Олег вскочил с кресла. Сделал три широких шага к вешалке и зашуршал чем-то в кармане своей куртки. Связка ключей лязгнула на пол. Поднял. Достал брелок от машины. Ищет дальше.

— Щас, щас, где-то оно у меня здесь завалялось. Вот!

В его большой ладони переливалось колечко. Олег приблизился ко мне, показывает.

Я на секунду замешкалась с оценкой дорогой вещицы, которая поневоле стала участницей драматических событий.

— Красивое…

— Хм, «красивое»! Да кому оно теперь нужно — это «красивое»?

Олег сунул кольцо в карман джинсов и вернулся в кресло.

— Вон, коробочку выкинул. Думал… — он широко махнул рукой в сторону двери. — Эх, много чего думал.

Опустил голову и громко выдохнул, уперевшись локтями в расставленные колени.

***

Олег пришел ко мне на консультацию, когда уже исчерпал все способы стереть границу «френдзоны», которую начертила между ними Настя.

Три года «у нас все хорошо». Один романтический вечер с лодочной прогулкой по озеру и предложением руки и сердца. Шесть дней, восемь часов и одиннадцать минут ожидания ответа. Секунда падения в пропасть после:

— Перегорела я. Наверное, надо было раньше. Ты очень хороший, но... — сказала Настя, снимая с пальца кольцо с маленьким бриллиантом. — Я не могу его взять. Прости.

— Зачем… Что я теперь буду с ним делать? — услышал свой голос Олег откуда-то из бездны, не веря ни в то, что говорит Настя, ни в то, о чем сейчас спросил.

— О, подаришь той девушке, которая достойна тебя! — оживилась Настя. — А мы с тобой можем остаться хорошими друзьями. Олег, я много думала о нас с тобой. Ты, правда, очень хороший человек, достойный мужчина, и я ценю...

— Девушке… Какой девушке? Настя, о чем ты? Может, ты встретила кого-то другого? — прервал ее Олег, пытаясь найти хоть какую-то логику в происходящем.

— Нет, нет, у меня, кроме тебя, никого никогда не было. Причина не в этом. И причина не в тебе. Понимаешь, я не уверена, что сейчас хочу семью и детей. Дело в том, что я сама точно пока не знаю, что мне надо. Может, пожить какой-то другой жизнью, переехать. Или продолжить учиться и строить карьеру. Или попробовать другие отношения. Не знаю, как даже объяснить... Олег, я не хочу тебя терять, но и обманывать тебя не могу. Мне сейчас тоже очень тяжело.

Олег пытался переварить обрывки Настиных фраз, которые иначе как «бред какой-то» расшифровать не мог. Ни в какие привычные схемы и стратегии причина Настиного отказа не укладывалась. И в формулу три года «у нас все хорошо» тоже не укладывалась. Олег отпросился с работы, закрылся дома и отключил телефон. Новенькую двушку с недоделанным ремонтом, которую он взял в ипотеку для них с Настей, заполнила сплошная боль. Олег мог только метаться по квартире или лежать на полу, буравя потолок взглядом.

Заканчивались вторые сутки добровольного «заточения». В дверь позвонили. Раз восемь, протяжно.

— Братан, живой? У тебя телефон отключен второй день. Я думал, с Настькой куда уехали, где связи нет. А тут мимо проходил — смотрю, машина твоя под окнами. Чет хреново выглядишь. Схуднул вроде, оброс… Случилось что? — друг Серега впустил свежий воздух в «камеру» Олега.

Мужской разговор по душам за пиццей подтолкнул Олега к действиям. «Испугалась, запуталась девочка. Надо дать ей время. Она же не сказала: "Уходи навсегда". Значит, не все потеряно. А через этих "останемся друзьями" прорвемся! У нас ведь три года было все хорошо. Ну не бывает, не бывает, чтобы вот так — раз и все», — тянулась «бегущая строка» в голове Олега, когда он брился, прогревал машину, выбирал букет в цветочном киоске.

***

Сидя в своем кресле психотерапевта и слушая историю клиента, я слежу за тем, как одни мои переживания сменяются другими. Что происходит со мной, когда клиент встает на одно колено перед своей любимой, или кладет холодное полотенце на лоб заболевшей дочке, или сворачивается калачиком под пледом, когда становится одиноко рядом с родным человеком.

Знать, что я чувствую в каждый момент, — большая часть моей работы. Отличать свой внутренний отклик на историю клиента от его реальных переживаний — навык, который я четыре года оттачивала в институте психотерапии. Здесь важно не ошибиться, чтобы не навредить процессу своими интерпретациями. Потому что потом, когда я даю обратную связь собеседнику и сверяюсь с его ощущениями, материалом для работы становятся те переживания, которые совпали. И я как будто прикасаюсь к глубине, к месту, где у человека саднит. И мне становится понятной ситуация, и я уже знаю, как могу помочь.

Но не всегда я могу помочь клиенту таким способом, который представляется ему.

Я слушала, как Олег три месяца пытался разобрать по кирпичикам Настины «баррикады дружбы», и чувствовала боль. Он пытается выяснить причину, она не объясняет. Я сталкиваюсь со своей злостью. Она будит его ночью сообщением: «Я люблю тебя, но не могу быть с тобой», он отвечает: «Я тоже тебя люблю. Не понимаю почему?» Я в отчаянии. Они встречаются для разговора, который заканчивается ничем. Для меня это про обесценивание. Он пытается «выдрать» ее из своего сердца. Мне опять больно. Они договариваются вообще не общаться какое-то время, но он не выдерживает больше недели. Я в безысходности. Он пытается вернуть ей кольцо, а она ведет себя словно «какая-то чужая». Здесь мне тоскливо. Они вместе с огромной плюшевой пандой звонят ей в дверь, чтобы просто поздравить с днем рождения и удалиться, а она не открывает. И здесь шевелится моя злость.

— Олег, когда я слушаю твою историю, то чувствую много безысходности, боли, но и злости. Это как-то похоже на твои переживания? — заполняю я паузу, когда Олег останавливается.

В этот момент он заметил меня. Кашлянул, откинулся на спинку кресла.

— Ну-у… Просто я никак понять не могу. Устал, запутался.

— Чего бы тебе хотелось от нашей встречи?

Мужчины часто не озвучивают своих чувств. Отмахиваются, стараются крепиться, «быть мужиками». Они «справляются». И называют свои переживания максимум — «хреново», минимум — «мне стало как-то не по себе».

Хотя интенсивность переживаний у мужчин не меньше, чем у женщин.

Гендерные отличия никак не затронули человеческих чувств. Когда мужчина приходит к психологу, он хочет получить конкретную рекомендацию, руководство к действию.

И Олег не исключение.

— Я не хочу это все чувствовать, но не могу. Я пытаюсь не думать о ней, отвлекаться. Пробовал знакомиться с другими девушками. С друзьями стараюсь время проводить, иду, куда приглашают. Не получается не думать. Замучился… Не могу нормально работать, плохо сплю, проваливаюсь все время куда-то. Совсем хреново. Не понимаю, были ситуации в жизни и покруче: в армии несладко пришлось, отца хоронили пять лет назад, авария. Переживал, но не так. Справлялся как-то. А тут… Иногда кажется, что я схожу с ума. Скажите, когда такое проходит? Мне нужна какая-то техника, чтобы все это вырвать из себя, забыть и больше не чувствовать.

Я не хочу это чувствовать.

Хочу: «выдрать из себя», «убрать», «выбросить», «запретить себе», «вычеркнуть», «прекратить немедленно».

«Не чувствуй» — это попытка запретить себе быть.

Хотела продолжить предложение, но поставлю точку.

По-моему, глагол «быть» самый базовый, самый говорящий. В любом языке мы начинаем учить его одним из первых. Он сильный. Он про «жить».

Если вы чувствуете, значит, вы живы. А если хотите перестать чувствовать — то что это значит?

Наши чувства не возникают просто так. Чувствами вы реагируете на сигналы, которые получаете от мира. И вы не можете это регулировать, чтобы защититься от порыва гнева, отчаяния, тоски…

Вы можете по-разному относиться к тому, что заплакали от обиды или испытываете тревогу, которая вынуждает таращиться в темноту по ночам. Но вы не можете дать отмашку своей нервной системе и коре больших полушарий головного мозга: «Ребята, стоп. Я не выбирал это чувствовать! Давайте-ка, отмотаем все назад».

Вспомните, как вы умеете заботиться о себе, если у вас, скажем, ангина. Вы помогаете лекарствами организму постепенно выздороветь. Это процесс, которому нужно время. Так же и с душевной болью. Вы можете: пойти на личную психотерапию, попросить о поддержке друзей, закрыться дома, уехать на месяц в деревню медитировать, начать делать дыхательные упражнения или упахиваться в спортзале. Нащупав свой способ, вы будете легче справляться.

Любые техники, упражнения — не плохие и не хорошие. Просто помните: они длиною в чувство, которое сейчас отражает вашу реальность.

Ни одна техника не способна выключить переживания, как красная кнопка пульта — телевизор.

И вы не можете воткнуть позитивную аффирмацию в свою «нервную проводку», чтобы замкнуть процесс передачи сигналов мозгу от органов чувств. «Я больше не люблю тебя», «мы не можем быть вместе» или «давай останемся друзьями» (вот так, вдруг, по итогу трех лет формирования привязанности) — на эти послания психика выдает реакцию «страх». Олегу не поставили смертельный диагноз, не угрожают ножом в сумерках парка и навстречу не мчится горящая фура. Но.

Страх отвержения любимым человеком бежит по тем же жилам, что и страх смерти. Он также сбивает ритм вашего дыхания, заставляет кровь приливать к голове и вяжет в горле слова.

Дэниел Гоулман в своей книге «Эмоциональный интеллект»¹ рассказывает о миндалевидном теле и о его роли в формировании страха. Эта маленькая часть головного мозга нон-стоп приглядывает за импульсивными переживаниями. И она не станет учитывать «я бы хотел реагировать по-другому», «мне надо абстрагироваться», «мои чувства неправильные», «возьми себя в руки», «я должен крепиться», «надо отвлечься». Оно следует своему уставу:

«Поступающие от органов чувств сигналы позволяют миндалевидному телу проверять каждое переживание на присутствие в нем тревоги. Это дает миндалевидному телу возможность занять властное положение в ментальной жизни, став чем-то вроде психологического часового, обращающегося к каждой ситуации, к каждому ощущению всегда с однотипными и самыми примитивными вопросами: "Это то, что я не выношу? Это больно задевает меня? Это что-то, чего я боюсь?" Если дело обстоит именно так — если сложившаяся ситуация, так или иначе, подразумевает утвердительный ответ, — миндалевидное тело мгновенно реагирует как нервная проводка, телеграфируя сообщение о критическом моменте всем отделам головного мозга»².