18

Стены старой пятиэтажки были настолько тонкими, что Нора слышала не только шум пылесоса, звуки телевизора и громкий смех, когда к соседям приходили гости, – она слышала гораздо больше. Лёжа на кровати, вписанной в угол между двумя стенами, особенно ближе к ночи, когда и без того довольно тихая Локса совсем замирала, словно выключаясь из мира, Нора слышала каждое их слово.

Каждое слово каждой ссоры Олафа и Марты.

Почему-то они особенно любили выяснять отношения поздними вечерами, словно отдохнув и постепенно переключившись с работы на дом, каждый раз заново открывали друг на друга глаза. Ссоры случались несколько раз в неделю, наверное, как и у всех остальных пар, но остальные пары не жили через тонкую стенку от Нориной кровати. Иногда какой-нибудь особенно громкий возглас или хлопанье дверью буквально вырывало Нору из сна, и тогда ей хотелось придушить чёртову Марту, почти всегда начинавшую конфликт. По крайней мере, Норе казалось именно так – ведь Олаф, довольно мягкий и весьма интеллигентный на вид, в её понимании просто не был способен на провокации. Относительное спокойствие наступало, когда Марта, психанув, собирала жёлтый чемодан на колёсиках (Нора видела его несколько раз), топала ранним утром на автовокзал и уезжала в Таллинн. Родственников у Марты не было, поэтому она снимала недорогой номер в отеле. Каждый раз она говорила, что у неё больше нет сил всё это терпеть и что она уже не вернётся к Олафу. Во всяком случае, каждый раз, когда Нора была застенковым свидетелем очередного ухода. Но Марта всегда возвращалась, остыв и отдохнув от мужа, помучив его достаточно времени. Хотя по мнению Норы, мучился он как раз в присутствии Марты, а не в её отсутствие. В конце концов и Олаф, и Нора, да и сама Марта – чемодан всякий раз был довольно лёгким на вид – знали, что возвращение посвежевшей и благосклонно простившей мужа жены неотвратимо. В конце концов все трое к этому привыкли.

Они всегда здоровались друг с другом, как и положено вежливым и добропорядочным соседям, особенно если одна из них работает в магазине, куда почти каждый день ходят другие. Но на следующее утро после вечернего скандала улыбка Олафа всегда была настолько натянутой, что Норе хотелось протянуть руки и помассировать его лицо, чтобы снять спазм. Марта же здоровалась как ни в чём не бывало, словно и не знала, что Норе слышно почти каждое слово их вечерней семейной жизни. И ночной тоже, если уж на то пошло, – низкие животные стоны и скрип кровати, вообще-то стоявшей не так и близко, заставляли Нору натягивать одеяло с головой. Стучать в стенку ей почему-то было иррационально стыдно, словно она специально подслушивала соседские плотские утехи и стуком обнаружила бы своё присутствие. К счастью, супружеский долг исполнялся нечасто. К счастью – потому что в какой-то момент Нора поняла, что эти звериные рыки издаёт Марта, а не Олаф, и от этого её каждый раз почти физически выворачивало.

Но когда Марта, ранним утром направляясь на автовокзал и таща за собой жёлтый чемоданчик, не ведая, что не выспавшаяся после их ссоры, идущая на утреннюю смену в «Гросси» Нора едва сдерживается, чтобы не высказать ей все свои претензии в резком тоне, поскальзывалась на гололёде и растягивалась в смешной позе, Нора с готовностью бросалась ей на помощь.

Когда Марта высказывала какое-нибудь предложение на собрании товарищества дома, Нора, накануне с неконтролируемой презрительной гримасой прослушавшая её ночной зоопарк, искренне поддерживала соседку.

В Марте, как и во всех, было и плохое, и хорошее. Но при этом от неё, похоже, исходил какой-то необъяснимый магнетизм, иначе с чего бы Норе так себя вести? Наверное, именно поэтому Олаф до сих пор её не бросил, несмотря на постоянные ссоры. Из-за проклятого магнетизма. Ну и, вероятно, из-за нечастых, но, очевидно, весьма удовлетворительных во всех смыслах ночей. Если бы она не жила через стенку, Нора относилась бы к ней исключительно положительно. И считала бы, что Марта с Олафом – прекрасная пара.

Нора даже подумывала провести звукоизоляцию, чтобы избавиться от столь частого присутствия соседей в её размеренной жизни. Но звукоизоляция стоила недёшево, и потом – почему она должна её делать, если мешают своим шумом они? Хотя, с другой стороны, почему её должны делать они, если что-то не нравится ей? В конце концов Нора решила: чёрт с ним, если очень надо, есть беруши, хотя она их и ненавидела. Ночью ещё куда ни шло, особенно если ей надо было выспаться перед сменой, а соседушки опять ублажали друг друга, однако с использованием затычек вечером возникли неожиданные проблемы. Норе настолько была непривычна вечерняя тишина, Марта и Олаф настолько стали для неё фоном, своеобразным радио, что беруши теперь лишь подчёркивали её одиночество. В итоге Нора их выбросила.

Олаф Петерсен, как и его жена, хорошо относился к Норе. Всегда перекидывался парочкой фраз, если встречал её на улице, вставал в её кассу в «Гросси», даже если в другой кассе очередь была меньше. Сама Нора ни за что бы так не делала, если бы всё было наоборот: выкладывать перед соседом все свои товары, чтобы он видел каждую морковку, каждую банку тушёнки по акции, каждую упаковку туалетной бумаги? Нет уж, увольте. Олаф, однако, не смущаясь покупал у неё и алкоголь, если она работала на «спиртовой» кассе, и презервативы, при этом чуть ли не подмигивая.

Возможно, это даже доставляло ему какое-то особенное извращённое удовольствие.

Обычно они ходили в магазин по очереди, но Нора никак не могла предугадать, кто из них придёт сегодня. Марта, в отличие от Олафа, вставала в её кассу только при крайней необходимости. Нора всегда работала быстро и чётко, товары летали мимо сканера штрих-кода со скоростью и ловкостью, достойными фокусника, расчёты с покупателем она могла произвести с закрытыми глазами, а сдачу наличными отсчитывала за постоянно уменьшающееся количество секунд. Все считали, что Нора – лучший кассир, но сама Нора знала: нет предела совершенству. Любую скорость и ловкость можно удвоить, утроить, удесятерить, и Нора действительно могла сделать это в двух случаях: когда ей по какой-нибудь причине хотелось как-то впечатлить покупателя (который может даже этого не осознать, но про себя наверняка отметит высочайшее качество обслуживания) или когда ей хотелось поскорее с ним закончить (забери свои чёртовы товары и сгинь). Иногда, демонстрируя непостижимые чудеса кассирного дела, Нора не могла понять, какая из двух причин истинная.

Например, когда на ленту её кассы выкладывала товары Марта.

Марта Петерсен была высокомерна, и Нора хотела бы не смотреть на неё каждый раз, как видит её, но у Марты было кое-что, от чего было не отвести взгляд. Для каждого – что-то своё, а Нору пленяли роскошные платиновые волосы до середины спины. Всегда ровные, видно, что мягкие на ощупь, ухоженные, ослепительно красивые, без намёка на желтизну. Нора всегда мечтала о таком цвете, но серебро не брало медь. Её рыжину вообще ничто не брало. Она пробивалась даже сквозь чёрный, отсвечивала в нём на солнце. Иногда Нора её ненавидела. Рыжину. Иногда Марту, за её роскошные волосы. Иногда себя за то, что не могла прекратить пялиться. За то, что хотела бы иметь такие же. За то, что недостаточно себя ценит. Марта Петерсен была яркой мозаикой, составленной из множества разноцветных кусочков, блестящих и сверкающих, а Нора была фреской, неразборчиво выписанной бледными красками по сырой штукатурке. Но самодовольная Марта Петерсен – не та мозаика, на которую стоит равняться.

Даже если в ней есть несколько красивых фрагментов.

19

Марта четыре раза посмотрела новый клип Аврил Лавин. Той было уже тридцать семь лет, примерно как Марте, но певица совсем не изменилась. Была так же красива, как и во времена юности, даже красивее, но Марта пересматривала клип не из-за этого. Бунтарский дух – вот что её поразило. Такой же, как и двадцать лет назад. Безупречный, свободный, динамичный. Не глоток свежего воздуха – целый ураган. Марта смотрела и поражалась, как исполнительница не растеряла свой запал за два десятилетия. И несмотря на её возраст, клип не выглядел данью уважения и тем более пародией на былой бунтарский уклон. Он выглядел ровно так, как надо: естественно, правдиво, круто. Это чувствовалось, это завлекало, это заставляло Марту нажимать на кнопку повтора. И значило лишь одно: бунтарский дух не подвластен возрасту.

Марта Петерсен была хороша собой и знала это, но теперь чувствовала себя отвратительно. Дело было не в морщинах или теряющем упругость контуре лица, не в том, что после стольких просмотров точёная фигурка и великолепное лицо Лавин в таком возрасте заставили её переосмыслить свою внешность. Как ни странно, дело было в том, чего на самом деле не было.

Она была такой живой, такой дерзкой, такой смелой.

Аврил Лавин в этом взрослом клипе и, очевидно, всю свою жизнь.

И Марта.

В юности.

Когда она растеряла свой запал? Когда бунтарский дух напрочь из неё выветрился?

В тот день, когда она поверила, что предел её мечтаний – работа в банке? Кто смог убедить её в этом?

Или в тот день, когда она вышла замуж за Олафа? Куда делись все её брутальные друзья-парни, всегда намекающие на что-то большее?

Когда она свернула не на ту дорожку?

И какая дорожка – её?

Всего лишь музыкальное видео, но оно всколыхнуло в Марте столько вопросов. Только было слишком поздно. Можно говорить что угодно, что никогда не поздно поменять свою жизнь, что нужно следовать мечтам, но Марте было под сорок, и она не была Аврил Лавин. Она знала, что всё кончено.

Так и не начавшись.

Кем ты хочешь стать, постоянно спрашивают детей, хотя главный вопрос не в этом. Хочешь ли ты вообще кем-то стать? Станешь ли? Ей всегда нравилось столько разных вещей. Почему в какой-то момент круг её интересов стал сужаться? Марта даже не заметила, когда это начало происходить. Более того, она почти не замечала этого и теперь. Куда всё исчезло? Где её желания, планы, амбиции? Они вообще у неё были, или она даже это пропустила мимо себя, а не через?

Может, она могла бы собрать музыкальную группу, о чём мечтала все подростковые годы, и добиться хотя бы небольшого успеха. Клише? Да. Но хватило ли ей смелости для этого клише? Увы, она даже не попробовала. Может, она могла бы больше радоваться жизни, найти действительно стоящее дело, которое было ей по душе. В любой области. Важное, нужное, в котором она бы могла достичь определённых высот. А ещё лучше – неопределённых тоже. Границы только у нас в голове.

Не правда ли?

Марте всегда нравилась литература и история. Они рассказывали о жизни. О том, чего у Марты никогда и не было. По крайней мере, время от времени ей так казалось. В остальном у неё всё было вполне достойно: приличная работа, хорошая зарплата, муж, который её обожает, приятная внешность, уважение коллег, несколько друзей.

Не было только бунтарского духа.

Скорее всего, его просто не было в самой Марте, но иногда ей так хотелось, чтобы был. Хотелось, словно в юности, носить косухи, ездить на мотоциклах с подозрительными парнями, горланить на рок-концертах, стаптывать ноги в ночных прогулках. Недолгий период, который запомнился ей как сама жизнь. Возможно, так оно и было. По крайней мере, выглядело более похоже на неё, чем финансовые операции, юбки-карандаши и крупное тело доброго Олафа, придавливающее её к матрасу.

Конечно, никто не мешал Марте надеть косуху и поехать на концерт. Не мешал даже напиться там, переспать с каким-нибудь мужиком, прокатившим её на своём мотоцикле. Но, в отличие от клипа Аврил Лавин, всё это было бы лишь пародией.

Почему она живёт в этом городке, с этим мужчиной, этой жизнью?

Она ведь могла стать кем угодно. Жить где угодно и с кем угодно. Какого чёрта она потратила всю свою жизнь непонятно на что?

Действительно – непонятно на что.

Но всё это было приливами. Пересмотренный видеоклип, статья в журнале о чужих успехах, песня в наушниках, когда она едет в автобусе и смотрит в окно на просторные пейзажи. Тогда у неё не было ответов. Точнее, они казались слишком притянутыми, лишь отговорками, скрывающими то, что на самом деле она упустила что-то важное, она боится чего-то настоящего, ей нужны перемены. А ответы были отвратительно просты, и в другое время казались ей совершенно очевидными: она действительно любит Олафа, ей нравится работать в банке и получать там хорошую зарплату, а ничего другого она, кстати, и не умеет, зато своё дело знает хорошо, и, конечно, этот затерянный между заливами и лесами тихий спокойный городок она просто обожает, ведь она и сама вся тихая и спокойная, а долбанный бунтарский дух – лишь выдумка, то, что никогда не было ей близко и никогда не будет. И это прекрасно.