – девушка ласково погладила Ольгу по руке и участливо заглянула ей в глаза, на что та в ответ отрицательно покачала головой.

– Хорошо. Тогда, может быть, ты хочешь прилечь и немного отдохнуть? – не унималась Эдит.

– Спасибо, Эдит. Не беспокойся. Если ты не возражаешь, я посижу здесь в кресле одна. Мне нужно прийти в себя и кое о чем подумать. А потом мы с тобой поговорим.

Поджав под себя ноги, Ольга откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза. Время от времени она вздрагивала, но не от холода, а от нервного перенапряжения.

– Потом, Эдит, все потом, – облизнув пересохшие губы, сказала Ольга и неподвижно застыла, погрузившись в свои мысли.

Эдит взяла с кровати шерстяное одеяло, прикрыла им девушку и тихо на цыпочках вышла из комнаты. На кухне она сварила себе кофе, наполнила чашку и стала размышлять, что же могло привести Ольгу в столь ранний час. Подруги не виделись почти неделю. Обычно они не расставались друг с другом больше чем на два дня, а тут целая неделя. Правда, несколько дней назад Ольга звонила Эдит. Они поговорили о разных пустяках и, не сказав друг другу ничего существенного, в конце концов распрощались. Ольга показалась Эдит, как всегда, спокойной и уравновешенной, чего она никак не могла сказать о себе. С того времени, как в ее жизни появился Поль Оттигс, она сама себя не узнавала. Часто по ночам, мучаясь от бессонницы, Эдит вспоминала, какой была наивной дурочкой, когда мечтала о большой и чистой любви. Она словно жила в стеклянной колбе, ограждавшей ее от внешнего мира, и поэтому не знала настоящей жизни. Эдит всегда считала любовь без брака греховной. Тогда почему – наперекор своему характеру, убеждениям и взглядам на жизнь – она уступила Полю и стала его любовницей, послушной и безропотной? С болью в сердце Эдит вспоминала, как она, под действием чудовищного кошмара, сумасшедшего вихря, бежала день за днем на свидание с Полем по первому его зову. Эдит терпела, унижалась и пресмыкалась у его ног, стараясь не думать о том, что тем самым разрушает себя как личность, как человека. Поль же, проведя с ней ночь, мог несколько дней или даже недель не давать о себе знать, словно ее не существовало на свете. А потом вдруг неожиданно звонил и, как ни в чем не бывало, приглашал к себе. И Эдит, забыв о гордости, снова бежала к нему. Она мучилась, рыдала, но ничего поделать с собой не могла. Это была уже не любовь, а пытка, проделки дьявола, который вселился в нее и помыкал ею, получая от этого огромное удовольствие. Но месяц назад произошло событие, которое, по всем законам природы, не могло не произойти. Эдит вдруг почувствовала легкое недомогание. Просто иногда у нее кружилась голова да подташнивало. Она не придала этому никакого значения. Однако на это обратил внимание Поль, который увидел, как Эдит ни с того ни с сего упала в обморок, а через некоторое время ей снова стало плохо. Ох как он разозлился!

– Ты хочешь привязать меня к себе с помощью ребенка? – в ярости набросился он на нее.

– О чем ты говоришь? – Эдит недоуменно заморгала.

– Не прикидывайся дурой, – все больше распаляясь, кричал Поль. – Ты беременна и хотела от меня это скрыть.

– Беременна… – Эдит вздрогнула, словно по ней пропустили электрический ток.

– Да, да, беременна. Но у тебя этот номер не пройдет. Я все равно не женюсь на тебе.

– Но, Поль…

– Замолчи, – не своим голосом рявкнул Поль, готовый ударить ее за то, что она оказалась такой дурой и не предохранялась как следует. – Ты должна избавиться от ребенка, иначе…

Эдит никогда еще не видела Поля таким злым и жестоким. Он хотел, чтобы она избавилась от ребенка. Она сделает это, и все ради того, чтобы не потерять Поля. И Эдит сказала ему о своем решении. Поль ласково обнял молодую женщину и поцеловал.

– Ты умница. Зачем нам нужен ребенок? Разве нам с тобой вдвоем плохо?

Она слушала Поля молча и безропотно. А он продолжал говорить все настойчивее. В какой-то момент Эдит хотела прервать его и сказать что-нибудь, но не нашла нужных слов. Чтобы поставить точку в их разговоре, Поль сказал, что если она все-таки решит оставить ребенка, то ей не следует рассчитывать на него. Дети не входят в его жизненные планы. Эдит вернулась домой и почти всю ночь не сомкнула глаз. Она мысленно вновь и вновь возвращалась к разговору с Полем. И хотя Эдит вроде бы согласилась с ним, даже сказала ему об этом, полной уверенности в том, что она поступает правильно, у нее не было. Она подумала обо всем: о себе, о Поле и об их взаимоотношениях. А ребенок? Почему Эдит ни разу не вспомнила о нем? Просто она не могла себе представить, что у нее может появиться малыш, частица ее плоти и крови. Это было полной неожиданностью для нее. Ребенок… Это маленькое крохотное существо еще не родилось и ничего не может сказать в свою защиту. Кто это будет? Мальчик или девочка? Хотя какая разница, если Эдит решила избавиться от ребенка? Но она может просто помечтать о нем. Что Эдит и сделала. Она представила себе милое существо, похожее на нее и немножко на Поля, и улыбнулась. Какой-то радостный восторг охватил ее. Но самое главное – ребенок, ее ребенок, нуждается в ней. Только от нее зависит, появится ли он на свет. А нужна ли она Полю, любит ли он ее? Нет, скорее всего, нет. Он просто использует ее, ему нравится покорная и безропотная женщина, готовая пожертвовать ради него всем. Это, должно быть, льстит его самолюбию.

«Нет, – твердо решила она, – на этот раз, мой любимый, я не подчинюсь безропотно твоей воле. Я боялась потерять тебя и остаться одна. Но теперь, даже если ты меня бросишь, мне не грозит одиночество. У меня будет ребенок!»

С этого дня Эдит больше не виделась с Полем. Приняв решение родить ребенка, она крепко заснула и проснулась через десять часов свежая и бодрая. Однако нельзя сказать, что, отказавшись от Поля ради ребенка, Эдит не страдала. Она все еще любила его, и именно поэтому ей было еще больнее. Поль несколько раз звонил Эдит, но она не подходила к телефону, и тогда он все понял. Для молодой женщины началась новая страница в ее жизни. Она засыпала и просыпалась с мыслью о ребенке, а днем то и дело подходила к зеркалу и изучала свою фигуру, которая вот-вот должна была приобрести округлые формы. Эдит хотела поделиться своей радостью с Ольгой, но боялась осуждения ее стороны. Несмотря на все, она не считала себя обманутой и покинутой, хотя со стороны это выглядело именно так. А что касается бабушки… Эдит, как нашалившая девчонка, умирала от страха при мысли, что будет, когда бабушка узнает обо всем. Конечно, рано или поздно она должна будет рассказать о ребенке, но предпочитала, чтобы бабушка узнала о нем как можно позже.

Ранний звонок в дверь разбудил Татьяну Львовну, и это огорчило ее. В результате сильных болей в пояснице она уже многие месяцы засыпала лишь под утро. Старая женщина, кряхтя и охая, поднялась с постели и прямо в ночной рубашке вышла в коридор. Дверь на кухню была приоткрыта, и Татьяна Львовна увидела внучку, сидевшую за столом с задумчивым видом. Она негромко окликнула ее. Эдит от неожиданности вздрогнула.

– Кто-то звонил в дверь или мне показалось? – спросила Татьяна Львовна.

– Нет, бабушка, тебе не показалось. Это пришла Ольга.

– Ольга? А где же она?

– В моей комнате.

– Ничего не понимаю, – всплеснула руками старая женщина. – Ольга в твоей комнате, а ты мечтаешь здесь на кухне.

– Я и сама ничего не понимаю, бабушка. Ты бы видела Ольгу, на ней лица нет – бледная, вся дрожит. Что-то случилось, но она пока не хочет ничего говорить. Попросила оставить ее одну. Вот я и сижу здесь на кухне и жду, пока она успокоится.

– Может быть, Ольга поругалась с господином Дитрихом? – высказала предположение Татьяна Львовна и опустилась на стул.

– Между господином Дитрихом и Ольгой и раньше возникали ссоры. Но ни разу она не поделилась со мной ни своими проблемами, ни тем, что же явилось причиной их ссоры. Их совместное проживание всегда было для меня загадкой. Нет, бабушка, на этот раз произошло что-то более серьезное.

– Если так, внучка, то нам не стоит понапрасну ломать голову. Пойдем и посмотрим, как там Ольга. Я вот только халат накину.

После того как Ольга осталась в комнате одна, она какое-то время продолжала сидеть с задумчивым видом в кресле в той же позе, в какой ее оставила Эдит. Постепенно ей удалось успокоиться и прийти в себя. Поэтому, когда в комнату вошла Татьяна Львовна с Эдит, она встала и с улыбкой (правда горькой) поздоровалась с пожилой женщиной.

– Олечка, – Татьяна Львовна любовно, по-матерински потрепала девушку по щеке, – ты совсем забыла обо мне. Я уже и не помню, когда ты последний раз была у нас.

– Да, я действительно редко к вам прихожу, – согласилась Ольга и, поддерживая старую женщину под руку, усадила в кресло, а сама пристроилась рядом на стуле.

– Я понимаю тебя, детка. Какие разговоры могут быть со старухой. Мы все старые люди похожи друг на друга. В большинстве своем жалуемся только на свои болезни. Толку от нас никакого.

– Вы неправы, и я сейчас вам это докажу. Но прежде… – Ольга на миг запнулась. – Татьяна Львовна, миленькая, давайте будем говорить по-русски.

– Конечно, конечно… – радостно, по-русски, но с сильным немецким акцентом произнесла Татьяна Львовна.

– Так сложилась моя судьба, что вы, Татьяна Львовна, и ты, Эдит, самые дорогие мне люди, – сжимая руки от волнения, медленно произнесла Ольга, – и мне кроме вас не к кому обратиться за помощью.

– Оля, ты же знаешь, мы всегда рады тебе помочь, – сказала Татьяна Львовна и переглянулась с внучкой.

Эдит в знак согласия кивнула.

– Да, знаю. Именно поэтому я и пришла к вам. Но прежде я хочу, чтобы вы знали, кто я такая на самом деле. Помнишь, Эдит, несколько лет назад между нами произошел разговор. Ты тогда спросила меня, доверяю ли я тебе.

– Помню. Ты еще сказала, что наступит день, когда все мне расскажешь.

– В течение последних двух лет у меня неоднократно были моменты, когда я готова была это сделать, но обязательно что-то случалось, и я откладывала наш с тобой разговор на потом. И вот сейчас, если я не расскажу все с самого начала, вам не совсем будут понятны события, происшедшие этой ночью, которые и побудили меня прийти к вам, – проговорив это, Ольга слегка наклонила голову и после недолгих раздумий продолжила: – То, что меня зовут Ольга Светлова и я родилась в России в деревне Озерки, вам хорошо известно, и это правда. Кроме того, я бывшая заключенная концлагеря «Равенсбрюк», – Ольга, засучив рукав кофты, вытянула вперед правую руку. – Эдит, видишь этот шрам? Тебя всегда интересовало, откуда он у меня. Так вот… на месте этого шрама когда-то был лагерный номер 22493.

– Боже… – прошептала Татьяна Львовна и трижды перекрестилась.

– Чтобы избавиться от этого номера, мне пришлось выжечь его серной кислотой, в результате чего и появился этот безобразный шрам. В 1944 году немецкие войска заняли нашу деревню, большую ее часть они сожгли, а молодых женщин, девушек и ребят угнали в Германию. Не миновала и меня эта участь. В концлагере я провела чуть больше года, – Ольга негромко откашлялась. – Извините, от волнения у меня першит в горле, – пояснила девушка.

– Эдит, детка, принеси Ольге апельсиновый сок. Он там, в шкафу, на верхней полке, – попросила внучку Татьяна Львовна.

Эдит принесла поднос со стаканами, два из них протянула бабушке и Ольге, а третий взяла себе. Ольга сделала несколько глотков и поставила стакан на поднос.

– Все эти годы я много думала о времени, проведенном в концлагере. Пройдя через все зверства, творимые немцами там, я осталась жива, не сошла с ума и не утратила интереса к жизни. Но мой рассказ не об этом, хотя чтобы наиболее полно и точно воссоздать ситуацию, сложившуюся сейчас, мне все-таки придется рассказать некоторые эпизоды из лагерной жизни.

Далее Ольга поведала о событиях, которые описаны в предыдущих главах и хорошо известны читателю. В ее глазах блестели слезы, руки сжимались в кулаки, и она время от времени прерывалась, чтобы успокоиться, так как от волнения у нее срывался голос. Эдит и Татьяна Львовна молча слушали девушку, и им казалось, расскажи им кто-то другой о судьбе Ольги, а не она сама, они посчитали бы это вымыслом или подтасовкой фактов, так чудовищна и невероятна была ее история. В ней все переплелось: безумная ненависть и зверство, отчаяние и боль, нелепые случайности, роковые совпадения и любовь. Граней между всем этим усмотреть было невозможно. Несмотря на повышенное эмоциональное состояние, которое охватило Ольгу при воспоминании о прошлом, она постаралась в своем рассказе быть предельно точной и объективной. Рассказывая о своих взаимоотношениях с Генрихом после того, как он привез ее в Швейцарию, она многое опустила и смягчила. Голос ее при этом звучал не так раздраженно и гневно, как в самом начале повествования. Татьяна Львовна и Эдит невольно обратили на это внимание. Эдит знала господина Дитриха только с положительной стороны, он всегда вызывал у нее восхищение и уважение. Где-то в глубине души она считала, что Ольга несправедлива и жестока по отношению к господину Дитриху. Он так любит ее и так много хорошего сделал для нее… Чисто по-женски она завидовала Ольге. И вдруг эти ужасные подробности о господине Дитрихе внезапно обрушились на нее, и она на миг даже растерялась.

– Олечка, – взволнованно воскликнула Эдит и бросилась к девушке, после того как та закончила свой рассказ, – прости меня, прости…

– Простить? Но за что, Эдит? – недоумевая, спросила Ольга.

– Я порой была несправедлива к тебе. Я часто осуждала тебя и жалела господина Дитриха, когда видела, как он мучается и страдает от любви к тебе, а ты, словно бесчувственная кукла, была равнодушна к нему. Ольга, я не знала всей правды. Теперь мне многое понятно, и я восхищаюсь тобой. Однако в моей голове никак не укладывается, как господин Дитрих мог быть таким жестоким по отношению к тебе. Передо мной словно предстали два человека. С одной стороны – тот, кого я знаю как сильного, мужественного и любящего мужчину, а с другой – по твоим словам, жестокий и беспощадный зверь, не имеющий ничего общего с человеческим существом. И как бы мне ни хотелось, я не могу объединить их.

– Я могу тебя понять. Мне часто самой подобное кажется невероятным. Но, Эдит, все это было, я ничего не придумала.

– Позвольте мне сказать, – вмешалась в разговор Татьяна Львовна, молчавшая все это время лишь потому, что испытала некоторый шок от рассказа Ольги. – Я старше вас и, поверьте, мудрее. Мудрость приходит к человеку с годами. Твой рассказ, Ольга, еще раз подтверждает, как сильна может быть любовь, настоящая любовь. Только она способна изменить человека. В определенные моменты своей жизни люди даже с сильным и волевым характером могут испытывать страх, отчаяние, быть безвольными и малодушными. Но лишь немногие из них способны сознаться в этом, и их признание не следует расценивать как слабость духа, а совсем наоборот. Господин Дитрих честно и откровенно признался тебе, Ольга, какие чувства он испытывал, когда тебя привезли в его замок. Он искренне раскаялся в совершенном поступке. И я уверена, сделать это ему было непросто. Но ты не поняла его. – Ольга, негодуя, резко встала с намерением прервать Татьяну Львовну, но та как ни в чем ни бывало продолжила: – Разреши мне, Ольга, закончить свою мысль. Я ни в коей мере не хочу тебя обидеть, а лишь пытаюсь объективно разобраться в ваших с господином Дитрихом взаимоотношениях. Ты судишь о них, как человек незаконно обиженный, и поэтому не способна снизойти до того, чтобы понять человека, который тебя обидел. Все сказанное мной, однако, не умаляет вины господина Дитриха перед тобой, хотя все эти годы он старался искупить ее. Ты горда, Ольга, очень горда, и это тебе мешает в ваших с господином Дитрихом взаимоотношениях. Но вот что я заметила, – Татьяна Львовна улыбнулась, – ты уже на пути к тому, чтобы простить господина Дитриха. И это хорошо. Надо уметь прощать людям их ошибки, тем более что господин Дитрих сделал все, чтобы заслужить твое прощение.