Мотив полёта ведьмы на шабаш и другие мистические пушкинские мотивы

«Как я счастлива, как я счастлива, как я счастлива, что вступила с ним в сделку! О, дьявол, дьявол! Придется вам, мой милый <мастер>, жить с ведьмой».

Булгаков М.А «Мастер и Маргарита»

Мотив полета ведьмы на шабаш. Пушкин обыгрывает в «Гусаре» мотив полёта ведьмы на шабаш. Там же присутствует у него мотив чудесного крема – эссенции, с помощью которой, брызнув на себя, гусар тоже вслед за ведьмой улетает на шабаш на кочерге.

Улетает также в чудесный град Ерусалем у Пушкина и монах Панкратий в одноименной поэме «Монах», оседлав черта. Эти пушкинские мотивы Булгаков использует в своей сцене полета борова Николая Ивановича, который также, случайно мазнув на себя волшебный крем, улетает на шабаш с новоявленной ведьмой Наташей, которая оседлала его.

Мотив бала у Сатаны и сцена приготовлений бесов к балу присутствует у Пушкина в его незаконченных Сценах из Фауста: «Сегодня бал у сатаны, На именины мы званы. Смотри, как эти два бесёнка Усердно жарят поросёнка».

Этот пушкинский мотив отзовётся у Булгакова в романе сценой с Геллой, в которой она перед балом готовит варево у адского котла.

В самой главе «Бал у Сатаны» эта пушкинская сцена отзовётся также репликой Воланда о «борове» (поросёнке) Николае Ивановиче, которого он двусмысленно прикажет «отправить на кухню».

И если в пушкинской сцене «Сегодня бал у сатаны» только намечается мотив, связанный с образом свиты, прислуживающей сатане, то Булгаков разовьёт его, и у него «два бесёнка» станут главными персонажами в мистической линии романа (Коровьев и кот, Фагот и Бегемот). В свиту из бесов Булгаков очевидно совсем не случайно включит кота и совершенно голую Геллу (аллюзия пушкинского «кота учёного» и «русалки» из пролога к «Руслану и Людмиле», которые у Булгакова превращаются на его литературном древе в учёного кота Бегемота и голую ведьму Геллу). Кот Бегемот уже не просто «ходит по цепи кругом», рассказывая сказки, но разгуливает по Москве и рассказывает о себе свои небылицы.

«Валяющий дурака Кот» («Я мелким бесом извивался, Развеселить тебя старался»). Образ «бесёнка» мы можем встретить у Пушкина ещё в «Сказке о попе и работнике его Балде».

Другая ипостась беса-шута представлена также у него в стихотворении «Мне скучно, бес…», где бес Мефистофель дан в соединении двух архетипов: шута и мелкого беса: «Я мелким бесом извивался, Развеселить тебя старался», – говорит Мефистофель Фаусту в этой пушкинской сцене.

Аллегория Шута является прообразом всех образов латентных дураков и безумцев. В повести «Гробовщик» мы встречаем у Пушкина упоминание об этом персонаже как о «гаере святочном» (балаганном шуте во время святок).

Булгаков развивает и этот пушкинский образ: в финале романа мы узнаем, что «тот, кто был котом, потешавшим князя тьмы», был не просто бесом, а «демоном-пажом, лучшим шутом, какой существовал когда-либо в мире».

У Булгакова проявилась вообще вся неоднозначность и амбивалентность фигуры Шута-Дурака (Профана). Мы встречаем упоминание о подобном персонаже, названном в одном из эпизодов романа как «ганс окаянный» и «шут гороховый» (так Воланд называет кота Бегемота, связав мелкого беса из своей свиты с образами смеховой культуры): «Долго будет продолжаться этот балаган под кроватью? Вылезай, окаянный ганс! <..> Не воображаешь ли ты, что находишься на ярмарочной площади? <…> Оставь эти дешевые фокусы для Варьете. <..> Нет, я видеть не могу этого шута горохового» (гл. 22), – говорил Воланд, подыгрывая Коту Бегемоту, словно на балаганных подмостках.

Дьяволиада Булгакова и «Гавриилиада» Пушкина. Слова Коровьева о том, что «если бы расспросить некоторых прабабушек и в особенности тех из них, что пользовались репутацией смиренниц, удивительнейшие тайны открылись бы,» – прямиком относят нас к пушкинской ветви булгаковских реминисценций в романе «Мастер и Маргарита», непосредственно к тем аллюзиям, которые связаны у Булгакова с «Гавриилиадой» Пушкина, где поэт называет Еву – «нашей прародительницей» и где в предисловии к поэме у него возникает мотив тайны крови («Парнаса тайные цветы»):

Картины, думы и рассказы

Для вас я вновь перемешал,

Смешное с важным сочетал

И бешеной любви проказы

В архивах ада отыскал…

А. С. Пушкин «Гавриилиада» (1818)

Замечание Пушкина о том, как он, создавая «Гавриилиаду», «Картины, думы и рассказы <…> перемешал», словно карты, отзовётся в романе Булгакова словами его персонажа Коровьева: «Как причудливо тасуется колода!», – которые как лейтмотив прозвучат в романе Булгакова, повторенные ещё раз Воландом: «Да, прав Коровьев! Как причудливо тасуется колода!». Этими словами своих героев Булгаков, собственно, подтвердит и свой собственный метод двойных (тройных) реминисценций в романе, который он открыл у Пушкина в «Гавриилиаде», где возникает «треугольник»: Архангел Гавриил – Дева Мария и Змий-Дьявол (который как бы соответствует в то же время и ветхозаветному «треугольнику»: Адам – Ева и Змей-искуситель). Позднее снова этот же «треугольник» возникает у Пушкина и в «Руслане и Людмиле»:

Теперь влекут мое вниманье

Княжна, Руслан и Черномор.

«Руслан и Людмила» (1821)

Создавая в «Гавриилиаде» какой-то свой собственный миф об архангеле Гаврииле и любовных грезах Девы Марии, Пушкин ссылается на источник, который якобы «в архивах ада отыскал»: о «бешеных любви проказах» нашей «прародительницы Евы», а также Марии Девы (наших «прапрабабушек», как говорит Коровьев у Булгакова, которая, как он говорит, «пользовалась репутацией смиренницы».

«Перемешав картины, думы и рассказы» вслед за Пушкиным, «причудливо перетасовав колоду», Булгаков создаёт свой треугольник Маргарита – Воланд – Мастер. Это, собственно, карта Таро «Влюблённые», в сюжете которой мы видим «вечных любовников», за которыми стоит Дьявол.

В «Гавриилиаде», однако, есть ещё и четвертое действующее лицо, о котором в художественном тексте обычно может умалчиваться, но которое присутствует в мире всегда, везде и во всем, как и при всех перипетиях героя в мифе, – и это сам Бог.

Невидимые миры. Пушкинские волшебные мотивы из «Руслана и Людмилы», связанные с исчезновением предметов, становящихся невидимыми, использованы Булгаковым концептуально. Став ведьмой, Маргарита становится невидимой, как и Людмила у Пушкина, надев шапку колдуна Черномора. Сцены оживления богатыря (рыцаря) Руслана с мотивом живой и мертвой воды Булгаков использует в сцене временной смерти своих героев: Азазелло выполняет у Булгакова функции пушкинского друида Финна, который с двумя кувшинами из двух источников вод оживляет Руслана, как оживляет Мастера Азазелло своим волшебным напитком, который он называет фалернским вином.

Сама же мифологема фалернского вина пришла в роман Булгакова также прямо из стихотворения Пушкина: «Пьяной горечью Фалерна Чашу мне наполни, мальчик!» (Из Катулла).