Юрий Иванович Жуков

Человек, сыгравший важную роль в судьбе Сельянова, Юрий Жуков, родился в 1939 году, в семье офицера, который, так же как и отец Сергея, прошел всю войну, выжил, много раз менял место жительства и, в конце концов, осел в Туле. Юра оказался в Туле в те же 14 лет, что и Сережа, но на 20 лет раньше. Закончил коммунально-строительный техникум, затем Тульский политехнический, где и организовал кинофотосудию, так как уже увлекался фотографией и кино, потом поехал учиться в Москву, в институт культуры, на отделение кинофотодела, где мастером был Григорий Рошаль, потом работал начальником киногруппы в «Тулауголь», возглавлял в ДК Профсоюзов Клуб кинолюбителей. Он и сейчас работает в областном Доме народного творчества и кино.

Для Сельянова Жуков был старшим товарищем, но, несмотря на разницу лет, дистанции не было, общались на равных. Его влияние было не явным, но, конечно, весьма существенным. «Многое я у Жукова почерпнул, просто находясь рядом с ним. Он не учил меня, не читал, боже упаси, лекций, но общение с ним давало навыки, организационные, технологические. Мы много времени проводили вместе, как минимум, три года в Политехе общались очень плотно, да и потом тоже. Живой, моторный, любящий кино, неунывающий, умеющий общаться, договариваться, знающий все ходы и выходы, Жуков был серьезно увлечен кино. Много снимал в своей жизни, на разные камеры, и документальные, но вполне профессиональные фильмы, участвовавшие в фестивалях. У него имелись друзья в Москве: документалисты, операторы, он обрабатывал свои материалы на „Мосфильме“. Однажды попросил меня помочь, мы приехали, пошли в лабораторию, нам выдают десять банок негатива, мы везем его на тележке за проходную, где стояла наша машина. Юра везет, а я иду сзади и смотрю на эти банки, и вдруг вижу – на них написано – „Белый, белый день“. То есть нам выдали негатив Тарковского, фильм „Зеркало“ так вначале назывался, я к тому времени уже ориентировался. Мы бы, наверное, все равно опомнились позже, разобрались бы, но могли и нанести удар по фильму Андрея Арсеньевича, ведь негатив – самая главная ценность…

Про Жукова мы понимали главное: он радел за дело, для него это была – жизнь.

Я запомнил один случай. Коля Макаров, который поначалу рьяно взялся снимать, стал пропадать, а Жуков на него, как и на меня, очень рассчитывал. И вот как-то в ДК Профсоюзов, Коля появился. Жуков его и спрашивает, мол, ты как, будешь работать-то? А Коля мнется: „Да я не знаю, делать или нет“. И Жуков тогда с какой-то очень правильной интонацией его спрашивает: „Тебя это вообще ебет?“ Коля вздрогнул и ответил: „Да“. Я это очень запомнил, что-то во мне тогда прояснилось. И Коля с этого момента включился».

В Москву, в «Октябрь»

Занимаясь кино, снимая и показывая свои комедии, ни Сельянов, ни Макаров, ни другие участники киностудии, особо подкованными в теоретическом плане не были. Как сформулировал сам Сельянов, «это было занятие провинциальных мальчиков, не очень образованных, но со страшной любовью к кино». Хотя время от времени в Тулу приезжали кинематографисты, разбирали фильмы, проводили семинары, но это было не совсем то или даже совсем не то, чего хотелось молодым людям. Книг по теории кино тогда почти не было, а те, что были, казались бессмысленными или неинтересными. Хотелось снимать, и не меньше – хотелось смотреть.

Хорошего, необычного кино тогда было мало, зарубежных фильмов некоммерческого плана публике практически не показывали, да и с российскими было нелегко.

Еще в школе Сельянов стал ездить на выходные в Москву. «В Москве я бывал регулярно, это была часть обязательной программы для молодого тульского человека. Утром приехать на электричке, поболтаться по улицам, выпить маленькую бутылочку „портера“, чтобы символически отметить свое нахождение в столице, или божественного вкуса ананасовый сок в буфете „Октября“ – больше он нигде не попадался. А там был, стоил нечеловеческую сумму 50 копеек. Был еще манговый, тоже не дешевый, 35 копеек. Или наборот – манговый 50? Билет в кино тогда стоил десять копеек на утренний детский сеанс, 25 – на дневной и 50 копеек на вечерний (если широкоформатный – то и все 70)».

В Москве тоже был клуб кинолюбителей, и когда Сельянов стал серьезно заниматься этой деятельностью, ему приходилось встречаться с его членами. Однако никакого интереса к ним не возникло: «Там в основном были взрослые, 40- или даже 60-летние мужики, которые снимали, с моей точки зрения, фигню всякую, у нас круче было».

Не фигней, с точки зрения тогдашних тульский кинолюбителей было качественное авторское кино. «Помню фильм Франко Дзефферелли „Ромео и Джульетта“^[5], он был нашим хитом, возраст героев был близок к нашему, это имело психологическое значение, сближало с миром большого кинематографа. Мы не впрямую соотносили это кино со своей деятельностью: где мы и где они? Но подсознательно, конечно, действовало. Потом был „Романс о влюбленных“ Кончаловского, фильм Ильи Авербаха по Лескову „Драма из старинной жизни“ – все необычные картины, которые выделялись из потока, очень влияли. Я очень много смотрел, тогда не раскладывал кино на компоненты, не анализировал, но многое чувствовал – в меру своих способностей. Интересовал прежде всего язык, т. е. форма, а история, сюжет были на втором месте. Многие в молодости формалисты, и я не был исключением.

Самое сильное впечатление произвел „Андрей Рублев“^[6], после Чарли Чаплина это вторая крупная веха моего киносмотрения. Я тогда еще был школьником, занимался на Станции юных техников, и не очень понимал, на что иду. Слышал про Тарковского, слухи какие-то долетали, и я скорее почувствовал, что надо посмотреть, интуиция сработала. Фильм шел в Москве в кинотеатре „Перекоп“, на Каланчевке, у трех вокзалов. Я пошел его смотреть один и прямо прикипел к креслу, и все время, пока шел фильм, не шелохнулся, потом я смотрел его еще раз семь или восемь, но мне казалось, что запомнил с первого раза».

Глава вторая. 1975–1980: ВГИК

Профессия – сценарист

В 1975 году, после третьего курса, Сельянову стало ясно, что учиться в свободное от съемок время с каждым годом сложнее. Кое-кто из тульских кинолюбителей уже учился во ВГИКе, хотя этот институт тогда казался куда более престижным и недосягаемым, чем сегодня. Но Сельянов был готов рискнуть; армия, грозившая всякому молодому человеку, который покидал спасительную сень учебного заведения, его тогда не пугала. «Я забрал документы из Политеха, мне дали справку о том, что я закончил три курса и могу работать мастером на стройке, и поехал в Москву. Пришел к земляку и товарищу по кинолюбительскому движению Геннадию Распопову, который уже учился во ВГИКе на документальной режиссуре, и стал у него спрашивать, что да как, большой ли конкурс. А он мне ответил: „Ну а тебе-то что? Какая тебе разница, сколько человек поступает? Ты сам по себе, у тебя свой путь, зачем конкурировать с другими?“ И, надо сказать, мне это показалось настолько верным, что я до сих пор этим принципом руководствуюсь».

Выбирая факультет, Сельянов на этот раз проявил практичности не многим больше, чем при поступлении в Политех. «Я понятия не имел, как все устроено в системе кинообразования, и выбрал сценарный факультет, наивно полагая, что снять кино как режиссер я могу, опыт уже есть, а вот про что снимать – это вопрос. Думал, что, научившись писать полнометражные сценарии, я пойму, о чем стоит делать фильмы. Только на третьем курсе ВГИКа понял, что в Советском Союзе, не имея диплома режиссера, я не смогу снимать».

Надо сказать, что тогдашний ВГИК, и особенно сценарный его факультет, не предлагал учащимся погружения в мир реального кинопроцесса, несмотря на то что на каждом курсе полагалась «практика», когда студенты около месяца имели возможность ошиваться на киностудиях. Но все проходило настолько формально, что никакого опыта из этого извлечь не удалось.

Приемные экзамены

Однако сначала надо в этот ВГИК поступить. Чтобы абитуриента допустили к экзаменам на сценарное отделение, нужно было вместе с документами представить «оригинальные литературные работы». Сельянов говорит, что ничего никогда не писал «для себя», – ни стихов, ни пьес, ни рассказов, – но для творческого конкурса сочинил нужное количество текстов, и его к экзаменам допустили.

Про творческие экзамены Сельянову вспомнить нечего: написали рецензию на фильм «Премия» Микаэляна. Про общеобразовательные кое-что запомнилось. К литературе Сельянов готовился всерьез: «Дело в том, что Таня, старшая сестра, как-то почти в шутку сказала мне, что Толстого, Чехова, Достоевского надо читать или задолго до того, как их в школе проходят, либо уже сильно после, иначе все впечатление испортишь. Я и не читал, отметки при этом получал хорошие, изворачивался легко. Но готовясь к экзаменам во ВГИК, разом прочел всю программу, в том числе „Преступление и наказание“, которое произвело большое впечатление».

Хорошо сдав творческий конкурс, литературу, русский и сочинение, Сельянов счел, что дело сделано, потому что историю знал хорошо и был уверен, что получит пятерку. Тогда по количеству баллов он оказался бы в первых рядах.

«Сказали, что в билете будет один вопрос из истории КПСС, а второй – из дореволюционного периода. В Политехе марксизм-ленинизм проходили, и поскольку мне тогда хотелось докопаться до правды, я старательно изучал все материалы. А принимал экзамен преподаватель кафедры марксизма-ленинизма Тишков, про него говорили, что он в сталинские времена, работая в том же ВГИКе, писал доносы, но тогда я этого не знал. И вот я вытягиваю билет и вижу, что оба вопроса у меня из истории партии, первый про конец XIX века, а второй – работа Ленина, по которой я в Политехе делал доклад. Повезло. Думаю, что так, как я, никто ни до меня, ни после во ВГИКе не отвечал. Для всех это был ненавистный предмет, его никто не знал. Но смотрю, Тишков этот мрачнеет, задает мне два дополнительных вопроса, я и на них враз ответил, и он совсем стал черный. Я вышел из аудитории, довольный и уверенный в себе, понимал, что ответил просто блестяще. Но Тишков поставил мне четверку. И я оказался на грани.

В конечном счете баллов хватило. Но я не мог понять, в чем был смысл его поведения, видно, ему нравилось, когда человек плавал, был испуган, зависим, такой элемент садизма. К счастью, он у нас не читал, поэтому изучать его личность дальше мне не пришлось. Но этот случай я запомнил».

Мастер – Николай Фигуровский

Во ВГИКе, как и во всех творческих вузах, количество студентов в группе очень ограничено, на первый курс сценарного отделения в 1975 году было зачислено всего 14 человек. Занятия по кинодраматургии вел Николай Николаевич Фигуровский, режиссер и сценарист, он был мастером.

Свою карьеру в кино Фигуровский начал как режиссер на студии «Беларусьфильм», потом стал писать сценарии, и регулярно, раз, а то и два в год, с 1957 по 1978, в течение 20 лет по его сценариям снимали фильмы, обычно проходные, самая известная его работа: «Когда деревья были большими» режиссера Льва Кулиджанова. Он воевал, почти все его сценарии были написаны про войну, его считали знатоком военного быта. С 1970 года вел мастерскую во ВГИКе, потом постепенно перестал писать для кино, перешел на прозу.

«То, что с мастером мне повезло, я осознал лет через пять после завершения ВГИКа. Он правильный был человек, старался нас научить жить и работать в той системе координат, которая существовала. Чем дальше мы учились, тем меньше, но поначалу были у нас к нему претензии: не дает развернуться, душит креативность (хотя слова такого тогда не было), загоняет нас в русло. Конфликт объективно присутствовал. Но потом я понял, что он был прав.

Он не поддавался соблазну нам подыграть, выиграть очки, беседуя на темы, которые нас тогда интересовали. Он был человек глубокий и сложный, но нам он эту кость не кидал, чтобы не развращать, и правильно делал.