– Везет? – застонала я. И вдруг слышу звуки капель, отбивающих чечетку на моем окне. В тот момент я проклинала свою мать. За то, что она заставила меня встать в такую рань и при этом не удосужилась сделать аналогичное действие. А бег под дождем давал возможность испытать все оттенки серого. И так каждый день. Старушка Англия никогда не славилась солнечными уик-эндами.

– Ты уже два с лишним месяца занимаешься кардио и ешь одну травку. Скажи мне, Alis, ты научилась высасывать калории из воздуха или кто-то тебя подкармливает тем, что не улучшает твою талию? – с подъебом в сторону отца проворчала мать.

– Любовь моя, ну зачем ты ее так мучаешь? Придет время, и она сама все скинет. Просто пока гормоны не дают этого сделать. Она потом израстется и будет нормальной, – ответил Papa, заслоняя меня от уже слегка поехавшей матери. Но экзекуция не окончилась. Я все также бегала изо дня в день, сидя на сельдереевой диете, которой мог позавидовать любой веган. Эта пытка запомнилась мне на всю непродолжительную жизнь.

Но, как и сказал мой Papa, уже в пятнадцать лет я полностью сбросила все лишнее и почистила кожу. Стала нравиться мальчикам и даже себе (это была первая метаморфоза из нескольких). Короче говоря, из гадкого утенка я превратилась в прекрасного лебедя. Но, говоря по правде, сказка была из творчества Братьев Grimm. Как я сбросила вес, наверное, некоторых даже не удивит. Короче, весь «секрет» заключен в двух последовательных действиях: для начала вы жрете все, что душе угодно и в каких угодно количествах, а после сей трапезы идете в отдельный туалет и щекотите себе гланды пальцами. Есть, конечно, более изощренные способы похудеть: заниматься все тем же спортом, промывать прямую кишку клизмой, жрать одни отруби или вообще не жрать, и наконец, съесть яйцо бычьего цепня, распространяя потом клубки червей. Но от всех этих способов люди получают анорексию – болезнь бедных и голодных. Я же страдала булимией.

Короче, кто знает, что это, – может сесть на место и радоваться. Остальные – «загуглите» и знайте еще две вещи про эту «недоболезнь безвольных блонди». Первое и самое главное – так вы не сильно похудеете, потому что «два пальца в рот» – не средство похудения, а способ оставаться такой же болезненно стройной. Зато булимия будет развиваться в геометрической прогрессии, и вы просто пойдете по кругу. Второе, но не менее важное – от нее у вас может развиться бесплодие! (На самом деле не совсем из-за булимии, но есть такая штука, как причинно-следственная связь. Тоже «загуглите».)

Я с тринадцати лет начала баловаться этой херней. Все пошло с банального отравления какими‑то экзотическими фруктами, присланными для Papa в большой подарочной корзине. По совету нашего семейного врача, Madre вызвала у меня рвоту. И после дело пошло на поток. Да такой силы, что сложив весь объем еды, который я из себя выплеснула за годы, то набрался бы маленький водоем, полностью наполненный продуктами питания и желудочным соком с желчью. Уткам бы явно понравилось плавать в этом зловонном месиве. Все эти годы родители даже не подозревали, что их «умная» Alis занималась подобным каждый день и не по разу.

Потом начались проблемы. Вновь появились прыщи, запах изо рта, соломенные волосы. Но косметикой все не обошлось. Острые и неприятные боли в желудке, дерьмо темного цвета, а после я начала бледнеть и терять сознание.

– У вашей дочери ulcusgastrica, мы предлагаем ей побыть в больнице и пройти курс лечения во избежание рецидива, – констатировал доктор моим родителям, но что-то он не договаривал на тот момент. Я чувствовала это, как кошка надвигающийся шторм, и мое чувство было подтверждено после.

– Доктор, у меня какие-то неприятные боли в области живота, но это не месячные. Странно, но у меня вообще задержка второй месяц, а я точно не занималась этим с мальчиками. Думала, что это из-за болезни, и боли тоже оттуда. Вначале было терпимо, а сегодня я уже не смогла встать с постели, – шептала я, корчась на больничной койке. Пот по моему лицу стекал большими, холодными каплями, как во время дождя. Глаза тоже протекали, ведь боль была просто охуенной, других слов я даже подобрать не могу.

– Ой, доктор, похоже, я только что наделала в койку, – вдруг призналась я с отвращением к своему организму и всему неудержимому бреду, что нахлынул в тот момент. А в халат и матрас тем временем просачивалась багряно-коричневая субстанция с едким запахом мочи. Потом… Потом я рухнула в обморок, и единственное, что запомнилось мне перед отключкой, была фраза одной из медсестер: «Она еще девочка, может, стоит ввести лапароскоп через пупок?»

После полный кавардак из криков персонала клиники, лязга железа, писка оборудования, и в конце еще одно: «Мы не можем резать ее ради проверки! Ее нужно срочно вытаскивать!»

Проснулась я от вопросов, задаваемых вновь и вновь: «Как тебя зовут? Сколько тебе лет? Где ты живешь?» – проносившихся где-то далеко и падающих тяжелыми бетонными плитами у меня в голове. А я, в свою очередь, отвечала снова и снова на эти вопросы, не понимая, где и кто мне их задает. В тот момент, когда я еще не проснулась окончательно, было очень страшно, что мои глаза так и останутся слегка приоткрытыми. Две узкие щели, способные улавливать лишь размытые образы и ослепительный свет. Это продолжалось вечность – состояние между сном и реальностью. Между забвением и разумом. То самое жуткое состояние, когда слышишь будильник, но не можешь двигаться. Звон пронизывает все твои мечты и разрушает те самые воздушные замки, на которые нельзя смотреть. (Так писал Ray Bradbury в одном из своих рассказов.)

Но все резко изменилось от одной фразы, которую я поняла даже под остаточным наркозом:

– Итак, ваша дочь бесплодна (Это прозвучало в тот момент не так страшно, как после проигрывалось у меня в голове с сокрушительным действием.) Мы обнаружили Carcinoma corporis uteri.

– Что вы обнаружили?! – спросила я, вскочив с койки и тут же свалившись на холодный кафельный пол от невыносимо резкой боли. Меня словно ударили ножом прямо в пах.

– Это рак мукозного слоя матки, – говорил доктор с весьма спокойной и даже отстраненной интонацией, в то время как две медсестры поднимали мое извивающееся тело обратно на койку.

– Мукочего? – с перекореженной от непонимания гримасой переспросил Papa.

– Мукозный слой матки – это внутренняя стенка, испещренная сосудами, влияющая на репродуктивные способности вашей дочери, – ответил доктор с все той же интонацией.

Потом долгий разговор отца с доктором, в котором нет ничего интересного и познавательного, но в двух словах – это пиздец! Доктор сказал, что эта болезнь вызвана неправильным питанием и гормональным сдвигом. Что бояться теперь нечего, так как распространение было успешно купировано. Что полное восстановление, конечно, уже невозможно, а боли и спазмы могут возникать еще до полу года. Что теперь все зависит от меня и моего паршивого организма.

– Боли должны уйти после реабилитационного курса. Ах да, и еще – как же вам повезло, что она лежала именно в нашей клинике. Без нашего своевременного вмешательства она была бы мертва или от потери крови, или от сепсиса, или от… Также была вероятность болевого шока. Так что Alis и вам, Mr. Young, крупно повезло! – похлопав отца по плечу, закончил доктор с интонацией, будто у меня был день рождения, а он – моя одноклассница, которую пригласили ради приличия.

И вроде бы все обошлось! Все охуеть как счастливы, что их любимая златовласка жива и относительно здорова. Но почему-то меня все эти «новости» ни разу не обрадовали. Почему? Да потому что теперь, после всех этих лет мечтаний о хорошем муже, о детях и о семье, на всем можно поставить большущий крест. Даже не крест, а положить хуй на семью, на мужа и на сратое будущее!

И вот я сижу на окне и смотрю вдаль сквозь капли дождя. Они стекают ровными, цветными полосами, бросая тень глубоких шрамов, уродующих мое лицо. И уже там, за окном, сливаясь со слезами, они отражают яркий свет уличных фонарей. Романтика, мать ее. Еще какая. Прям можно отдельный фильм снимать о судьбе маленькой забитой девчушки с полным мешком проблем и депрессивным настроем. Но дождь был последней каплей в этом омуте проблем. Нет, сам дождь ничего плохого не делал. Но атмосфера уныния и серости в тот момент уничтожила последние хорошие эмоции.

Я провалилась. Сгрызая ногти до самого мяса, с красным шнобелем, растекшимися глазами и кашей в голове – я думала обо всем и ни о чем. О себе, о своем здоровье, о родителях, о школе и одноклассницах (всегда считала их шлюхами). И этот бред продолжался день, неделю, месяц. Я похудела еще на несколько фунтов и стала похожа на… Бля… Я была уже не той милой и стройной девушкой, способной притягивать парней как магнит. Я была похожа на поганку – такую же бледную и безжизненную. Ту, что уже не узнают учителя, не поддерживают подруги и сторонятся прохожие. Ту, что нужно пнуть большим сапогом, да с такой силой, чтоб шляпка разлетелась в труху.

Тогда меня и решили отвести к психологу. Или к психиатру. Я сама не понимаю и обманывать никого не хочу. Если есть амбулаторное лечение, то наверняка это был психиатр. Короче, этот был Robert Plant, потрепанный годами и историями людей, которым он старательно выправлял мозги. Каждый вторник я приходила к нему на принудительные сеансы самопознания. «Прости себя», «думай о хорошем» и многое другое из его уст звучало очень убедительно, и я с радостью наматывала себе лишние узелки на платье самоидентификации. Да как тут не верить в счастье и радость, если каждый день принимать одну маленькую таблетку лавоксина. Правда, действовать чудеса закончили через неделю, что было связано с седативным свойством препарата, и мне прописали куда более сильную вещь.

Vivarinum был решением всех проблем в абсолютной форме. Все невзгоды разом испарились. Проблемы со здоровьем больше не беспокоили, что уж говорить о мнении других людей. Кто-то сказал о популярности и друзьях? Оценках и будущем? Парне и серьезных отношениях? Клала я огромный хер на все! Дрочилы! Я разлагалась во всех смыслах этого слова. Препарат хоть и сделал меня счастливой, но не смог заставить взять ложку в руки, да и сам был крайне токсичен и с моим без того высохшим организмом усугубил все в несколько раз. Родители, держась за голову, начали придумывать какие-то альтернативные средства моего лечения.

Все целебные БАДы или бабушкины рецепты, конечно, интересная штука, но малодейственная. Все, кроме одного…

– Привет, Alis, ты сегодня совсем бледная, – сказал Jerry, проходя через парадную и смотря на меня с ужасом или качественно скрываемым отвращением. – Ты, конечно, можешь считать меня уродом, – посмотрел он мне в глаза, – но у меня есть то, что стопроцентно поставит тебя на ноги всего за неделю, – продолжал он, сунув руку во внутренний карман куртки.

– Jerry, что, черт подери, тебе нужно? Давай ты оставишь свои шуточки с обратной стороны входной двери?! С меня хватит! Я лучше вскрою вены или прыгну с моста, но больше ничего глотать не стану! – с недовольством ответила я и, повернувшись к нему спиной, пошла в свою комнату, не дождавшись его «панацеи».

– Да погодь ты! Это реальная штука! – остановил он меня, схватив за запястье, и с легкостью развернув к себе. – Родичи дома?

Permiso (Решение)

– Нет. Papa на работе, а Madre опять на фитнесе или что-то наподобие. Я была одна и хочу остаться таковой дальше. Прошу, Jerry, уйди. Ты же знаешь, как мне было плохо в последние полгода? Как я страдала все это время? Какие ужасы мне еще придется пережить?! – все больше и больше повышала я голос. – И тут являешься ты и говоришь, что нашел то, что за неделю способно поставить меня на ноги?! – уже с сарказмом и раздражением выкрикивала я ему в лицо. – Пошел ты, Jerry, знаешь куда?! И без твоей херни стою ровно.

– Посмотри на это! – словно не услышав моего негодования, протянул он мне свой правый кулак, закрывая за собой дверь. – Это, моя дорогая Alis, и есть решение твоей проблемы. Ну, во всяком случае, я поспрашивал, и все говорят, что должно помочь. Не знаю насчет полного выздоровления, тем более через неделю, но чувствовать себя ты будешь в разы лучше, – проговорил он с радостной, по-детски наивной смешинкой в голосе и разжав кулак, отдал мне загадочную панацею.

– И что это? – совершенно не понимая, что же все-таки находилось в маленьком конвертике, пробубнила я сквозь выступающие слезы. – Ты решил так пошутить?! Дав мне сушеную рукколу? Думаешь, что она меня вылечит?! Это, по-твоему, очень смешно?! Я считала тебя лучшим другом! Я думала – ты единственный, кто еще не отвернулся от меня! – с всхлипами и уже вытекающими слезами проорала я.

– Успокойся ты. Что начала-то? Не рук-ко-ла это, а четырехлистник, – с некой опаской, но все той же нелепой ухмылкой сказал он, смахнув с моего лица прядку волос. – Не подумай ничего дурного. Все куплено в специальном магазинчике.

– Ты с ума сошел? – прошептала я, уронив сверток на пол. Мое сердце еще никогда не билось так сильно. Тремор охватил не только руки, но и все тело в целом. И все действие виваринума рассеялось, дав моему мозгу вновь рассуждать трезво. – Какого хрена ты принес мне его домой? Ты совсем поехавший? – Мои ногти почти проткнули кожу на ладонях. Тремор по нарастающей охватил нижнюю губу. А в ноги прилило такое количество крови, что, казалось, в других частях тела ее уже нет. – Я, я же никогда не…

– Да блин! Успокойся ты. Говорю же – это просто клевер. Я ж не урановый стержень тебе в дом принес. Да и ваша реакция, молодая леди, для нашего района не свойственна. На вот, смотри, – чуть ли не со смехом сказал он, поддерживая мое тело в вертикальном положении. Потом обхватил меня за талию и протянул вытащенное также из внутреннего кармана глянцевое удостоверение. – Цени! У меня опухоль мозга последней степени. Ты прикинь, мне осталось жить… так-так-так… четыре недели или типа того. А зовут меня Hugo Garsias или Garcia, но важно не это! Важно то, что теперь ты точно поправишься! – засунув обратно в карман удостоверение и стерев нахлынувшие на меня слезы, сказал он. Затем взглядом пробежался по первому этажу и спросил: – У тебя есть какой-нибудь мешок? А трубки?

Я смотрела на него, как на безумца. В моей душе был водоворот из чувств, а в голове бушевал ураган мыслей: «Как, я – и lunatic¹? Как, я – и не попробую? Как быть? А вдруг мой Papa узнает?»

– Мешки в одном из шкафчиков кухонной зоны – немного успокоившись и придя в себя, указала я пальцем в правую часть первого этажа: – А какие нужны трубки?

– Да я подъебываю, –