Глава 4

– Просыпайся! – Меня вырывают из отключки, приводя в чувства несколькими несильными ударами. – С тобой хотят побеседовать.

С трудом разодрав заплывшие глаза, вылавливаю две фигуры, которые не сразу становятся чёткими. Передо мной глава Организации, восседающий в большом кожаном кресле, которого раньше здесь точно не было, и «правая рука», благодаря которой я теперь похож на кусок окровавленного мяса. Кровь засохла, неприятно стягивая кожу. Несколько раз приходил в сознание, осматривая помещение и убеждаясь, что один. Сколько прошло, времени не знаю, но не почувствовал, как меня подвесили на крюк под потолком вместо боксёрской груши.

– Итак, Гай, мы получили результаты экспертизы обследования моей дочери: половой контакт был, что подтверждается смесью твоих и её выделений. Также имеется дополнение, – показывает лист, – «видимые множественные повреждения половых органов, нарушение девственной плевы», – читает с листа, бросая на меня вопросительные взгляды.

Девственной? Я не проверял, но что-то мне подсказывает, что Алина давно не девочка и ведёт активную половую жизнь. И, видимо, осознав это, усмехаюсь, потому как по рёбрам прилетает серия ударов, перекрывающих дыхание.

– Я сказал что-то смешное? – Фелер подаётся вперёд, ожидая моего ответа.

– Да. Ваша дочь настойчиво рвалась на мой член, но получила отказ. Дважды. Ночью я отключился, предполагаю потому, что она добавила что-то в воду. Проснулся утром.

– То есть, ты сейчас утверждаешь, что моя скромная девочка тебя сама выебала? – Поднимается, подскакивая и размахивая перед моим лицом листами бумаги.

– Именно так.

И я бы мог утверждать обратное, согласившись с обвинениями, но в этом случае попрощаюсь с жизнью сразу. Несогласие со сказанным девчонкой даёт шанс на сомнения Фелера. Уверен, определение «скромная» в отношении Алины не подходит, и не видеть этого он не может.

– А что скажешь на это?

Мужик открывает ноутбук, приближая и нажимая «play». Коридор отеля, в котором появляется полуголая босая Алина. Выскакивает из номера, бежит, размахивая руками. Дальше холл, где администратор спешит ей на помощь, уводя в боковую дверь и поддерживая, чтобы она не упала. На груди и животе отчётливо видны порезы и кровь, которую она растирает ладонями. Вот почему работник отеля задавал Алине вопросы и странно на меня смотрела. Но в ванной я не увидел ни следов крови, ни полотенца, в котором Алина запечатлена на видео. Выбросила? Засунула в чемодан? Я спал, а у ней было дохрена времени, чтобы нанести себя увечья и пробежаться по коридорам. Картинка меняется, возвращая в коридор, где девчонка демонстративно долбится в дверь номера.

– Ты вытолкал её и оставил в коридоре, – цедит над ухом мужик. – Она звонила тебе и умоляла открыть.

– Я спал. Моего номера у неё нет.

– Есть. Она утверждает, что ты дал его сам, чтобы она могла связаться с тобой после выполнения заказа. И распечатка звонков показывает, что она говорит правду.

Перед моим лицом появляется лист, где отображены звонки на мой номер с неизвестного. Двенадцать входящих, которые остались без ответа. И тут всё просто: разблокировала, приложив мой палец, и посмотрела номер. Мысленно перебираю, куда ещё могла залезть, но всё остальное скрыто цифровым паролем, и тут вариантов покопаться не было.

– У меня вопрос, – обращаюсь к Фелеру. – Мне позвонил «оператор» и предложил взять заказ. Последний номер перед входящими вашей дочери.

– Заказ предложили Перевозчику, который был свободен и находился недалеко от Алины. Требовалась её доставка в кратчайшие сроки.

– Случайный человек? – удивлённо смотрю на Фелера. – Дочери, вы могли подобрать кого-то более надёжного.

– Перед помолвкой она решила поехать к подруге, потому что уже через несколько дней отправилась бы в другую страну. Жених приехал раньше озвученного срока на день.

– Почему не самолёт?

– Не хотел привлекать внимание, к тому же у Алины с собой было дорогое украшение. Оно привлекло бы внимание на досмотре и вызвало ненужные вопросы.

А ещё у неё была какая-то хрень, вырубившая меня на долгих девять часов.

– Как по нотам… – задумчиво смотрю на помощника, а затем на Фелера, понимая, что я был частью какого-то плана, который сегодня станет причиной моей смерти. – Вот только почему это так важно? Если она была кому-то предназначена, то изнасилование, которого не было, не должно помешать.

– Ты не понял, Гай, – Фелер поднимается, чтобы приблизиться ко мне, испепеляя взглядом холодных серых глаз, – жених – турок. И для него важно, чтобы будущая жена была невинна. Что и было до тех пор, пока ты не залез на мою дочь.

Его пятерня оказывается на моей шее, сжимая и отбирая кислород, который и так поступает неравномерно из-за полученных травм.

– А тот факт, что в ней нет ничего настоящего, его не смущает? – хриплю, с трудом выдавливая каждое слово.

– Ты, сука, мало того что силой взял мою дочь, ещё и морду воротишь?

– Исключительно констатация факта.

– Все изменения Алины – особые пожелания будущего мужа, и по совместительству делового партнёра. – Отмечаю едва заметную улыбку помощника, которую он вовремя прикрывает ладонью. – Знаешь, ты сорвал сделку, которая планировалась четыре месяца, испортив доставляемую посылку, и я желаю возмещения ущерба. Конкретно в твоём случае, компенсация будет перекрыта смертью, а в правила внесено дополнение, как напоминание для всех Перевозчиков, что ошибки иногда могут стоить жизни. – Ладонь исчезает, а я с жадностью вдыхаю кислород, надеясь, что человек, который создал сложную сеть, существующую почти двадцать лет, поймёт, что дочь примитивно его объебала. – Заканчивай, – сигнал помощнику, который мечется в томительном ожидании, и похороны моих надежд.

Где-то в боку пронзает обжигающей болью. И это не кастет, а нечто острое и проникающее под рёбра. Отключаюсь от боли, наслаждаясь темнотой и блаженной пустотой, но меня вновь приводят в чувства, выплеснув в лицо воду. И теперь передо мной лишь помощник, с наслаждением размахивающий перед лицом тычковым ножом, который спокойно помещается в ладони.

Впиваясь взглядом и зафиксировав мою голову одной рукой, второй медленно вводит лезвие, наслаждаясь моим перекошенным от боли лицом, и как, мне кажется, упиваясь страданиями. И как только лезвие входит по рукоять, проворачивает, вызвав мой хрип. Резко вытаскивает, позволяя опомниться. Поднимаю веки, утыкаясь взглядом в пол, а затем смотрю выше, наблюдая его стояк. Боль, доставляемая мне, его возбуждает. И сейчас передо мной садист, получающий удовольствие от физических издевательств. Фелер понимает, кто находится в непосредственной близости от его семьи? А дальше этот вопрос растворяется в новой порции разрывающей агонии, заполняющей тело и не позволяющей сосредоточиться на чём-то ином.

Вновь теряю сознание, а придя в себя, вижу Алину, которая жадно осматривает меня, облизываясь и насыщаясь картинкой окровавленного полуживого тела. Её взгляд подобен тому, с каким на меня смотрел помощник Фелера, нанося всё новые увечья. И сейчас понимаю, что она не только сама себе нанесла раны, но и получила при этом удовольствие, совместив приятное с необходимым. Больной ублюдок, истязающий моё тело, пригласил её насладиться «прекрасной» картинкой.

Ничего не говорю, потому сил издавать звуки нет, а рот наполнен кровью, которую я не в состоянии сплюнуть. Моё внимание приковывает движение её пальцев, которыми она перебирает небольшой кулон в виде птицы. Той самой, что мерещилась мне. И теперь я знаю, что это был не сон, а реальность, которую создала Алина, а кулон – подтверждение, отпечатавшееся множеством разноцветных камней. Где-то на задворках памяти всплывает уверенность, что вещицу я уже когда-то видел. Или же мысли сплелись в огромный клубок фактов и предположений, реальности и иллюзии?  И это последнее, что я запоминаю, потому что раздирающая боль заставляет закрыть глаза.

Прихожу в себя частично, различая лишь отдельные звуки и несколько мужских голосов. Оказываюсь на чём-то твёрдом, делаю попытку перевернуться, но ограничения не позволяют вытянуть ноги. Рёв мотора и визг тормозов даёт понимание, что я в машине, и, скорее всего, в багажнике. Меня добьют не здесь, оставив труп в отдалённом месте и не позволив найти сразу.

– Живой? – несильные удары по лицу возвращают в реальность, которой я не рад. – Глаза открой.

Подчиняюсь, чтобы увидеть незнакомое лицо. Черты смазываются, а голос звучит приглушённо, но я замечаю глубокий шрам, вероятно, оставшийся после исправления «заячьей губы». Меня куда-то тащат, пытаются поставить на ноги, которые не слушаются, но всё же исполняют задуманное.

– Стой, – следующее указание.

Не знаю, исполнил ли его, но кажется, что я в вертикальном положении. Не чувствую тела, превратившееся в один сплошной оголённый нерв, перекатывающий импульсы из одной точки в другую. Кажется, заводят руки за спину и раздаётся щелчок. Дёргаю конечностями, и не сразу понимаю, что их сковали наручниками.

– А теперь беги, – слышу выкрик и не могу пошевелиться.

Бежать? Мне даже думать больно, не говоря уже о том, чтобы заставить себя шевелиться. Так и стою, приготовившись к окончанию своего пребывания на Земле и понимая, что живым из этого дерьма мне не выбраться. Нет вариантов, позволяющих зайти на второй круг, и сделать всё правильно. Ничего нет. Осознав это, слышу два хлопка, а затем к уже имеющейся, прибавляется новая волна боли, растекающаяся между лопаток. Падаю ничком, ощутив блаженную прохладу, и не сразу понимаю, что подо мной снег. Машина удаляется, а я остаюсь в одиночестве, накрываемый темнотой, тишиной и непривычными редкими звуками, являющимися сейчас предвестниками моей кончины.

Уткнувшись лицом в снег, уже готов плюнуть на всё, но мысленно поношу себя последними словами, заставляя пошевелиться. И делаю это зря, потому как болевые импульсы отдаются в разные части тела, напоминая, что последние сутки меня использовали в качестве тренажёра для отработки ударов. Отчего-то перед глазами стоит образ помощника главы, и Алина, лицо которой выдаёт наслаждение полное погружение в мою агонию. Два ублюдка, скорее всего, имеют много общего, заключающегося в получении наслаждения посредством доставления боли другим.

Встряхиваю головой, заваливаюсь набок и прикладываю титанические усилия, чтобы подогнуть ноги и продеть скованные руки так, чтобы они оказались спереди. Вновь валюсь на живот и, встав на локти, предпринимаю попытку подняться, медленно сгибая ноги в коленях. Представляю себя со стороны и картинка херовая. Настолько, что у меня вряд ли есть вариант выбраться.

Наконец, заставляю тело двигаться, оказавшись в вертикальном положении, сидя на земле. Ощупываю пальцами лицо, на котором почти не осталось не тронутых кастетом участков. Осматриваю местность, если вообще можно что-то изучить одним глазом: темно, холодно, безнадёжно. Недалеко слышится треск дерева и рычание какого-то животного. И я плохо представляю, где нахожусь, зато прекрасно понимаю, что хищники, если таковые здесь есть, реагируют на запах крови. Подползаю к ближайшему дереву и, используя опору, поднимаюсь.

И это максимум, на который я способен, потому как, оторвавшись от ствола, падаю без сил. Тело пылает, словно меня затолкали в печь, но я прекрасно понимаю, что это признаки агонии, а жар, как защитная реакция организма на мороз. Он небольшой, но в некоторых местах кожу пронзают ощутимые покалывания, а значит, до момента, когда я сдохну, есть вероятность ещё и замёрзнуть. По этой причине нужно двигаться. Пока не останется сил, или пока не набреду на людей.

Вновь вглядываюсь в темноту, не оставляющей шансов на спасение, но делаю шаг, устояв, затем ещё и ещё, пока не набираю темп, кажущийся мне запредельным. На самом деле, скорее всего, я с трудом волочу ноги, запинаясь о ветки и насыпи снега. Топаю в никуда, движимый стремлением урвать чёртов кусочек жизни и подарить себе моменты осознанности. Удивительно, но сознание настолько ясное, что я могу припомнить имена всех тех, с кем работал. Даже лица вспоминаю, отмечая особенности, голос, жесты и фразы. Щегол повторял: «Хочешь жить – умей вертеться». И сейчас его слова как нельзя характеризуют ту задницу, в которой я оказался. Жить хочется, вот только возможность вертеться, рассыпается осознаем неизбежного итога.

Не знаю, сколько иду, не знаю куда, не знаю, что впереди и есть ли хоть что-то. Тело сигнализирует, что запас жизненных сил на исходе, и оно больше не желает сотрудничать. Падаю ничком. Неожиданно для самого себя, и понимаю, что подняться уже не смогу.

Смерть. Мы так редко о ней задумываемся, что её приход вводит нас в ступор. Нам кажется, впереди так много времени, что мы забываемся. Плывём по жизни, возомнив себя бессмертными, считая, что на длинной дороге ещё множество шансов и возможностей. Удивительно, но я сожалею не о том, что сделал, а о том, чего не сделал: не позвонил, не сказал, не пришёл, не оправдал ожиданий. И этих «не» так много, что я задыхаюсь от уничтожающей беспомощности и чёртового сожаления, заполняющего моё тело.

Я просрал так много шансов, сворачивая не туда, что в данный момент отчётливо вижу их все, словно перематываю плёнку на старом видеомагнитофоне, который монотонно и жестоко показывает мне пустой жизненный путь. Я столько упустил… После меня ничего не останется, и даже память, которая должна сохранить меня для других, со временем поблёкнет, подкидывая редким людям мой нечёткий образ. И сколько этих людей?

Только мать. Хорошим сыном меня назвать нельзя, но изредка я всё же звонил и повторял заученную фразу «я в порядке». Это давало ей понимание, что непутёвый ребёнок ещё не отправился на тот свет, а значит, в следующем месяце на счёт поступит привычная сумма. Ей не нужны были деньги – нужен был я. Сын, который так рано вырвался на волю, чтобы нажраться долбанной свободы, о которой долго мечтал. Лишь иногда что-то в левой части груди едва ощутимо тянуло, и я набирал её номер. Слушал недолго, но всегда внимательно, даря несколько минут радости и, наверное, облегчения. Разные номера, но она всегда меня узнавала по короткому «это я», отмахиваясь от своих проблем и желая хоть немного узнать о том, как живёт её сын. Сейчас нестерпимо хочется услышать её тихое: «Лаза́рик, береги себя».

Мать всегда спрашивала, не пришёл ли я к решению создать семью. Отношения в моей жизни были, но о продолжении рода я никогда не задумывался, считая свою деятельность непригодной для создания чего-то основательного. Столько раз видел, как использовали близких для достижения желаемого результата, что в какой-то момент зарёкся. Проще одному. Именно так. Но сейчас мне до болезненных колик хочется, чтобы кто-то помнил обо мне и даже пустил скупую слезу, сожалея о столь внезапном уходе. Сын. Я бы хотел сына, которого у меня никогда не будет. И место, где меня ждут, вспоминают, переживают и хотят возвращения.

Поздно сожалеть. Особенно в тот момент, когда лежишь посреди леса мордой в снегу, физически ощущая, как с каждой каплей крови тело покидает жизнь. Я неоднократно получал ранения, но ни одно из них не подвело меня к черте, за которой лишь темнота. Ни на секунду не сомневался, что выкарабкаюсь, вернувшись к привычному и ставшему нормой распорядку. Отработанный алгоритм, долгие годы не дававший сбоя, рассыпается, являя омерзительную изнанку, где я беззащитен перед обстоятельствами, а тело больше не мне не подчиняется, издавая редкие хрипы, напоминающие на истошные завывания зверя, попавшего в смертельную западню.

И единственное, чего я сейчас желаю – шанс. Ещё один чёртов шанс, который непременно использовал бы…