Психологический интерес к проблеме апатии впервые возник в годы Второй мировой войны благодаря работам экзистенциального психолога В. Франкла. В своих воспоминаниях о жизни в концентрационном лагере он писал о том, что ставший заключенным человек сначала переживает шок прибытия, а затем погружается в апатию. Апатия становится защитным механизмом психики, своеобразным приспособлением к специфической среде, когда «все происходящее в ней достигает сознания лишь в приглушенном виде» (Франкл, 1990, с. 58). В конце концов заключенные начинают довольствоваться удовлетворением сиюминутных потребностей и рискуют впасть в так называемую тотальную апатию, которую В. Франкл описал следующим образом: «Люди просто лежали весь день на своем месте в бараке, отказывались идти на построение для распределения на работу, не заботились о получении пищи, не ходили умываться, и никакие предупреждения, никакие угрозы не могли вывести их из этой апатии; ничто их не страшило, никакие наказания – они сносили их тупо и равнодушно» (там же, с. 61).
Позже экзистенциальным анализом проблемы апатии занимались многие известные психологи, однако среди них особым образом необходимо выделить Р. Мэя. В его работе «Любовь и воля» можно найти как минимум четыре идеи, ставшие источником для ряда психологических исследований апатии (Мэй, 2013).
Первая идея заключается в том, что апатия и шизоидный мир являются причиной и следствием друг друга. По мнению Р. Мэя, апатия является прямой противоположностью любви и воли. То, что люди стремятся к новым горизонтам, желают оказать воздействие на других людей и готовы сами стать объектами воздействия, определяет взаимосвязь любви и воли, тогда как при апатии происходит уход от чувств. Отстраненность шизоида есть не что иное, как защита от враждебности, основанной на страхе любви и стремлении к ее подавлению. Так апатия становится свойством характера шизоида, которое заставляет его постоянно бояться действительного осуществления любви как угрозы его существованию. Анализируя шизоидную личность нашего времени, М. Перец-Альварез наделяет ее эмоциональной холодностью, безразличием и дистанцией по отношению к окружающим людям и миру (Pérez-Âlvarez, 2003).
К последствиям анализируемой связи можно отнести феномен сексуальной апатии у мужчин, замеченный психоаналитиком Р. Гринсоном в годы после Второй мировой войны (Greenson, 1968). Именно в те годы произошли заметные изменения в сексуальном поведении общества, связанные с тем, что женщины стали экономически независимыми, относительно свободными от страха беременности и, как следствие, более напористыми и требовательными в сексуальном плане. В мужчинах же, по мнению Р. Гринсона, эти изменения укоренили бессознательный страх и ненависть к женщинам и привели их к сексуальной апатии. Кроме того, как у мужчин, так и у женщин наблюдался рост отчужденности между сексуальными отношениями и романтической любовью.
Вторая идея Р. Мэя является логическим продолжением первой и состоит в том, что апатия в своей «нормально-шизоидной» форме может выполнять конструктивную функцию защиты. В доказательство этой идеи он ссылается на Г. С. Салливана, по справедливому замечанию которого «апатия – любопытное состояние; это способ пережить поражение, не понеся материального ущерба, хотя если она длится слишком долго, то вред причиняет уже само это состояние. <…> апатия представляется чудесным средством защиты, с помощью которого потерпевшая сокрушительное поражение личность обретает покой и пребывает в нем до тех пор, пока не сможет заняться чем-нибудь еще» (Мэй, 2013, с. 19). Эти мысли созвучны описаниям миропомазанных и надменных снобов среди заключенных концентрационного лагеря, которые, по выражению Б. Беттельгейма, остались единственными узниками, сохранившими прежнюю структуру своей личности и выстоявшими перед лицом страшных воспоминаний (Bettelheim, 1960).
Одним из примеров защитного характера апатии является эффект свидетеля, известный также под названием апатии свидетеля. Поводом для открытия этого феномена послужило печально известное убийство Кэтрин Дженовезе в 1964 году, которое, по сути, продолжалось в течение получаса на глазах у нескольких бездействовавших свидетелей. Заинтересовавшись этим случаем, Дж. Дарли и Б. Латане провели эксперимент, показавший, что незнакомому человеку, оказавшемуся в беде, готовы помочь 70 % людей, если они являются единственными свидетелями сложившейся ситуации, и только 40 % людей, находящихся в группе других свидетелей (Darley, Latané, 1968). Очевидно, что в присутствии других свидетелей человек сталкивается с диффузией ответственности, которая позволяет ему углубиться в собственные переживания вместо оказания помощи нуждающемуся и избежать встречи с реальностью за счет эмоционального ступора (Hortensius, De Gelder, 2018).
Другим примером может служить политическая апатия. В последние годы наблюдается тенденция к недостаточному участию молодого поколения в политической жизни многих стран. Результаты ряда исследований показали, что итогом политической пассивности молодежи является политическая апатия, проявляющаяся в отсутствии интереса у человека к политической сфере жизни общества (Dahl, Amnâ, Banaji étal, 2018).
Согласно третьей идее Р. Мэя, между апатией и насилием существует диалектическая связь. Ранее В. Франкл писал о том, что апатии заключенных в лагере часто сопутствовала агрессия, однако он объяснял это необычное наблюдение сугубо физиологическими последствиями хронического дефицита еды и сна (Франкл, 1990). Р. Мэй, напротив, постулировал психологическую природу этой связи. Апатия провоцирует насилие, поскольку в некоторых случаях человек становится способным на поистине разрушительные действия ради пробуждения чувств в другом человеке. Боль и страдания другого человека указывают на то, что он, по крайней мере, не остался равнодушным к преследователю. В свою очередь, насилие способствует распространению апатии за счет понимания того, что зло не может заполнить пустоту, возникающую на месте нормальных человеческих стремлений и желаний.
В 1976 году Р. Драбман и М. Томас провели эксперимент, в котором двум группам пятиклассников показывали телевизионные передачи (Drabman, Thomas, 1976). Первая группа смотрела сцену с насильственным сюжетом, вторая – сцену с нейтральным сюжетом. Сразу после просмотра телевизионных передач участников эксперимента просили присмотреть за двумя младшими детьми. Было обнаружено, что, когда младшие дети начинали спорить или драться, пятиклассники, ставшие свидетелями насильственного сюжета, медлили с обращением за помощью к взрослым, тогда как дети, смотревшие нейтральный сюжет, как правило, незамедлительно вмешивались в конфликт. На основании этих данных экспериментаторы сделали вывод о том, что просмотр телевизионных передач с насильственным сюжетом способствует формированию и развитию апатии у телезрителей.
Четвертая идея Р. Мэя заключается в том, что апатичным может быть не только отдельный человек, но и все общество. Открыто выступая против психиатризации проблемы апатии, он писал, что считает «это состояние хроническим эндемическим психическим недугом современного общества» (Мэй, 2013, с. 180). По мнению Р. Мэя, отсутствие любви и воли заканчивается разобщением, отдалением одного человека от другого и в конечном счете ведет к социальной апатии.
Интересные результаты были получены в серии экспериментов под руководством Н. Линдера, в которых исследователи задались вопросом о том, как человек реагирует на апатию другого человека (Leander, Shah, Sanders, 2014). Ими было обнаружено, что, как правило, участники экспериментов ассимилировали поведенческие признаки апатии другого человека. Позже в самоотчетах они писали о том, что апатия собеседника обескураживала их и препятствовала достижению цели общения. Однако в случае, если участники эксперимента были лично заинтересованы в достижении конкретной цели, они преодолевали собственную апатию и предпринимали необходимые попытки для достижения цели вне зависимости от поведения собеседника.
В качестве социального источника апатии как отдельного человека, так и всего общества многие специалисты называют отчуждение.
Так, Э. Фромм утверждал, что современный человек отчужден от себя, от своих ближних и природы (Фромм, 2017). По его мнению, человеческие отношения все больше напоминают контакт отчужденных автоматов, каждый из которых стремится быть ближе к стаду и ни в коем случае не выделяться из него своими мыслями, чувствами или действиями. Это стремление к фальшивой близости с другими делает человека одиноким, страдающим от чувств опасности, тревоги и вины. Здесь-то ему на помощь и приходят различные паллиативы, среди которых ведущее место принадлежит строго бюрократизированному, механизированному труду, помогающему человеку оставаться за пределами осознания своих истинных человеческих желаний и высших устремлений.
Неудивительно, что в случае потери рабочего места человек лицом к лицу сталкивается с апатией и отчуждением. Размышляя об этом феномене, В. Франкл пришел к выводу о том, что работа является тем полем, на котором уникальность человека вступает во взаимодействие с обществом и обретает смысл и ценность (Франкл, 2000). Экзистенциальное значение труда становится наиболее очевидным в ситуации безработицы. Наблюдая за людьми, потерявшими работу, В. Франкл ввел понятие невроза безработицы и назвал главным его признаком апатию. Безработные становятся безразличными к окружающему миру, они воспринимают незаполненность своего времени как внутреннюю незаполненность, причем апатия является не только выражением душевного вакуума, но также следствием физического состояния. Безработица может стать для невротика желанным средством, чтобы оправдать себя за жизненные неудачи и обвинить ее в «испорченной» жизни.
Идеям В. Франкла предшествовали исследования безработицы в 1930-х годах. Так, анализ 57 автобиографий безработных в Варшаве позволил описать несколько этапов реакции на потерю работы (Zawadzki, Lazarsfeld, 1935). Сначала безработные испытывают страх и страдание, затем следуют оцепенение и апатия, постепенно сменяющиеся адаптацией и попытками найти новую работу. Когда тщетность таких усилий становится очевидной, надежда ослабевает и постепенно сменяется либо апатией, либо смирением. Схожие данные были получены при исследовании безработных в Италии (Gatti, 1937). На смену удивлению по поводу безработицы и страху будущего сначала приходит надежда, однако после потерпевших неудачу попыток найти новую работу безработные вновь погружаются в страх и в конце концов уходят в апатию.
Наконец, о связи между апатией и отчуждением говорил известный психолог С. Мадди. Он ввел понятие экзистенциального невроза как хронического состояния, проявляющегося в вялости, скуке и безразличии к самому себе и окружающим (Maddi, 1967). Человек, страдающий от экзистенциального невроза, отчужден от себя и от общества, причем одним из характерных признаков экзистенциальной болезни является апатия, обесценивающая любую реальную или воображаемую деятельность (Maddi, 1998).
В масштабном исследовании, проведенном под руководством М. Чиксентмихайи, психологи решили сравнить переживания потока на работе и во время отдыха (Чиксентмихайи, 2012). Участниками эксперимента стали люди различных профессий с полным рабочим днем. В течение недели они носили электронный пейджер, восемь раз в день в случайное время подававший звуковые сигналы, во время которых человек должен был заполнить опросные листы с вопросами о его занятости и самочувствии. Кроме того, им нужно было оценить степень того, насколько интересные задачи стоят перед ними и сколько умений для их решения им необходимо использовать. Состояние потока отмечалось в 54 % случаев, когда участники эксперимента действительно занимались профессиональной деятельностью, что свидетельствует о том, что примерно половину рабочего времени люди ощущали, что они решают задачи сложнее среднего и больше обычного используют свои способности. В свободное время, которое они посвящали чтению, просмотру телевизионных передач, общению с друзьями или походу в ресторан, лишь в 18 % опросных листов фиксировалось состояние потока. Как правило, состояние людей можно было назвать апатичным, они чувствовали себя пассивными, вялыми и скучающими. В целом, апатия отмечалась лишь в 16 % анкет во время работы, тогда как в свободное время это значение составляло 52 %.
В настоящее время проблема апатии скромно представлена в эмпирических исследованиях, однако результаты этих малочисленных работ крайне важны для психологического осмысления причин и последствий апатии. Так, в зарубежных публикациях существуют сведения о связях апатии с личностными чертами, качеством жизни, эмпатией, самоэффективностью, удовлетворенностью жизнью и субъективным благополучием.
Апатия и личностные черты. В проспективном когортном исследовании под руководством Э. Доувена были исследованы 240 пациентов в постинсультном периоде (Douven, Staals, Schievink et al, 2018). С помощью пятифакторного личностного опросника (NEO Five Factor Inventory, NEO-FFI) было установлено, что личностные качества пациентов связаны с развитием и стабильностью постинсультной апатии. Так, высокие показатели экстраверсии и добросовестности были связаны с более низким уровнем апатии в исходном состоянии, а более высокие показатели нейротизма в исходном состоянии были связаны с ростом показателей апатии спустя 6 и 12 месяцев после исходного наблюдения. Эти данные свидетельствуют в пользу необходимости учета личностных черт как потенциальных факторов риска развития постинсультной апатии.
Апатия и качество жизни. Современные исследователи стали все чаще затрагивать проблему связи между апатией и качеством жизни. Например, в исследовании Дж. Бенито-Леона и его коллег апатия была диагностирована у 52,2 % пациентов с болезнью Паркинсона, причем у апатичных пациентов показатели индекса по Европейскому опроснику оценки качества жизни (European Quality of Life Questionnaire, EuroQoL-5D) были значительно ниже, чем у пациентов без клинически выраженной апатии (Benito-Leon, Staals, Schievink etal., 2012). В исследовании Ж. Ленгенфельдера апатия была обнаружена у 38 % пациентов с черепно-мозговой травмой, причем апатичные пациенты демонстрировали более низкие показатели ментального здоровья по опроснику качества жизни (Short Form Health Survey, SF-36) по сравнению с пациентами без симптомов апатии (Lengenfelder, Gorover, Cagna et al., 2016).
Апатия и эмпатия. Эмпатия как способность сопереживать другому человеку является важным аспектом социального функционирования. П. Локвуд и ее коллеги задались вопросом, являются ли более эмпатичные люди более мотивированными (Lockwood, Ang, Husain, Crockett, 2017). Результаты их эмпирического исследования показали, что когнитивная эмпатия оказалась связана с более высоким уровнем мотивации в поведенческой, социальной и эмоциональной сферах жизнедеятельности, тогда как аффективная эмпатия ассоциировалась с более низкими уровнями поведенческой мотивации и более высокими уровнями эмоциональной мотивации. Факторный анализ показал, что апатия и эмпатия являются различными конструктами, в то время как аффективная эмпатия и эмоциональная мотивация подкрепляются одним и тем же латентным фактором. Исследователи сделали вывод о том, что обнаруженные закономерности имеют потенциально важное клиническое значение для диагностики и терапии расстройств, связанных со снижением эмпатии и мотивации, а также для понимания психологических особенностей этих процессов у условно здоровых людей.
Апатия и самоэффективность. Апатия является распространенным симптомом, сопровождающим процесс естественного старения. Ф. Эспосито и ее коллеги исследовали 63 условно здоровых пожилых респондента, которым дали экспериментальное задание без фиксированной установки на наилучший результат, а после выполнения задания указали на его сложность и большое количество затраченных респондентами усилий (Esposito, Gendolla, Van der Linden, 2014). Все респонденты также заполнили шкалу общей самоэффективности (General Self-Efficacy Scale, GSES) P. Шварцера и М. Ерусалема и шкалу негативного настроения (Mini-Geriatic Depression Scale, Mini-GDS) Дж. Клемента. Кроме того, близкий родственник каждого респондента заполнил шкалу инициативного интереса (Initiative Interest Scale, IIS) Ф. Эспосито, оценивающую апатические проявления в процессе старения. Результаты этого исследования показали, что пожилые люди с низкими показателями самоэффективности склонны оценивать задание как трудное и требующее больших усилий, что приводит к снижению показателей их целенаправленного поведения и, соответственно, провоцирует рост показателей апатических проявлений. Практическая ценность этого исследования заключается в том, что его результаты проливают свет на процессы, связанные с апатией при естественном старении, и открывают интересную перспективу для разработки методов психологической помощи пожилым людям.
Апатия и субъективное благополучие. В исследовании К. Занона и К. Хутца были изучены взаимосвязи между апатией, невротизмом, депрессией, тревожностью, психологической уязвимостью и удовлетворенностью жизнью (Zanon, Hutz, 2013). С помощью шкал позитивного и негативного аффекта (Positive and Negative Affect Scale, PANAS) Д. Уотсона они разделили студенческую выборку на четыре группы: дисфорическую (низкий позитивный аффект и высокий негативный аффект), эйфорическую (высокий позитивный аффект и низкий негативный аффект), эмоциональную (высокий позитивный аффект и высокий негативный аффект) и апатическую (низкий позитивный аффект и низкий негативный аффект). Респонденты из эйфорической группы набрали самые высокие баллы удовлетворенности жизнью и эмоциональной стабильности, в то время как респонденты из дисфорической группы набрали самые низкие баллы по данным показателям. Неожиданным результатом оказался тот факт, что между респондентами из эмоциональной и апатической групп не было обнаружено значимых различий по показателям удовлетворенности жизнью, депрессии, тревожности и психологической уязвимости. На основании этих закономерностей авторы исследования сделали вывод о том, что позитивный аффект способен уменьшить влияние негативного аффекта на формирование и развитие психопатологических симптомов. Во всех этих психологических исследованиях существует своего рода методическая путаница, поскольку наряду с психологическими шкалами для диагностики личностных черт и субъективного благополучия исследователи используют психиатрические шкалы апатии. Между тем, равно как проблема субъективного благополучия является междисциплинарной и с успехом изучается специалистами как в области медицины, так и в области психологии (Лебедева, 2012), так и проблема апатии не должна быть сведена к одному лишь медицинскому ракурсу и нуждается в специальном психологическом осмыслении.
О проекте
О подписке