Из гостеприимной столицы едва ли кто поспешит уйти, если пришел с добрыми намерениями. А если с недобрыми, так попросту уйти не сможет. Но это ведь совсем другой разговор.

Покуда льется вино, а столы ломятся от угощений и музыка разносится под сводами зала, – почему бы не развлечься? Не поиграть в чужие игры, не послушать чужую музыку?

Алексей незаметно подает знак. В центр тронного зала выходят танцовщицы, подхватывая мотив восточной музыки и вплетая в него свои движения. Порта много чего говорит на диковинном своем языке, но всякую заморскую речь можно развить в диалог двух культур. На худой конец, в творческую дуэль, демонстрацию мастерства. Принять чужое тоже можно по-разному: можно согласиться, а можно и позволить.

– И вправду. И вправду… – Посол покачивает головой на толстой шее, дует в усы и отправляет в рот финик, завернутый в тонкий ломтик мяса.

Вот, значит, какой он, новый правитель княжества Феодоро. Проще было, когда на троне восседал его отец – Стефан, кажется. Тот был тихим, неприметным, готовым исчезнуть с поля битвы за власть, как только представится такая возможность. А этот… Поглядите на него – подсылает своих танцовщиц. Думает, никто не заметит такой наглости?

Глаз посла чуть дергается. Да что не так с этим островом? Что хан, что князек – одного поля ягоды, гордецы. Он щелкает пальцами, унизанными множеством колец, подманивает слугу. Тот кивает и убегает выполнять поручение. Пусть начнется настоящее представление, а не этот балаган.

Музыка обрывается неожиданной тишиной. Первым в ней, открывая новый акт, звучит протяжный мизмар. За ним звенят по нарастающей циллы. Под гулкий, сердечный бой табла в клубах дыма от группы танцовщиц отделяется Тень. Полупрозрачные одежды обволакивают фигуру, словно черной водой, оставляя изгибы едва читаемыми.

Мангупские девы замирают вместе с остановившейся музыкой. Алексей очерчивает пальцем круг в воздухе и уводит жест в сторону. Танцовщицы медленно двигаются по краю освещенной площадки, освобождая место. По одной в легком танце скрываются они из поля зрения. Все теперь выглядит так, будто смена танцев была запланированной, без неловкости, которой мог бы обернуться такой сюрприз.

Занявшая место ушедших девушек Тень двигается странно: она то видением зависает в воздухе над полом зала, то становится зримой и выгибается причудливым изваянием. Опускается к земле, вырастает внезапно. У того, кто способен на такие движения, не может быть ни имени, ни возраста. Но браслет на ноге, позвякивающий от движений алыми камнями-каплями, выдает уже примеченного князем среди прочих человека.

Вдруг будто случайно соскальзывает с головы танцора верхний палантин, открывая глаза, распущенные волосы, дерзкие плечи, обнаженную спину и руки в золотых браслетах. Те взгляды, что еще не были прикованы к центру зала, устремляются туда.

– Признаю, уважаемый посол, этим вы меня удивили.

Посол знает, как хороши его сокровища, и эта Тень, оплетенная драгоценными цепями, окропленная алыми камнями, в том числе. У танцора всегда закрыта часть лица, и не без причины. Всегда напоказ выставлена копна черных волнистых волос – тоже неслучайно. Эту диковинку хотели забрать бессчетное количество раз. Посол гордится им, как цветом своих пряностей, как породистыми арабскими лошадьми. Гордится им – и ненавидит его.

– Неужели, князь? Ваши собственные дворы полны искусных танцовщиц, да не обманет меня мой взор. Мои же – скромный дар вашему досугу.

– Вот какие у вас дары, посол: не коснуться, не увидеть ближе, не оставить себе. Порта дразнит, обещает, манит, ублажает взоры детей и женщин. – Улыбка князя становится лукавой.

– Отчего же? – изумляется Джахан. – Все на этом вечере – ваше, что ни пожелаете. А для тех, кто решает встать под благословенную сень Порты, – и вовсе каждое богатство мира.

Еще бы. Восток обступал со всех сторон, брал в тиски Черное море. Сулил богатства, манил ароматом шафрана и кофе. Но правители чувствовали: скоро не останется ни Запада, ни Севера, ни Юга. Останется только Восток.

Незаметно на смену ускользнувшим готским танцовщицам вокруг появляются восточные дивы. Тень же то подходит ближе, то ускользает в дыму, мелькая между ними. В разрезах широких шальвар видны крепкие бедра, а в изломе бровей читается яркое чувство. Неясно только какое. А Тень себя ни прочесть, ни угадать не дает, опуская глаза каждый раз, стоит хоть кому-то попытаться встретиться с ним взглядом.

День близится к закату, скоро последняя солнечная дуга скроется за тонкой полоской моря на западе. Разговоры за столами текут уже совсем неспешно, сыто и лениво, а подносы и кубки пустеют далеко не так быстро, как в начале пира. Воздух в зале становится плотным и тяжелым от запахов вина, людей и благовоний. Кое-кто из пирующих уже не успевает следить за танцем хмельным взглядом, но князь, напротив, запоминает каждое движение.

Посол с трудом скрывает удовлетворение. Когда танцор собирается подойти ближе, подает едва заметный знак: пойди прочь. Тень исчезает, напоследок сверкнув острым взглядом. Князь провожает его в задумчивости, но из размышлений правителя снова выдергивает вопрос посла:

– Я слышал: нравы у вас отличаются… от всех иных. Вы не Север, не Юг, не Восток и не Запад. Неужели в Доросе нынче центр мира?

Алексей кидает короткий, но проницательный взгляд на посла – тот слишком доволен, это видно по сдерживаемой речи, по живым, подвижным глазам. Будь князь менее хорош в дворцовых делах, которые пробуждали в нем немалый азарт, может, и не заметил бы этого ликования. Остается только смотреть, что будет дальше. Не упустить момент и взять свое.

– Центр мира? – отвлекается Алексей от мыслей о грядущем. – Если так полагает мой уважаемый гость, то не мне спорить.

Князь с трудом удерживается, чтобы не спросить, можно ли принять лестные слова за мнение всей Блистательной Порты, говорящей сейчас устами своего посла.

Молодое вино пьется легко, но отдается тяжестью в ногах. В старых ногах – гораздо больше, чем в молодых. Весь вечер князь мешает вино с водой незаметно: не льет ее в кубок, а пьет из нескольких. То глотнет пьянящий напиток, то дважды – родниковой воды. Кому-кому, а уж ему нужен крайне трезвый рассудок, особенно сейчас, когда у них такие… редкие гости.

После затихшей музыки князь молчит, постукивает пальцами по столу и теперь обращает внимание на шкатулку, которая привлекла внимание его сына. Сквозь стекло струится свечной свет, падая цветными пятнами на стол. Во времена, когда вместе с танцами дарят всех танцующих рабов, а иногда и музыкантов в придачу, посол оказывается на удивление скуп.

Джахан в это время не замечает, как теряет бдительность. Блистательная Порта не разменивается на мелочи, так чего следить за каким-то князьком, верно? С ним в мире не считается никто, а этот визит лишь формальность. Наверняка и хан окажется благоразумным человеком, в конце-то концов. Посол напевает себе под нос незатейливую навязчивую мелодию, смеется, переговариваясь с князем и окружением. Не замечает, что сам князь и не собирается терять рассудительности. И что один из придворных меняет местами две фигуры на доске для игры в шатрандж^[3]. Просто так, шутки ради, прежде чем склониться к князю с донесением.

Владыка, в коридорах тени стали длиннее. Вы можете покинуть общество посла и заняться этим. Или отдохнуть, если угодно. За пиром присмотрят. Пусть музыка будет стихать постепенно, а гостей станут провожать в покои по одному. Так безопаснее. Для гостей, конечно. Ведь в Доросе принято заботиться обо всех, кто уснул на Отец-горе.

Вокруг посла постепенно становится все больше людей. Старший сын князя лично наполняет его кубок, задает вопросы, ловко перехватывает беседу. Юный княжич смеется, мешая в речи греческий и османский. Конечно, не для того, чтобы запутать посла. Одна из танцовщиц будто бы случайно, проходя по залу, задерживается рядом со столами господ. Увлекает зрителей коротким танцем, берет протянутый ей кубок и пьет – рубиновые капли вина падают с полных губ и текут по белой шее. Посол забывает смотреть на князя, расслабленный в своей уверенности и сытости.

Следы от стоп танцовщиц блестят на каменном полу, но князя интересуют не они. Он упирается ладонями в стол, поднимается на ноги и, уже стоя, возносит последний бокал вина за гостей. Ему отвечают жена, дети, подданные. Хмурый беловолосый стражник, наблюдающий за действием из-за поворота, покидает пост и уходит по коридору.

– Пусть прибытие гостей на наши земли будет благословением им и этим землям.

Речь на греческом подхватывают переводчики, шепчут на уши своим господам. Те довольно кивают, отдают честь и князю, и послу, с которым прибыли. Пир подходит к своему завершению.

В сопровождении стражи князь покидает зал. Обычно в этом нет нужды, но с таким количеством гостей нужна не одна пара глаз, а все три.

– Что думаешь? – Василина вскоре присоединяется к мужу. Стайка ее служанок следует по пятам, становится рядом с поверенными Алексея.

– Слишком много он вызнаёт для того, кто приехал договариваться. То ли присматривается, то ли выискивает что-то, зная, что мы не согласимся на их владычество. А что думаешь ты? – Алексей мягко берет ее руку в свои. Справа от них между арками мерцают последние солнечные лучи. На Дорос ложатся густые сумерки.

– А я думаю, что давненько не видела мужней ласки. Истосковалась вся. – Василина льнет к руке князя, склоняет голову к плечу, едва не касаясь. – Провожу тебя немного, не гони.

Всем известно, что в княгине Алексей души не чает и бережет больше прочих сокровищ – не стал бы от себя прогонять никогда, даже вертись она в кузне во время его работы. Также известно и то, что Василина необходимости в ласке искала столько же, сколько и дикая лисица: прикорми, похвали да по своим делам откланивайся. Ее логовом было все женское крыло дворца, и без крайней нужды выбираться оттуда она не спешила. Развлекали княгиню подруги, занимали дела, бесчисленные комнаты с рукоделием и иными занятиями.

В общем, с мужем они виделись вдоволь, по обоюдному согласию, и чаще всего любили думать друг о друге на некотором расстоянии. Не могло быть такого, чтоб Василина Палеологиня вдруг без внимания взяла и зачахла.

Поняв намек, стража переглядывается и внимательнее следит за силуэтами в сумерках.

– Тесно мне в груди, – вздыхает княгиня, прижимаясь покрепче к плечу Алексея. У самой и правда сердце бьется часто.

Неспокойно мне. Тревожно. Происходит что-то, но все мои служанки не смогли разузнать что. Один не ходи даже в спальню, выставь стражу, себя береги. Слишком тихо пир прошел – не может посланник Порты приехать, только чтоб выпить вина и развлечься.

– Гостить им у нас еще долго, всё нам на пиры ходить да на встречи. – Алексей вздыхает и замедляет шаг, чтобы было удобнее вести разговор. – А вместо того могли бы в Солхат поехать друзей навестить.

Василина знает, что в Солхат Алексей ездил только по самым важным случаям, обычно хан Герай сам приезжал к старому другу. Фыркнув, князь мягко отстраняется от жены, разворачивается на пятке и осматривает свою стражу с ног до головы. Сегодня командиры-сотники, Драгош Аларис и Хало Баду, проводят его до покоев, пока остальные Мечи и стража присмотрят за городом и семьей.

Височные кольца касаются высоких скул правителя, бросают отблеск.

– После первого солнца пусть вас сменят Алес и Хвитан. – Князь взмахивает ладонью.

Князь и княгиня расстаются. Василина сжимает на прощание пальцы супруга, задерживается, смотрит с тревогой в его светлые глаза. Ей не нравится, когда она не знает, что происходит. Ей не нравится, что она не может догадаться, отчего становится все более тревожно, чем дальше она отходит от спальни Алексея.

За князем плотно закрывается дверь. Теплая после жаркого дня комната пахнет сандалом и кипарисом.

Василина добирается до женского крыла дворца. В покоях ее окружают цветастой стайкой служанки: расчесывают волосы, переплетают косы, помогают снять парадные тяжелые платья. Оставшись в легкой нижней рубашке, она сама снимает тяжелые серьги, многочисленные шейные украшения, складывает это богатство на поднос. На груди становится легче, а в груди – нет. И, только коснувшись головой подушки, княгиня вскакивает: вот что случилось. Запах был чужой прямо у двери в спальню князя. К привычным сандалу и кипарису примешалось что-то, заставило беспокоиться.

Наскоро накинув бархатный халат, княгиня выглядывает за дверь, чтобы подозвать слугу. Нужно спешить.