Отмщенный, но не покаявшийся

По всему дому стелется прозрачная дымка полумрака, поглощенного стекающей со стен тишиной. Еще совсем не поздно, но сгустившиеся несколько часов назад тяжелые тучи заполонили небесную высь целиком, погрузив всё в вечерний мрак. В окна стучит дождь. Эхом отдаются звуки капель в серых комнатах. В прихожей горит несколько настенных светильников, они-то и создают ту единственную маленькую оживленную часть дома, погруженного в темноту.

Улицу освещают фонари. Из окна второго этажа видны редкие прохожие, торопящиеся укрыться от разбушевавшейся стихии. Кто-то имеет с собой зонтик и прикрывается им от холодных капель, кто-то нет и, боясь промокнуть и простудиться, спешит поскорее добраться туда, где тепло и уютно.

Прислонившись лбом к холодному стеклу, Микаэль с тоской глядит на улицу. За окном почти ничего не разглядеть из-за усилившегося дождя и потоков, ручьями льющихся по стеклу. Смутные образы да расплывчатые ореолы фонарей, отражающихся в лужах.

Ярость и негодование улеглись в душе, на смену им пришло равнодушное унынье. В горячности и борьбе с поглощающей болью обиды прошли первые часы. Невыносимо было сознавать свое унижение от человека, которому ты не давал никакого повода оскорблять тебя именно таким образом, да еще и при всех. Который ничего не знал, но с лихвой впитал в себя омерзительную байку, выдуманную другими и тешился ею, найдя изумительный повод отомстить за себя. Это низко. Низко и подло. Лучше бы Юу со своими новыми дружками избили его прямо там, на глазах у всех, чем также на глазах у всех он так оскорбил его. Ни у кого из прежних воздыхателей Микаэля не хватало на это духу, кем бы они ни были, пусть то был конченный ублюдок без достоинства и чести, или смельчак готовый в любой момент кинуться на любого без страха и упрека. И те, и другие бросали свои обиды и оскорбления, будучи с ним наедине, в крайнем случае, в кругу совсем небольшой компании. Они страшились объявить правду во всеуслышание и открыто заклеймить себя позором отвергнутого, а самого Мику выставить причиной своей страсти. А Юу… Юу экземпляр. Достойный экземпляр.

Первую нападку и оскорбление с его стороны Мика еще кое-как проглотил, но, когда это повторилось вновь, копье боли пронзило насквозь, хотя до этого острие только оцарапало сердце.

Бессмысленный взгляд устремлен в пустоту. Приготовления к завтрашнему дню завершены. Исполненный обиды и ненависти воспаленный разум быстро обмозговал мелкие детали к заготовленной ранее идее, а руки ловко воплотили ее в жизнь, а теперь все погрузилось в эмоциональное беспамятство. Что-то гложет изнутри, а сил справляться с этой болью уже не достает, как и выказывать ее открыто, ломая и круша все, что попадается на глаза. В комнате и без того уже беспорядок. Валяются разорванные клочья бумаги, с рабочего стола в порыве необузданного гнева на пол сметено практически всё, что на нём находилось.

Не обращая внимания на мусор под ногами, Микаэль выходит из своей комнаты, а когда возвращается, в его руках поблескивает бутылка крепкого красного вина. Отец видимо забыл о нем, да и предпочитал он что-то более крепкое, однако его сыну оно сегодня как раз в угоду. Выходить на улицу не хочется, а заглушить чем-нибудь внутреннюю боль необходимо, иначе она просто сведет его с ума.

Микаэль делает глоток, и осознание своего полного одиночества наваливается и давит как никогда. Никого, совершенно никого рядом, кто бы мог помочь ему, утешить, прижать к себе и не отпускать. Хотя бы произнести несколько слов для поддержания внутренних сил, столь необходимых для борьбы с этой жизнью. Позволить себе быть слабым и, как все нормальные люди, просто раствориться в теплоте чужих объятий и слов, исходящих из самого сердца. Очутиться в руках того, кто укроет и защитит от всех бурь, подарит смех и радость. Будет рядом и никогда не бросит, не обманет, не высмеет, не обидит.

И теперь, все что окружает – стены, потолки, мебель, все это дышит беспросветным одиночеством и осознанием, что рядом никого нет и не будет. Все оставили его. Все. Не к кому идти, не к кому возвращаться, некого ждать. Вот она – мучительная реальность даже самого сильного на первый взгляд человеческого существа – в душе мы всегда одиноки.

Юноша мало привычен к алкоголю и довольно быстро его разум затуманивается, а мысли становятся бессвязными и путанными. Уже не думая ни о чем, он просто продолжает заливать свою тоску, в то время как в окна колотит дождь.

В какой-то момент становится ужасно жарко и невыносимо душно. Кажется, что еще мгновенье и тело воспылает. Отставляя полупустую бутылку на подоконник, Микаэль распахивает двустворчатое окно. Мгновенно в лицо ударяет поток холодного, промозглого ветра, врывающегося с силой в комнату. Противно и сыро, но разгоряченный алкоголем парень чувствует отдушину в безжалостных порывах. Ставя руки на подоконник и продвигаясь чуть вперед, он, закрыв глаза, с наслаждением подставляет лицо под жгучие капли небесной воды. Они успокаивают сознание, приятно охлаждают разум. Такие жаркие и горячие, словно страстные ласки влюбленных. Одежда и волосы постепенно намокают, становится зябко, но мальчик не в силах оторваться от пьянящего вечернего воздуха. Чуть приоткрыв глаза, он вбирает носом кислород, вглядываясь в бесконечную темноту неба, озаренного неоновыми миражами.

Где-то там вдали, за всей этой чернотой, быть может, есть то, чего так жаждет его душа. Куда отчаянно рвется, пытаясь сбросить телесную оболочку, будто бы предчувствуя там конец своих мучений. Там… вдали… Где-то далеко-далеко, там, где кричат птицы, резвясь среди белых облаков.

Омываемый дождем подоконник становится скользким. По стальному откосу быстро бежит вода, падая на асфальтированную дорожку под окнами дома.

А мальчик все вглядывается и вглядывается вдаль, подаваясь вперед, словно пытаясь коснуться чего-то призрачного и непостижимого, но на самом деле нежась в холодных объятиях целительного июньского ливня. Подставляя лицо под резкие потоки, он еще подается вперед. Выставляя руку, сильнее высовываясь из окна навстречу пленяющему чувству желания раствориться в ласках дождя, Мика не нащупывает опоры. Секундное недоумение, а потом тело пробирает леденящий страх. Распахивая и опуская глаза, он видит землю перед собой, чувствует, как потерявшее равновесие тело переваливается через подоконник и нет ничего, за что можно ухватиться.

Он уже ощущает себя на земле, когда рука нащупывает и хватается за оконную планку, посредине окна. Собирая все силы, что остались в теле, Мика выравнивается, крепко хватаясь за раму. Падения удалось избежать, но его все еще трясет. Он уже увидел и ощутил себя размазанным по земле, даже услышал крик того, кто обнаружит в луже грязи его искалеченное и, возможно, уже бездыханное тело. Сидя на подоконнике, обхватив раму, он касается ее головой и тяжело дышит. Страх не отпускает, надежно держит в своих мерзких лапах. Сердце бешено колотится в груди, набатом отбиваясь в висках.

Мика жмется к спасительной планке, словно она будет способна защищать его всю жизнь от всех бедствий и напастей. Так, как обычно дети жмутся к матери, желая получить ее тепло и нежность.

Постепенно пульс замедляется, дыхание выравнивается, осознание, что опасность миновала, укореняется. Микаэль открывает глаза, и почти неуловимый в общем гуле выдох невольно вырывается из груди. Продолжая держаться за планку, юноша опускает тяжелый взгляд вниз. Второй этаж, в принципе не так высоко, чтобы разбиться. Даже допустим слабый вариант невероятного везения ничего себе не сломать при приземлении. В ушах по-прежнему завывает ветер, проходясь холодной волной по мокрому телу, заставляя его дрожать.

Не отрывая взгляда от земли, он грустно усмехнулся появившейся мысли, что быть может, ему вовсе не стоило цепляться, а стоило упасть. Давящее чувство безмерной тоски, сковывает, как и намоченная дождем одежда на теле и тянет вниз. Упасть, разбиться и навеки освободить себя от терзающих душу чувств ненужности и непонятости. Никто даже не заметит, если вдруг он исчезнет. Ни в классе, ни на улице, ни дома. Отец? А что отец? Быть может погорюет, погорюет да обзаведется новой семьей, как сделал это, когда потерял жену, мать Микаэля. Сделает так и теперь, потеряв сына. Что касается школы, так может, если кто и вспомнит, что его долго нет на занятиях, так это Лео или Кота, ну может быть парни из художественного клуба, которые, ринувшись к своей модели, не отыщут ее на территории школы, может еще несколько человек, пламенеющих желанием утолить свою плотскую жажду. И все. Нет никого, кто бы действительно оплакал его и пожалел, что его больше нет на свете.

Наверное…

Померкшие синие глаза устремлены в черную пустоту, где виднеются только легкие очертания предметов, находящихся под окнами дома.

…стоило разбиться.

Поздно возвратившись домой, отец, приоткрывая и без того незапертую дверь, обнаруживает сына спящим на постели. Окно в комнате распахнуто настежь, в него влетает свежий теплый ветер, хранящий влагу и сырость давно окончившегося ливня. Боясь потревожить чужой сон, мужчина, качая головой, так и притворяет дверь спальни, даже не догадываясь, что его сын попросту вдрызг пьян и доказательством тому служит пустая бутылка, стоящая за столом. Но он не видит ее, не знает, что испытывал Микаэль прежде, чем его свалил сон, и не знает, что более всего тревожит его душу. Он видит только своего шестнадцатилетнего мальчика, уснувшего в одежде на застланной постели в беспорядке собственной комнаты. Но он все так же беспокоится о его судьбе, отсутствии близких друзей, возлюбленной, развлечений, в общем, обо всем том, что должен был иметь Мика, будь он обычным ребенком, выросшим в самой обычной семье, а не трудным подростком, у которого в прошлом произошло множество тяжелых моментов, наложивших сильный отпечаток на его личность.

В отличие от Микаэля, прозлившегося весь вечер, Юичиро был более или менее спокоен, если не считать угрызений совести. Убеждения и заверения Ичиносе сыграли свою роль в изменении мнения Юу о Мике и его непристойном поведении. Пускай капитану не удалось до конца убедить своего игрока, но зародить в нем зерно сомнения в тот момент очень даже удалось, более того, оно начало быстро прорастать. Уже придя домой, Амане был готов принести свои извинения Шиндо, который, к слову, действительно сбежал с последних уроков. Юу понимал, что если его обвинения ложные и дела на самом деле обстоят иначе, то своими словами он очень больно ранил одноклассника, непростительно больно. Но, конечно, если ошибается Глен, то его слова абсолютно реалистичны и переживать не из-за чего, однако же если нет и эта клевета отвергнутых… Все куда хуже.

Узнать, что все слова, касающиеся Микаэля в этой школе, грязная ложь, было наилучшим из того, что могло бы произойти сейчас. Объяснить это сложно самому себе, но знать, что враг твоего детства не пал так низко – окрыляет.

Поскольку укоры совести значительно уступали по силе мукам негодования, которые зверски терзали его последние пару дней, то вечер Юу прошел относительно спокойно. А на утро он был готов попробовать поговорить с Микой, если, конечно, тот придет в школу и если удастся вызвать его на разговор, потому как оба эти варианта представляются маловероятными учитывая вчерашнее оскорбление.

У ворот школы Юу приметил идущих друзей – Шинью и Глена, а с ними какую-то незнакомую девочку невысокого роста в школьной форме, похожей на ту, что носят ученицы соседствующей школы для девочек. Троица только подходила к главному входу, у которого их остался ждать Юичиро. По пути кареглазая девочка, что-то бросив своим спутникам, свернула в другую сторону на углу, а парни последовали по прямой.

– Опаздываете, – усмехнулся Юичиро, когда те подошли ближе.

– Шинье тут с утра работенку подбросили, так пришлось задержаться, – пожимая Юу руку в знак приветствия, отозвался Глен.

– Ага, а потом еще сестру пришлось провожать, – усмехнулся Шинья.

– Сестру? – удивился Амане. – У тебя есть сестра? Это она была с вами?

– Она самая. Шиноа редко ходит вместе с нами, невзирая на то, что нам по пути, но сегодня, видимо, особый случай.

– Ясно, – усмехнулся Юичиро. – А ты не говорил, что у тебя есть сестра.

– Младшая сестра не такое уж великое достояние. Почти у каждого дома есть или сестра или брат. Морока с ними одна, даже если они всего на год младше тебя, – развел руками Шинья, для которого это и впрямь не было чем-то особенным, о чем стоит сообщать.

– Ну не знаю, – улыбнулся Юу, который ни за что не отказался бы иметь брата или сестру. Хотя предпочтительней был бы все же брат и желательно ровесник, ну или немного старше. Но он в семье был один и думать о том, что у его матери сейчас появится еще один ребенок не хотелось. В их положении это было бы очень накладно.

– Юу, по поводу вчерашнего, – начал Глен, но Амане покачал головой.

– Не надо ничего говорить, – он поглядел на школу. – Я надеюсь, он уже пришел, и я смогу с ним поговорить до начала занятий.

– Хочешь сказать, ты подумал над моими словами? – серьезно осведомился Ичиносе. – И к какому выводу ты пришел?

– Еще сам не знаю, – пожал плечами Юичиро, не отрывая задумчивого взгляда от здания. – Но зато точно знаю, что должен сделать, пока не стало совсем поздно.

Пускай он и не простил Мику за все его прегрешения перед ним, да только извиниться за свою грубость и недостойное поведение в данном случае Юу считал себя обязанным.

Шинья с Гленом только переглянулись, но расспрашивать подробней не стали и просто пошли за другом в школу. Исполненный неким благодушием, Юичиро ступил на порог школьного заведения и примерно с таким же внутренним настроем вошел в старое здание.

Непривычно шумно показалось им в коридоре второго этажа. В чем непосредственно дело они пока понять не могли, но что-то явно крылось около стенда с расписанием, возле которого собрался народ и проходящие мимо посмеивались, бросая взгляды на доску и стол под окном.

– Что это там такое? – осведомился Шинья, всматриваясь в то, что так привлекло всеобщее внимание.

– Может объявление какое новое вывесили? – предположил Глен.

– Возможно, но обычно вывешенные объявления стольких не привлекают и радости такой на лицах не вызывают, скорее наоборот, – протянул Шинья.

Подойдя ближе и получив возможность увидеть то, над чем посмеивались все проходящие, Шинья и Глен просто остановились, не зная, как реагировать и что говорить другу, а Юичиро оторопел, устремив взгляд на стенд, где и впрямь красовалось новенькое объявление с большими четкими иероглифами, которые гласили, что некоему ученику первого класса старшей школы, по имени Амане Юичиро срочно требуется операция по увеличению его полового органа. Он слезно молит помочь ему в решении его маленькой проблемы, потому как хочет ощутить себя полноценным мужчиной и больше никогда не терпеть насмешек противоположного пола по поводу своей ущербности и обзавестись наконец подружкой, как уже давно подобало бы знаменитому футболисту, подающему большие надежды, к сожалению, только в спорте. А для того, чтобы все кто прочитает это объявление, были уверенны, что их не обманывают и человеку действительно нужна помощь, прилагалась фотография пострадавшего в неглиже. Идеальное смуглое, в меру рельефное тело красивого зеленоглазого брюнета венчала деталь, сводящая на нет всю прелесть спортивной фигуры. Обработанный умельцем, вывесившим это постыдное объявление на доске, половой орган был по размеру вдвое меньше спичечного коробка. Издали могло показаться, что там и вовсе ничего нет. Но кое-что там было, а чтобы разглядеть поближе всю степень трагедии несчастного, в довесок ко всему, под объявлением и фотографией была подвешена лупа.

Еще одна точно такая же фотография стояла на столике у окна рядом с коробочкой, надпись на которой гласила «Пожертвования». В самой коробке уже лежало несколько монет и проходящие мимо, не забывая посмеяться, бросали в коробочку мелочь.

Амане стоял ни живой, ни мертвый. Если бы сейчас пол под ногами разверзся и он провалился в самое пекло, то был бы только счастлив. Гореть в аду и то приятнее, нежели стоять и наблюдать свой собственный позор, который ко всему прочему является гнусной ложью и никак не соответствует истине.