12. Станция «Ист-Кэмбервелл»

Чемодан, сумочка, одна шляпная коробка, другая – кажется, все на месте. Коренастый парнишка, который помог ей вытащить багаж из вагона, шутливо взял под козырек и запрыгнул обратно. Поезд ухнул, свистнул так, что заложило уши, и тронулся, оставив ее на незнакомой полупустой платформе в деревенской местности. За станционным штакетником высились купы деревьев, а дальше, насколько хватало глаз, стелились луга, синея к горизонту.

Едва стихло пыхтение паровоза, как в воздухе – свежем, загородном, с ароматом палой листвы – тоненько запищало. Безыскусная песенка доносилась из придорожных кустов, и радовало бы это простое умиротворение, но пасмурно было на душе. Агата отпустила ее с неохотой, не скрывая, что не одобряет ее дружбы с Вейрами. Сколько раз перечитано было письмо, в котором мисс Хильда, тетушка ювелира, приглашала Делию погостить в Эйнсли-хаузе; недоверчиво всматривалась Агата в строчки, выведенные нетвердой, явно старческой рукой, теребила беспокойно ленточку на воротнике. Долго думала, не давала ответа, и, когда наконец разрешила поехать, лицо ее было усталым, словно борьба с собой отняла все силы. Сдержанное, молчаливое осуждение угнетает не меньше окриков, и не смеешь дома головы поднять, чтобы не столкнуться взглядом с наполненными тревогой глазами сестры – родного человека, которому невольно причиняешь боль.

– Мисс Фоссетт, – окликнули из-за спины, и Делия вздрогнула: она не думала, что услышит этот голос здесь, на платформе. – Простите великодушно за опоздание; надеюсь, вы еще не начали волноваться? Там, знаете, коров перегоняли через дорогу – в нашей глуши это не редкость.

Обычная его легкость быстро передалась ей, как тогда в кафе, и, приноравливаясь к его широкому шагу, Делия уже болтала обо всяких пустяках: о дороге, о погоде – удивляясь собственному красноречию и тому, как быстро улетучились все ее печали.

– Мне очень неловко, что вам пришлось ехать сюда самому, – сказала она, когда вещи были погружены в коляску. Чем еще ответишь на заботу?

– Какие, право, пустяки, – отозвался мистер Вейр, разбирая вожжи с тою же уверенностью, какая была присуща всему, что он делал. – Мне только в удовольствие – я люблю ездить. Да и вам, думаю, приятней увидеть в чужой местности человека знакомого.

Это было правдой, и оставалось лишь снова подивиться, откуда он все знает. Коляска покатилась мимо высоких заборов, увитых зеленью, и оград пониже, за которыми виднелись аккуратные домики и сады, где горели лиловым и карминным осенние камелии. Нередко попадались внушительные особняки, с башнями на манер рыцарских замков или с коваными ажурными решетками балконов.

– Это хорошее место, – заметил мистер Вейр, перехватив ее взгляд. – В высшей степени респектабельное. На этой улице живут адвокат и дантист, чуть дальше – архитектор, инженер и какой-то промышленник.

В голосе его не было ни хвастовства, ни нарочитой небрежности; было что-то другое, но она не успела разобрать: Чайка перешла на шаг, а кто-то – конюх ли, садовник – уже держал распахнутыми беленые ворота.

Коляска въехала во двор и, обогнув круглую лужайку с растущей на ней сосной, остановилась перед двухэтажным домом. В первый же миг он покорил Делию. Темнокирпичные стены оттенялись белой баллюстрадой веранды и резными карнизами: точно деревянные кружева, вились они под крышей, легкими занавесями обрамляли фронтоны. А как необычна была арка над крыльцом, почти круглая, смело вписанная в эту искусную столярную вязь! Выбравшись из коляски, Делия ступала, будто во сне, любуясь высокой изломанной крышей из терракотовой черепицы, с длинными печными трубами; на одном из коньков сидел глиняный дракон.

– Добро пожаловать!

Она смешалась: как невежливо было пялиться, не замечая ничего вокруг! – и перевела взгляд на веранду – именно оттуда донесся густой рокочущий голос. Принадлежал он пожилому кругленькому джентльмену в полосатой тройке, которая делала его чуточку похожим на шмеля.

– Лесли Вейр, к вашим услугам, – отрекомендовался он с полушутливым поклоном. – Я смотрю, вас заинтересовал дом?

– В жизни не встречала ничего удивительнее, – призналась Делия.

– Да вы ценитель архитектуры! Ну, заходите, там вас очень ждут.

За дверью с изящным окошком цветного стекла (по нему ползли, как живые, алые вьюнки) находился просторный светлый холл. На столике в углу, рядом с подносом для визиток, стоял телефонный аппарат. Узорчатая ковровая дорожка вела куда-то вглубь дома, и по ней уже топотал давешний слуга с чемоданом и картонками в руках. Из соседней комнаты выбежали две большие собаки, длинноногие и остромордые: одна белая с рыжими пятнами, другая – с черными тигриными полосками на палевой шкуре.

– Не бойтесь, – прогудел хозяин, – они людей не кусают.

Деликатно обнюхав руку Делии, собаки вернулись в комнату; за ними последовали остальные.

– Здравствуйте, моя дорогая! – воскликнула, поднимаясь из кресла, пожилая сухонькая дама с очками на птичьем носике. – Надеюсь, вы хорошо добрались? Мы здесь живем почти в глуши – трамвай все никак не проведут, а железная дорога так ненадежна… Вот тут вам будет удобно. Как поживает ваша сестра? Бедняжка, я очень ей сочувствую…

Мисс Вейр суетилась и трещала без умолку, и Делия едва могла вставить слово. Кивая и улыбаясь хозяйке, она украдкой рассматривала гостиную, решительно непохожую на все, что она видела до сих пор. Выложенный майоликой камин скромно ютился в углу, вместо того чтобы создавать собою парадный центр, как было в их родительском доме. Полукруглый эркер с витражным окном отделялся от комнаты деревянным карнизом, какие украшали дом снаружи. Не было тяжелых портьер, пестрых обоев и обилия безделушек, которые и составляют самую атмосферу гостиной – фарфоровых статуэток, оленьих рогов. На бледно-оливковых стенах висели семейные фотографии и наградные дипломы в рамках; в углу, напротив пианино, стоял граммофон с ярко начищенной трубой, а рядом – что-то высокое, в полотняном чехле. Важно качался маятник часов; массивные, темного дерева, они одни нарушали воздушную легкость этой гостиной.

– А вот и Эдвин, – объявила мисс Вейр. – Почему ты так долго? Вечно вас всех не дозовешься; ну, познакомься же с мисс Фоссетт.

Долговязый юноша с золотисто-русой головой поприветствовал ее, явно смущаясь, и замер в напряженной позе на краешке дивана. Остальные мужчины уже покинули комнату, за ними ушли и собаки. Хозяйка вновь начала болтать, и Делия поддерживала беседу, как могла, втайне жалея застенчивого молодого человека, который, должно быть, очень скучал в дамской компании. Он казался умным, а лицо его, с тонкими, деликатными чертами, было приятным и философски-задумчивым. Наверняка с ним было бы интересно поговорить, да только вряд ли он обратит на нее внимание. Серьезные мужчины часто избегают женского общества, им неинтересны сплетни и флирт. Адриан был таким – весь в науке и поэзии, трудолюбивый, целеустремленный…

В воздухе вдруг разлилось благоухание, а вслед за этим лицо мисс Вейр, обращенное к дверям, вытянулось и побледнело.

– Бог мой, Ванесса, в каком ты виде!

Делия обернулась – и едва не вскрикнула от изумления. Где, когда она видела этот образ? Лилейно-белое платье свободного покроя, какие носили в средневековье; рассыпавшиеся по плечам волосы (верхние пряди она заплела и уложила вокруг головы); в руках – букет из желтых нарциссов.

– Ты с ума сошла, у нас ведь гости! – простонала мисс Вейр.

– Я принесла цветы, – спокойно сказала Ванесса. – Добрый день, мисс Фоссетт.

Хозяйка все еще продолжала причитать, одновременно гневно и жалобно, но Делия не слушала ее. «Как она прекрасна!» – жарко билось в висках. Леди из Шалота – вот кто она! Волосы, платье, и что-то нездешнее во взгляде… И сколько нужно храбрости, чтобы вот так войти в парадную гостиную! Не дрогнув, выдержать упреки; поставить цветы в вазу – и удалиться, тихо, словно призрак, оставив лишь сладковатый аромат. Быть особенным нелегко – это знает каждый, кто хоть раз пытался нарушить установленный порядок. Но Ванесса несла эту необычность с тем же величавым достоинством, с каким держала свою светлую, с венцом из кос, голову на длинной шее. Рядом с ней хотелось стать мужчиной, прекрасным рыцарем, чтобы посвящать ей поэмы и побеждать на турнирах.

– Нет с ней никакого сладу, – уголки дряблого рта страдальчески опустились, голос задрожал; но, к счастью, появилась смешливая молоденькая горничная и позвала их пить чай.

Столик был накрыт на веранде, обращенной в сад. Истончившиеся лучи пробивались сквозь желтую листву, и Делия вдруг поняла, что еще не видела здесь, в Мельбурне, такой яркой осени, какая всегда завораживала ее в ущелье Водопадов. Там сейчас пламенеют деревья, и бежит по озеру рябь, сминая безупречный портрет лесистых скал и хрупкого моста между ними.

– О чем задумались? – обратился к ней хозяин, позвякивая ложечкой в своей чашке.

– Здесь хорошо… осень.

– А мне так не по душе этот холод, – пожаловалась тетушка. – Не могу представить, как вы мерзли у себя на Тасмании… Кстати! Удивительная новость: встретила позавчера у Ламбертов милейшую миссис Хиггс. Её дочь уже год как замужем за очень богатым мануфактурщиком из Хобарта! Ты помнишь Мэри Хиггс, дорогая? Она же училась вместе с тобой. Вот уж повезло так повезло!

– Я плохо ее помню, – сказала Ванесса, на которую новость, казалось, не произвела ни малейшего впечатления. – Она училась на класс старше. Мы пару раз встречались в дискуссионном клубе, но ей там быстро надоело.

– В дискуссионном клубе?

Этот глупый вопрос вырвался у Делии сам собой – до того ее поразила чужеродность серьезного, «мужского» слова в легкомысленной беседе. Выпалив свою реплику, она раскаянно притихла под испытующим взглядом Ванессы, которая будто бы только что ее заметила.

– Ну да, школьный клуб, где обсуждают разные вопросы – к примеру, женское равноправие. Или китайскую угрозу. Что вы думаете о китайской угрозе, мисс Фоссетт?

Льдистые глаза чуть прищурились, и читалось в них спокойное, лишенное сочувствия любопытство.

Какое счастье, что этот вопрос не застал ее врасплох! Отвечать на него Делии еще не приходилось, но мнение на этот счет у нее было – пусть не вполне твердое, но обдуманное не раз.

– Мне кажется, что опасность и в самом деле существует, потому что если китайцы захотят напасть – мы не сможем с ними справиться. Ничто не помешает им высадиться у наших берегов, прорвать оборону – их ведь гораздо больше. А потом они захватят города… Бесполезно прятаться в своих домах или за стенами церквей, осаду не удержать – все равно победа будет на их стороне, а нам ничего не останется, кроме как уехать в Англию…

– Боже правый, вы что, читали «Битву при Мордиаллоке»¹⁸?

Смех Ванессы стегнул ее, точно кнутом, и она закусила губу от обиды. Что забавного в этой тоненькой книжке с кроваво-красной обложкой, на которой нарисован убитый кавалерист? Разве она плохо написана? Разве Адриан не сидел над ней, не обсуждал потом с друзьями? Конечно, она стащила эту книжку при первой же возможности! Страх сковывал сердце, когда она тайком читала «Битву», вложив ее в середину учебника по французскому. А когда в конце один из героев умирал на руках у своей невесты в день, назначенный для свадьбы, невозможно было удержаться от слез.

– Ты несносна! – воскликнула мисс Вейр, метнув на племянницу сердитый взгляд. – Можешь ты хотя бы за столом не говорить о политике? Меня прямо в дрожь бросает, когда я слышу эти ужасы.

Делия поспешно извинилась, удрученная тем, что невольно расстроила пожилую даму. Остальные же будто не обратили внимания на произошедшее. Долговязый юноша был погружен в себя, его брат старательно прятал улыбку в усах, сама же Ванесса, казалось, уже забыла о своем вопросе. Глаза ее, странно расширенные, устремлены были в пустоту. О чем она думала сейчас, что рисовала в воображении? Волосы, подсвеченные солнцем, золотились тоненьким нимбом над ее головой, и обида растаяла, сделавшись мелкой и нелепой. Она не со зла – пронеслось в голове, и стало легко, как всегда бывает, когда от души прощаешь.

После чая вернулись в гостиную. Хозяйка взялась за спицы, а хозяин начал показывать Делии содержимое застекленного шкафчика, который она поначалу не приметила. Это все, объяснил он, работы, получившие призы на выставках. Вот этот письменный прибор – чернильца, подставка для ручки, нож для разрезания бумаги – получил золотую медаль на выставке восемьдесят восьмого года. Он сделан из южноавстралийского малахита – это очень красивый и при этом податливый камень, настоящая находка для мастера. Смотрите, как он сияет, если его хорошо отполировать! А эти каминные часы – из агата. Он бывает разных цветов: белый, голубой, коричневый… А вон вазочка – давайте я покажу ее поближе, вам наверняка понравится. Она нефритовая, а жуки, которые на ней сидят, – настоящие, из лесов Западной Австралии. Их называют златками – видите, какие они красивые: блестят, точно золотые.

– Вы просто художник, – прошептала девушка, тронув пальчиком вазу почти что с благоговением. – Этот камень так к ним подходит – гораздо больше малахита, хотя они оба зеленые. Его оттенок сразу напомнил мне лес: это цвет мхов и папоротников.

– Именно! – воскликнул мистер Вейр. Его охватило воодушевление, захотелось показать еще и эту работу, и вон ту… А каждая тянет вереницу воспоминаний. Взять хотя бы опаловое яйцо. Закрой глаза – и встанут, будто и не было этих тридцати лет, высокие своды Выставочного дворца. Гулко отдается от стен голос достопочтенного мистера Кларка, и сто человек хористов стоят, ожидая взмаха дирижерской палочки. А потом, когда отгремела музыка, все поднялись на крышу, откуда видна была далекая вершина Данденонга. Эффи взяла его за руку и, придвинувшись поближе, горячо шепнула в самое ухо: «Смотри: весь город лежит у твоих ног!» Тогда это показалось ему, дерзкому, пророчеством, но Левини, должно быть, удалось втихомолку забраться еще выше – на самый купол.

И все-таки это хорошая работа! Не зря гостья не может отвести глаз. Сказочный камень – опал: вон как вспыхивают разноцветные искры в молочно-белой глубине.

– Какой он большой… По размеру, наверное, как настоящее яйцо эму!

– Ну, разве это большой, – возразил Джеффри. – Они бывают значительно крупнее, и таких булыжников на месторождениях – как грязи. Пару лет назад кто-то купил огромный синий опал – как потом оказалось, самый большой в мире – у одного квинслендского шахтера. Знаете, что он с ним делал? Швырял в соседскую собаку!

– Не может быть! – изумилась Делия. Хозяин подтвердил кивком: да, мол, бывает всякое. Маленькие острые его глазки смеялись. Какой он чудесный, подумалось вдруг, и душа наполнилась теплом; какие они все чудесные. Надо обязательно рассказать Агате, чтобы она не волновалась больше. Нельзя во всем сомневаться, вечно ожидать от людей дурного. Если бы она только могла побывать здесь, окунуться в атмосферу этого дома… Делия вновь обвела взором гостиную, ее лепные потолки, фотографии на стенах. С одной из них смотрела женщина, очень хорошенькая, с темными кудрями и тем самым озорством в глазах, какое мелькало иногда у молодого мистера Вейра. Внезапная догадка отозвалась минором в радостном прежде, приподнятом течении мыслей. Да-да, она была здесь – подсказало что-то внутри; и смеялась, и трепала ласковой рукой рыжеватые и русые вихры, много лет назад; и, возможно, пела, сидя за пианино, рядом с которым стоит высокий угловатый предмет, обтянутый тканью.

– Рассматриваете арфу, мисс Фоссетт? Любите музыку?

Она обернулась. Молодой ювелир смотрел на нее, скрестив руки на груди, – смотрел без улыбки, выжидательно, как Ванесса, когда спрашивала о китайской угрозе.

– Да, очень люблю.

– Уже бывали в Мельбурне на концертах? Нет? А зря – тут часто выступают хорошие оркестры. И вдобавок начался органный сезон – каждый четверг доктор Прайс играет в зале мэрии.

– Вы должны непременно послушать Нессу! – встряла мисс Вейр. – Где она, кстати? Инструмент стоит без дела уже целую вечность, а ведь она так славно играла, гостям всегда очень нравилось. Мэгги! Софи! Куда все подевались? Джеффри, поди найди сестру, я тебя прошу.

– Несса должна быть в саду, – отозвался он лениво, но не тронулся с места. – Она хотела побыть на воздухе: у нее болела голова.

Старая дама метнула на него молнию сквозь очки, и Делия, желая предотвратить бурю, встрепенулась:

– Не волнуйтесь, я схожу за ней.

– По коридору и налево, милая! – крикнула ей вслед хозяйка.

С боковой веранды открывался вид на фруктовый сад. Земля тут имела заметный уклон, и лужайки нисходили каскадами, упираясь в живую изгородь. В середине склона видна была купальня для птиц и солнечные часы на простом каменном постаменте, а еще ниже белела скамейка с сидящей на ней одинокой фигурой.

Делия несмело приблизилась, не зная, что сказать: теткина просьба могла прозвучать в ее устах не очень-то вежливо, и она мысленно выбранила себя за навязчивость. Ванесса сидела без шляпки, склонившись над альбомом для рисования; толстый томик, обернутый бумагой, лежал подле нее. Услышав шорох, она обернулась, помедлила и молча передвинула книгу к себе. Делии ничего не оставалось, кроме как принять это сдержанное приглашение. Она присела рядом и, не в силах побороть любопытство, краем глаза заглянула в альбом. Несколькими уверенными карандашными росчерками на листе был обозначен женский профиль с длинными ресницами.

– Это будет камея, – сказала Ванесса, не поднимая головы.

Делия промолчала: слишком живо было воспоминание о сцене с брошью-лирохвостом. Разговор ей, однако же, хотелось поддержать.

– Вы, оказывается, еще и на арфе играете…

– Не играю, – сухо ответила девушка. – Почти со школы. У нас в доме редко звучит музыка с тех пор, как умерла мама.

В горле встал комок. Захотелось – до отчаяния – сказать что-то очень теплое, обвить словом, как руками за шею; иногда ведь достаточно простого «Я с тобой», чтобы стало легче. Но нужные слова не шли, и пугала мраморная неприступность Ванессы.

– Простите, – только и смогла вымолвить Делия. Затем, чуть приободренная благосклонным молчанием, прибавила: – Я понимаю, что вы чувствуете: моя мама тоже умерла. Правда, я тогда была совсем маленькой…

Карандаш затих в длинных пальцах, словно задумавшись, и принялся рассеянно вычерчивать волны и петли.

– Знаете что: не читайте больше памфлетов, – сказала она вдруг. – У нас много книг, я покажу вам. Выберете, что захочется.

Растроганная этим проявлением участия, Делия улыбнулась и кивком показала на книгу, лежавшую рядом:

– А эту можно посмотреть?

– Смотрите, – ответила Ванесса и вернулась к рисованию.

Увесистый том с готовностью раскрылся на заложенной странице. Это была черно-белая иллюстрация. На фоне солнечного диска, окруженного тучами, сидел мужчина – без одежды, с длинными седыми волосами и бородой, летящей по ветру. В руке он держал громадный циркуль, словно хотел измерить землю. Рисунок был красивый, в нем чувствовалась гармония и мощь, исходившая от склоненной фигуры и грозных туч вокруг. Должно быть, художник изобразил греческого бога – Зевса, наверное? Делия провела пальцем поперек обреза, чтобы отыскать еще вклейки с картинками. Их оказалось много, и все мифологические: крылатый старец над распластанным телом, обвитым змеей; человекоподобное чудище, при виде которого она вздрогнула и быстро перелистнула страницу. Но больше всего ее поразила одна картина, полная боли и ужаса. Обнаженный человек, истошно крича, бежал прочь; женщина за его спиной склонилась над бездыханным телом, а мужчина смотрел вслед беглецу, не то прогоняя его, не то прося вернуться.

– Это Уильям Блейк, – сказала Ванесса тихо.

Что-то странное было в ее голосе – непохожее на обычную ее манеру говорить и в то же время очень знакомое. Но лишь спустя несколько мгновений Делия вспомнила, где она слышала эти интонации. Так говорила она сама – мысленно – когда представляла, что кто-то спрашивает ее: «Кто написал эти великолепные стихи?». И тогда она, преисполнившись гордости, слитой с грустью, отвечала: «Мой брат».