И что ты чувствуешь теперь тогда? – сказал он.
Теперь тогда, – сказала она. – Интересная речевая конструкция.
Что-что? – сказал он.
Прошлое и настоящее вместе, – сказала она. – Теперь. Тогда.
Он в недоумении замолчал.
Еще я прочитал Кафку. Рассказ о брате и сестре, которые проходят мимо ворот усадьбы и, возможно, стучат в ворота, а возможно, и не стучат вовсе. Он правдивее, этот крохотный рассказик, чем многое из того, что я прочитал, глубоко копает…»[38]
жизни, – говорит он. – Нас повели. Два охранника. Нас четыреста человек. Как-то в ноябре. Синематограф. У него был псевдотюдоровский фасад. Очень симпатичный. «Великий диктатор». Чаплин-цирюльник влюблен в привлекательную девушку. Девушка – тезка моей сестры. Это было что-то с чем-то – так вот изобразить Гитлера. А дома в лагере в тот вечер был концерт. Кажется, Шуберт.
Не очень-то похоже на тюрьму, – говорит она.
Тюрьма есть тюрьма, – говорит он. – Чем бы ты ни заполнял время.
Мистер Ульман смеется.
Он рассказывает о карнавале, на который ходил во время гиперинфляции 1920-х годов.
Вдруг все в городе помешались на танцах, это был какой-то вирус танца, – говорит мистер Ульман. – Весь город плясал и плясал – от безумия и нищеты. Доведенный до радости.
Сегодня он рассказал мне историю про яблоки. Как один раз к воротам тюрьмы кто-то принес ящики с яблоками для мужчин, сидевших в тюрьме, и как всего через пару секунд все эти дармовые яблоки расхватали – только пустые ящики на земле остались. Но никто не видел этих яблок, никто не ел этих яблок и никто не видел, чтобы кто-то другой ел эти яблоки, – и потом после этого еще много недель кто-нибудь говорил, будто предлагал запрещенный наркотик: не хочешь купить это яблоко? И скоро одно яблоко стоило в пятнадцать раз дороже изначальной цены. Так устроен мир.