Глава 5

19 октября 2028 года

К дому Дианы Носевич я подъехал без четверти двенадцать. Сам не знаю, как удалось уговорить ее принять меня так поздно. Вероятно, женщина была растеряна и сильно нуждалась в поддержке, поэтому и согласилась рассказать о том, что произошло, приятелю ее мужа. Я поднялся на седьмой этаж, остановился перед дверью. Нажимать кнопку звонка не стал: Диана предупредила, что громкий звук может разбудить дочь, поэтому я набрал ей сообщение. Через пару минут за дверью послышались шаги, и Диана открыла. На ее правой скуле красовался огромный синяк, шею покрывали ссадины. Она куталась в темно-синюю вязаную шаль и казалась трогательно хрупкой в приглушенном свете потолочного светильника.

Мы прошли в кухню. На стеклянном круглом столе стояли две чашки чая, блюдце с нарезанным лимоном, сахарница. Диана села лицом к входу, и я мысленно скривился. Ненавижу сидеть спиной к двери, пусть даже это и простой переход из одного помещения в другое. Но просить поменяться местами было бы грубо и странно, поэтому я занял отведенное мне место и придвинул к себе чашку с чаем. Диана молчала.

– Когда он напал на вас? – отхлебнув чай, я задал вопрос, стараясь говорить как можно мягче, чтобы снизить уровень ее тревожности.

– Шестнадцатого, как пришел с работы. – Она бросила в чашку два кусочка сахара, немного отпила и добавила еще один кусок.

– А время не помните?

– Часов в восемь, может, в половине девятого. А это важно? – Женщина удивленно посмотрела на меня.

Я пожал плечами, не зная, стоит ли рассказывать ей о деле Соболя. Но про себя отметил, что получил очевидные доказательства: в кафе с Осокиным мы встречались около шести часов, значит, Носевич звонил ему непосредственно перед нападением на свою семью. А тот сбросил звонок.

– Расскажите мне, что произошло, – попросил я Диану. – Так же подробно, как рассказывали полиции.

Женщина тяжело вздохнула и уткнулась в чашку с таким видом, будто могла найти там убежище от неприятных воспоминаний. Затем подняла голову и заговорила:

– Все началось около двух месяцев назад. Славу начала мучить бессонница, он долго не мог уснуть, а когда засыпал – видел кошмары. Он постоянно задерживался на работе, почти перестал общаться со мной и Евой, замкнулся в себе. Я пыталась поговорить с ним, просила объяснить, в чем дело, но он отмахивался от меня, говорил, что все в порядке, что все это скоро пройдет. Потом… – Диана снова шумно выдохнула воздух, поправила соскользнувшую с плеча шаль, – я стала замечать, что он теряет связь с реальностью. Он забывал, о чем мы говорили утром, мог заблудиться в знакомых местах. Например, шел за хлебом и случайно оказывался в аптеке, не мог вспомнить, как туда попал. Я настояла, чтобы он прошел обследование, но врачи не нашли никаких отклонений, сказали, что он абсолютно здоров. А ему становилось хуже. Он видел странные сны, после которых весь день плохо себя чувствовал, все время жаловался, что на него что-то давит. Так и говорил. – Диана тихо всхлипнула и отхлебнула из чашки. – Все время сидел и бормотал: давит, давит. А в понедельник Слава пришел домой раньше обычного.

Диана замолчала. Ее глаза влажно блестели, а ноздри раздувались от нахлынувших эмоций. Ей нужно было время, чтобы справиться с собой, и я тактично отвернулся. Старательно разглядывал стены и потолок, пока она снова не заговорила.

– Он выглядел очень спокойным, но вел себя так… словно это был не он. Понимаете? – Женщина посмотрела на меня с таким ужасом, словно заново переживала тот кошмар. – Взял на руки Еву и так смотрел на нее, разглядывал, будто видит впервые. И странно, жутко улыбался. Мне стало страшно, я хотела забрать у него дочь, но он ударил меня. Отнес Еву в спальню и начал душить подушкой. Мне удалось оттолкнуть его, мы подрались, я помню, что орала на него как сумасшедшая, а он молчал. За все время он не проронил ни слова. Просто смотрел на меня тем жутким взглядом и пытался добраться до Евы. Потом Слава повалил меня на пол и начал душить, я слышала, как в нашу дверь звонят и молотят соседи, но не могла его сбросить, у меня просто не осталось к тому времени сил. И тут он пришел в себя.

Диана снова всхлипнула, по ее щекам покатились слезы. Мне захотелось утешить ее, сказать что-то ободряющее, но я не мог найти слов. А она, уже не сдерживая слез, продолжала:

– Я помню тот момент, когда он снова стал самим собой. Он так удивился, увидев, что меня душит! И испугался! Он был в ужасе едва ли не больше, чем я. Заперся в ванной и попросил вызвать помощь. Но в этом не было нужды, соседи уже позвонили в полицию, а те вызвали психиатров, когда убедились, что в крови у Славы нет ни грамма алкоголя.

Некоторое время мы молчали. Диана перестала плакать, но сидела нахохлившись, словно замерзшая птица, и нервно теребила уголок шали.

– Не знала, что люди вот так внезапно сходят с ума, – сказала она, слабо улыбнувшись.

А я задал вопрос:

– Диана, вы знаете, над каким делом работал Слава, когда все это началось?

– Нет, он не рассказывал. Да я и не интересовалась особо. У Евы режутся зубы, она постоянно кричит, мне приходится почти все время проводить с ней.

– Но, может быть, Слава упоминал где-нибудь в разговоре фамилию Осокин? Или Смирнова? Соболь? – Я внутренне содрогнулся, произнося фамилию пропавшего ученого. И тут же поразился своей реакции. Когда это он успел превратиться в того, кого нельзя называть?

Диана покачала головой:

– Слава всегда работал в офисе. Дома практически не обсуждал ни дела, ни клиентов. Мог рассказать что-то забавное, какой-нибудь курьез или комичный случай, но ничего серьезного.

Где-то в глубине квартиры послышалось детское кряхтение, и Диана резко вскочила со стула:

– Ева проснулась! Вам пора уходить!

Она быстро вышла из кухни, и я поспешил за ней. Застыл в прихожей, увидев, что Диана зашла в одну из темных комнат, услышал, как она ласково и нежно разговаривает с ребенком. Мой взгляд упал на небольшой столик у зеркала, где на прозрачном розоватом блюдце лежала связка ключей. Рядом с обычной домофонной таблеткой, английским ключом и ключом от сувальдного замка на связке была прикреплена белая пластиковая карта. Я видел ее несколько раз в руках у Носевича и знал, что она открывала дверь его офиса. Стараясь не думать о том, что делаю, я быстро схватил связку и спрятал ее во внутренний карман куртки. Дождался, когда Диана выйдет в коридор, поблагодарил за чай и выразил надежду, что Славе в ближайшее время полегчает. Извинился, что мой визит стал причиной беспокойства ребенка, и ушел.

Через двадцать четыре минуты я уже стоял на парковке круглосуточного бизнес-центра «Зенит-Интер» и боролся с совестью, говорившей мне, что вламываться в офис коллеги будет несколько непрофессионально. Но я должен был понять, как Носевич связан с делом Соболя, чтобы убедиться в том, что опасность не угрожает членам моей семьи. Угрозу собственной шкуре я уж как-нибудь переживу, но Кира и племянники не должны пострадать. Ради этого я пойду на все.

Я вошел в огромный квадратный холл, непринужденно кивнул охранникам и прошел к лифтам. Поднялся на второй этаж и, стараясь выглядеть как можно уверенней, пошел по коридору. В офисе Носевича я никогда не был и понятия не имел, где он находится. Обойдя весь этаж, я поднялся на следующий. На этот раз удача улыбнулась мне – табличка на одной из дверей гласила: «Частный детектив Носевич В. М.», ниже стоял номер его лицензии.

Я приложил карту к считывателю. Послышался тихий щелчок, и я выдохнул. Заперевшись внутри, я смогу относительно спокойно изучить документы Носевича и найти все, что мне нужно. Подобрать пароли к компьютеру не составит труда, да и сейф Вячеслав покупал по моей рекомендации, так что я примерно представлял, как он открывается. Однако, включив свет, понял, что до меня здесь уже кто-то побывал.

Открытый сейф зиял пустотой, металлические стеллажи лежали на полу, являя взгляду развороченное нутро. Разноцветные папки сброшены с полок, документы сплошным белым покровом устилали пол. Ящики стола выдраны и опустошены, даже цветочный горшок перевернут: часть земли высыпалась наружу, торчащие корни похожи на тонкие щупальца неведомого существа. Я в ужасе разглядывал кабинет. Кто мог сделать подобное и зачем? Что здесь хотели найти? Или Слава сам, поддавшись психозу, разгромил кабинет? В любом случае моей задачи это не облегчало. Нужно найти доказательства причастности Осокина к внезапному помешательству Носевича. А потом пойти в полицию… Следующая мысль неприятно царапнула разум: что, если череда смертей возобновится? Что, если я подставлю под удар каждого, кому расскажу об этом деле? Во мне боролись противоречия: одна часть меня жаждала узнать, кто же так ревностно охраняет свои секреты, а другая настойчиво советовала забыть о Соболе навсегда.

Остаток ночи я провел, разбирая бумаги Носевича. Бесполезно. Никаких упоминаний о Соболе или Осокине я не нашел. Собрался уходить, но вспомнил, что так и не осмотрел компьютер. Прикидывая в уме все, что знал о коллеге, я старался угадать, каким паролем он защитил учетную запись. День рождения супруги? Дочери? Или нечто стандартное, незамысловатое, вроде повторяющегося цифрового ряда или слова «пароль» в английской раскладке?

Вопреки ожиданиям, монитор загорелся сразу, едва я дотронулся до клавиатуры. Рабочий стол был весь заполнен значками программ и документов, и мне потребовалось время, чтобы отыскать среди них нужную информацию. Ткнув в папку с коротким названием «Щукин», я увидел видеофайл продолжительностью двадцать четыре минуты. Нажал кнопку воспроизведения и вздрогнул, увидев на экране жуткое исхудавшее лицо Носевича. Первые секунды он смотрел в камеру абсолютно безумным взглядом, потом тихо, прерывисто заговорил:

– Тринадцатое октября две тысячи двадцать восьмого года. Запись номер восемь.

С момента, как я нашел Щукина, прошло пятьдесят дней. Мое состояние ухудшается. Провалы в памяти становятся все чаще, я не могу спать, не могу есть. Стоит мне хоть на секунду ослабить контроль, я прихожу в себя уже в другом месте и не могу вспомнить, как оказался там. Не помню, что делал, с кем разговаривал, о чем думал. Я постоянно боюсь. Того, что может произойти, пока меня нет, того, что они могут заставить меня сделать…

Запись оборвалась. Почему она такая короткая? Я посмотрел на строку просмотра и увидел красный кружочек в правом углу экрана. Некто, возможно сам Носевич, просмотрел ее до конца, поставив на паузу на последних минутах. Я отмотал файл к началу и снова нажал на пуск.

Изображение было нечетким, и, судя по ракурсу видео, Носевич вел сьемку скрытой камерой, вмонтированной в пуговицу на его пиджаке. И все же я без труда узнал сидящих напротив него людей: Осокин и Маргарита. Они сосредоточенно слушали моего приятеля, чей голос звучал уверенно и спокойно:

– Следующий факт еще интереснее: Иван Щукин утверждает, что не помнит ничего до момента, как очнулся рядом с обрушившимся зданием института и полицейские обвинили его в подрыве. По его словам, последнее воспоминание связано с Курским вокзалом, где он попрошайничал с двумя собутыльниками. Точной даты он, разумеется, назвать не смог, но, сопоставив его обрывочные воспоминания до инцидента, мне удалось установить временной период с двадцать восьмого по тридцатое ноября. Я запросил видео с вокзала, отсмотрел больше двухсот часов записей, и мне удалось найти его. Смотрите, вот он – ваш клиент.

На мониторе появилась рука Носевича, протягивающая Осокину телефон. Тот аккуратно взял его и впился взглядом в экран. Слава продолжил говорить:

– Данные из полицейского участка также определяют статус Щукина как лица без определенного места жительства. Он пил, употреблял снюс, бродяжничал. Взгляните на время записи: четырнадцать тридцать шесть. Щукин несколько раз пытается подняться, но падает и остается лежать на земле. Очевидно, что сил у него нет. Он истощен и находится в состоянии сильного алкогольного опьянения. Но посмотрите, что происходит дальше.

Четырнадцать сорок одна: Щукин поднимается на ноги. Он не шатается, двигается так, будто абсолютно трезв. Не смотрит по сторонам, старается как можно быстрее уйти с вокзала. Один из приятелей цепляется за его рукав, но Щукин будто не замечает этого. Я проследил за ним по камерам до момента выхода с вокзала – он ни разу не оглянулся. Что изменилось за эти пять минут? Не знаете? А я просмотрел это видео множество раз и могу с уверенностью утверждать, что знаю, что с ним произошло.

Носевич сделал паузу, явно наслаждаясь замешательством собеседников. Осокин смотрел на экран смартфона, прищурившись и сжав рот в тонкую линию, Маргарита кусала губу. Носевич снова заговорил:

– Внимательно посмотрите в правый угол экрана. Видите, у опрокинутой урны сидит кошка. Обратите внимание, куда она смотрит. Вы видите? Она не отрываясь смотрит на бомжей. Проходит пять минут – голова кошки дергается, Щукин встает. И посмотрите на нее теперь. Кошка совершенно ошеломлена, трясет головой, прижимает уши, хотя до этого долгое время сидела абсолютно неподвижно. Держу пари, она не понимает, как оказалась здесь. Проходит всего секунда, и обезумевшая кошка на полусогнутых лапах мечется по вокзалу, а человек, который не мог подняться на ноги, уверенно ходит. Потому что в тот самый момент то, что привело кошку туда, отпустило контроль над ней и захватило Щукина…

Экран мигнул, и следующий кадр снова показал Носевича. Он сидел на том же месте, где сейчас находился я, и выглядел испуганным и растерянным.

– Двенадцатое сентября две тысячи двадцать восьмого года. Запись номер один, день восемнадцатый.

Сегодня мне ясно показали, что может произойти с моими близкими, если я не отступлюсь и продолжу расследовать дело Щукина. Они заставят меня убить Диану и Евочку. Я видел это, видел их тела собственными глазами. И я сдаюсь. Я официально прекращаю поиски тех, кто использовал Щукина. Оставьте меня в покое! Пожалуйста! Кто бы вы ни были! Слышите? Я уничтожу все записи, полностью очищу память телефона и компьютера, перестану заниматься розыскной деятельностью. Все что угодно, только не причиняйте вред моей семье!

Больше на видео ничего не было. Мне стало не по себе. Получается, Носевич занимался расследованием взрыва в закрытом после пожара Биотехе и нашел того, кто этот взрыв устроил. Но он ведь не искал Соболя! Или дело вовсе не в пропавшем ученом? Может, это только одна из частей запутанного лабиринта, ведущего к смерти каждого, кто ступит на его территорию? Не уверен, что хочу это знать! А вернее, абсолютно точно не хочу!

Я почувствовал подступающую панику и принялся сопоставлять – сколько дней Носевич работал над делом. Первая запись была датирована четвертым сентября. Именно тогда он встречался с Осокиным и Маргаритой. А двенадцатое сентября назвал восемнадцатым днем. Если исходить из этой цифры, получается, расследование началось двадцать пятого августа. Меня бросило в пот. Ко мне Осокин приходил двадцать пятого сентября. Не похоже на простое совпадение. Я посчитал даты – мой восемнадцатый день минул почти неделю назад. Значит ли это, что опасность миновала? Или в скором времени я тоже начну терять связь с реальностью? Этого нельзя допустить! Меня пронзила внезапная мысль: что, если все ученые и полицейские добровольно сводили счеты с жизнью, чтобы спасти жизни близких? А Носевич не успел или не догадался наложить на себя руки. Нужно встретиться с ним и выяснить, что ему удалось узнать.

Я отправил видео с компьютера Носевича на свой электронный ящик, открыл дверь, вышел в коридор бизнес-центра. Сделал шаг в сторону лифта и почувствовал, как из носа потекла струйка крови. В глазах потемнело, пространство вокруг меня вдруг окрасилось отвратительным красно-оранжевым цветом. Правый висок взорвался болью, такой сильной, что я невольно схватился за голову рукой. А когда приступ прошел, ощутил, что рука запачкана чем-то липким. Посмотрел на ладонь и увидел, что она покрыта кровью. В следующую секунду я с ужасом осознал, что нахожусь совершенно в другом месте. Я стоял в спальне сестры и смотрел в широко распахнутые мертвые глаза Киры.