Глава 3.

Окончив школу, Лена подала документы в Ташкентский медицинский институт. Поступила. До первого сентября ещё было время, и их, уже студентов-первокурсников, институт отправил в один из совхозов республики собирать сливу и яблоки. Там Лена поближе познакомилась со своими сокурсниками. Студентами оказались юноши и девушки из разных городов, и даже из других республик. Привыкшая жить в дружбе бок о бок с татарами, узбеками, корейцами, евреями, девушка спокойно отнеслась к приезжим из других республик. Для неё удивительным оказался совсем другой факт.

Одна девочка – еврейка, приехавшая с Украины, – открыто рассказывала, что на Украине евреев притесняют, что в вуз там им вообще никак не поступить: заваливают на экзаменах, поэтому они с братом вынуждены были приехать на учёбу в Ташкент, где подобной дискриминации не наблюдалось. Как и в школе, институтские группы делились на русскоязычные и узбекские.

Как правило, узбекская интеллигенция своих детей отдавала в русские школы, где обучение велось исключительно на русском языке, понимая перспективность владения этим языком в совершенстве. Узбекские дети, закончившие русские школы, поступали в институты, техникумы на русскоязычные факультеты. Но, что самое печальное, отдавая предпочтение русскому языку, узбекская интеллигенция отрывала своих детей от культурного наследия предков. Их дети забывали также и свой родной язык, так как в русских школах он изучался факультативно, и его, как правило, никто не знал.

Автобусы со студентами остановились возле здания школы в посёлке.

– Всё, товарищи, приехали, – острослов Дима, увидев школу, не преминул прокомментировать обстановку. – Выгружаемся. Спать будем на партах. Есть – то, что соберём. У кого есть деньги, сдавайте мне. Я попробую найти хлеб.

Все присутствующие заулыбались. Этого парня уже хорошо знали. Ещё во время сдачи экзаменов своими шутками он поднимал настроение, разгоняя экзаменационный страх.

Поселили, действительно, в классах, как и предупреждал Дима, но выдали раскладушки, и на партах спать не пришлось. Парни заняли один класс, девчонки – другой. Вечер потратили на обустройство. Поели в школьной столовой. На первое был борщ, на второе каша. Никакого разнообразия, но зато вкусно. Утро следующего дня начался с раннего, оттого показавшегося невероятно громким, крика.

– Подъём! – гаркнула преподавательница, которая приехала с ними из Ташкента, заглянув сначала в класс к девчонкам, а затем и к парням. Лена проснулась быстро. Она вообще плохо спала. Раскладушки были новые, но совсем неудобные.

– Ленка, слышь, – к ней шёпотом обратилась Нина – сокурсница, с которой Лена подружилась ещё во время вступительных экзаменов. – Лариску опять рвало. Она утром как угорелая в туалет бегала.

Лена, прежде чем ответить, оглянулась, чтобы удостовериться, что Ларисы в комнате нет.

– Ты что же, за ней следила? Может, ей просто приспичило, и она в туалет бегала.

Лена, одеваясь, нехотя разговаривала с подружкой. Она терпеть не могла сплетниц, в роли которых сейчас они с Ниной и выступали.

– Как же… Я как раз в туалете была. Курила. Она как сумасшедшая вбежала, и ну рвать… Я даже не докурила: противно стало.

– Может, отравилась.

– Нет. …Она, похоже, беременна, – шёпотом добавила Нина.

Девушки вышли из класса и пошли умываться, продолжая начатый разговор в коридоре.

– Да ты что. Серьёзно, что ли? Ей ведь всего семнадцать. Почему ты решила, что она беременна?

– Я видела: у неё живот туго обвязан платком.

Лена не успела ничего ответить. Они зашли в туалет, где были другие девушки, и среди них Лариса. Умывшись и позавтракав, стали собираться возле автобуса, который должен был отвезти их в сад. Двери автобуса ещё не открыли. К девушкам присоединились парни, и все столпились возле дверей. Парни бесцеремонно толкались, чтобы войти в автобус первыми. Мест в автобусе хватало не всем, потому и получалось такое столпотворение.

– Товарищи, товарищи, пожалуйста, разойдитесь! Я пуговицу вчера здесь потерял. Дайте найти, без неё брюки падают! – острослов Дима, как всегда, дурачился, прокладывая себе дорогу к двери автобуса.

Свои шутки он выдавал всегда серьёзным тоном, что уже само по себе было смешно. Ребята, реагируя, улыбались, оборачивались к нему, некоторые даже опустили глаза к земле: а вдруг и впрямь человек обронил пуговицу, почему бы ему не помочь. И как-то так получалось, что Диме всегда удавалось надуть ребят: и в автобус он входил первым, и в сад ехал сидя.

Сегодня всех привезли в сливовый сад. Строгие ряды деревьев с одинаково постриженной зелёной пушистой кроной походили на мужчин – артистов ансамбля пляски карабахского округа: вытянувшиеся стрункой на носочках и в громадных папахах на голове. И, что самое удивительное, сливы на таких одинаковых деревьях росли тоже почти одинаковые – одного размера. Узбекские сливы особенные – это крупные, мясистые плоды со сравнительно небольшой косточкой. Их собирали как раз вовремя, переспевших практически не было.

При входе в сад у Лены глаза разбежались от обилия синевато-сиреневых вкраплений продолговатой формы в зелёных кронах деревьев. Рука сама тянулась сорвать сливу и отправить не в корзину, а в рот, – слишком заманчив был никем не охраняемый плод. Лена так и сделала. Обтерев сливу носовым платком, она с удовольствием стала её кушать. Одну, затем другую, третью. Упругая, в меру сладкая плоть слив нравилась всем собирателям. Только наевшись, вспомнили о необходимости выполнять задание, с которым их сюда привезли.

В общей сложности, в совхозе пробыли десять дней.

Нина оказалась права: их сокурсница Лариса действительно была беременна и, туго перевязывая живот и поднимая тяжёлые корзины с фруктами, всё-таки спровоцировала выкидыш. Об этом узнали, когда у неё открылось кровотечение, и её увезли на «скорой». Почти до конца их садовой эпопеи Лариса пролежала в местной больнице, а по возвращении сама призналась, что ей сделали аборт.

Лена видела, что сокурсницы, а их в комнате было восемь человек, не осуждают Ларису, потому как слушали внимательно, а некоторые даже задавали вопросы, уточняя мелочи, словно сами собирались воспользоваться таким опытом.

«Нашла, чем хвастаться. Ребёнка погубила, как не жалко?! Выходит, не любила, раз ребёночку не рада. …Не понимаю, как можно лечь в постель с нелюбимым? Я бы не смогла”, – обо всём этом Лена подумала, но вслух не высказалась. Промолчала, чему потом была очень рада.

Позже Нина, которая была в более близких отношениях с Ларисой, «по секрету» рассказала Лене, что та забеременела от женатого.

– Представляешь, гад, скрыл от неё, что женат. Божился, что любит, и всё такое. Она, по сути, сама ещё ребёнок. Семнадцать лет. Поверила, сама влюбилась. Говорит, так настойчиво ухаживал. Если бы она его вместе с женой и маленьким сыном не увидела, так бы дурой и ходила.

– И что? Она сказала ему, что видела его с женой?

– Сказала. Он даже извиняться не стал. Говорит, что Лариска – его мимолётное развлечение, и вообще: сама виновата. Нечего, говорит, было ноги раздвигать!

– Ужас!..

– Да, так грубо и сказал. Ещё и угрожать ей стал: мол, если ребёнком начнёт шантажировать, – убьёт. Короче, бандит какой-то.

– Где она его нашла такого?!

– В соседнем доме живёт с семьёй. Лариска-то одна, с матерью только. Защиты никакой нет. Она мать уговорила переехать в другой район, чтобы этого больше никогда не видеть. Наплела матери невесть что… Та поверила. Короче, обменяли они свою квартиру. И у Лариски теперь всё нормально. Первая беременность: аборт делать нельзя, а тут выкидыш. Слава Богу, всё обошлось малой кровью. Жалко девчонку. Из хорошей семьи, сама всегда отлично училась, – а тут. Мать у неё сердечница, сейчас на пенсии по инвалидности. Волноваться ей категорически запрещается. Раньше в нашем меде преподавала. Профессорша. Лариска её бережёт, и ничего не рассказала. Говорит, ночью в подушку наплачется, а днём перед матерью счастье изображает. Они вдвоём, отец ушёл из семьи. Вот такие дела…

После разговора с Ниной, Лена обрадовалась, что вовремя прикусила язык. «Как мы все горазды судить других. Меня это касается в первую очередь. «Я бы так не смогла.», – Лена передразнила сама себя. – И как всё сложно оказалось… Лариску действительно жалко. Поддонок этот её… отец ребёнка. Влюбил в себя, наобещал с три короба, а потом … Конечно, маленького тоже жалко, но, по сути… он ещё и не ребёнок – так, эмбрион… Как всё–таки всё сложно.»

Её, домашнюю, выросшую в тепличных условиях девочку, сегодня жизнь впервые поразила своей неоднозначностью: всё оказалось запутанно, сложно и непонятно. Лена вступала во взрослую, самостоятельную жизнь.

Занятия в университете начались, как и в школе, первого сентября. А в конце сентября их, студентов первого курса, вывезли собирать хлопок. Поскольку институт был медицинским, то действенное освобождение от сельхоз. работ получить было практически не реально. «Липовые» справки о плохом состоянии здоровья легко выявлялись.

С собой брали матрасы, постельные принадлежности и личные вещи. Для проживания в поле сооружались небольшие здания. Спали на нарах в два ряда, постелив матрасы, парни и девушки в одном помещении. Еда варилась в больших котлах на улице – под навесом.

Сегодня у студентов был первый день на хлопке. Три девчонки – Лена, Нина и Ира, сдружившиеся ещё со времени вступительных экзаменов, – здесь они тоже держались вместе. И свои матрасы на нарах – на втором этаже, ближе к выходу – постелили рядышком.

В восемь часов утра все были уже в поле. На секунду все очарованно замерли перед открывшейся взору панорамой. Безграничное поле, раскрывшее им свои объятия, казалось белым покрывалом, которое от своей воздушности не лежало на земле, а словно парило над ним.

– Фантастика, – восхищённо произнесла Лена.

– Чему ты восторгаешься? – раздражённо упрекнула подружку Нина.

– Белое покрывало из хлопка парит над землёй…

– Оно не парит, – Нина продолжила свой монолог тихим, злым голосом. – Оно держится на коричневых низкорослых кустиках. По всем законам ботаники на кустах должны быть зелёные листья, но, к твоему сведению, поле, буквально пару дней назад изрядно опылили специальным ядохимикатом, и листья опали. И ты сейчас, наклоняясь над этим прекрасным покрывалом, будешь вдыхать пары этой вреднейшего яда. Дотрагиваясь до кустов и самого хлопка, яд будет оседать на твоей коже, а через царапины, которых поверь мне, у тебя уже к вечеру будет достаточно, он проникнет в кровь. А когда мы будем умирать в мучениях от рака, в нашу голову даже не придёт мысль обвинить во всём прекрасное белое покрывало, которое ты так восторженно сейчас лицезришь. Ах, ах… Как можно?! Прекрасное не может убивать…