2. Голубая Луна

Выздоровление длилось несколько суток. С каждым днем я чувствовал себя сильнее, все больше осознавал происходящее, отчетливее вспоминал прошлое. Меня не заставляли работать, потому большую часть времени я спал или ел.

На пятый день с того момента, как я сам вышел из хижины, я уже сам запросился наружу. Мне стало скучно сидеть взаперти, к тому же, у меня было много времени подумать о том, что мне делать дальше.

– Я не сомневался, что ты помрешь, – сказал мне Карпуша вечером в столовой. – Такие хилые всегда умирают первыми. Вот вместе с тобой прибыл крепкий парень, отличный работник, смог бы грести за троих! Но он помер, вода его забери! Случай подвел нас всех, малек… мы не сможем выполнять план, и твоя жизнь обойдется нам урезом пайка. Сдохни до конца недели, и ты сделаешь мне большое одолжение!

– В этот раз надышусь так, чтобы наверняка, обещаю! – усмехаюсь ему в ответ. – Может, раз к миналии у меня теперь иммунитет, дашь мне другую работу? – все же шутки шутками, а об этой мерзкой водоросли я теперь даже думать не мог.

– Нет тут другой работы! У нас каждый день тонна свежей миналии, – сказал Карпуща, со смаком высасывая из супа щупальца осьминога. – Нас всего пятнадцать, а работы на тридцать человек. Завтра с утра мотыгу в руки и идешь грести. И без разговоров! Если мы не выполним план, нам перестанут давать еду.

– Я понял, – ответил я, грустно уставившись в свою пустую тарелку. После болезни я начал есть в три раза больше, чем обычно, но дополнительный паек мне давали только пока я не мог ходить.

На следующий день я взял мотыгу, набрал ведро миналии и отправился грести свои кучи поближе к людям.

– Ну и погодка сегодня, а? – весело спросил я у мужика, который месил миналию руками.

Он даже не обернулся. Даже глазом не повел.

Пожав плечами, я затянул потуже завязки капюшона и принялся за работу.

К обеду я уже перепробовал заговорить со всеми, но из пятнадцати человек ответил мне только Карпуша. Его «заткнись» показалось чем-то совершенно изумительным, потому что остальные люди напоминали человекоподобных безмозглых рыб. Они не говорили, не слушали, не смотрели, только медленно месили миналию.

После обеда я решил уйти подальше, мне больше не хотелось быть частью этого человеческого стада. Единственное, что у меня осталось ценного, это желание жить, пробудившееся после болезни. Мне не хотелось, чтобы его погасили их очумевшие от работы морды.

Шли дни, я продолжал работать вдалеке ото всех. Я старался изо всех сил, чтобы выполнить Карпушин план, но каждый день у меня все равно была недосдача, а, значит, на обед я получал меньше. Поначалу меня это беспокоило, но потом я понял, что переживать бессмысленно. Как бы усердно я ни работал, план мне не выполнить, а, значит, больше еды я не получу. Но и урезать паек мне нельзя: если я умру от голода, пропадет работник. Поэтому я работал, сколько мог, но не загонял себя.

Голод и жажда стали привычными, боль в мышцах и обожженная кожа – тоже. Сон стал единственной отрадой, да еще небо.

На Остове я никогда не видел его, только пару раз через окна в доме Белого Нарвала. Окна были только в домах у самых влиятельных жителей.

Теперь же у меня было свое окно, больше, чем самого Командующего Остовом. Подняв голову, я мог смотреть на небо, которое каждый день было разным. Даже в самое паршивое утро я вставал раньше всех, чтобы увидеть рассвет. А закат становился для меня наградой за то, что я прожил еще один день.

Я был жив и у меня даже появились какие-то радости, но полноценной жизнью это назвать было нельзя. Мне болезненно не хватало общения.

Карпуша был единственным из местных, кто еще мог говорить, но он меня ненавидел. Каждый вечер за едой я усаживался возле него и начинал трепаться обо всем на свете, а он желал мне поскорее сдохнуть. Я радовался, как ребенок, даже этому.

Однажды я прогуливался по свалке, рассматривая причудливые предметы, застрявшие в пластах мусора. Заглядевшись, я забрел в какое-то незнакомое место и в конце концов очутился в тупике. Я уже подумал было развернуться и пойти обратно, но тут услышал чей-то голос прямо за мусорной стеной: какой-то мужчина пел песню.

Мурашки пробежали по позвоночнику до самого горла.

Неужели тут есть такие, кто еще может петь? Встреть я сейчас русалку, сидящую на куче жемчуга, я бы и то не так удивился!

Я встал поближе к стене и стал прислушиваться. Не прошло и пары минут, как подначиваемый ударами кирки выразительный низкий голос полностью меня заворожил. Мне показалось, что я родился, зная эту мелодию и эти слова!

– Я родился однажды во время грозы,

Из мяса и крови – соленой воды.

Солнце палило, кирка ждала:

Я взялся за работу, не жалея себя.

Работай день и ночь, греби, пока можешь:

Ты выиграл день жизни, но не стал моложе.

О, море, не зови меня, ведь я не приду!

Я продал душу острову, теперь не умру…

Дослушав последнюю строчку припева, я понял, то во что бы то ни стало должен познакомиться с певцом и выучить песню наизусть.

Стена, за которой звучала песня, показалась мне достаточно крепкой, чтобы вскарабкаться по ней и спуститься на другую сторону.

Я быстро влез наверх, цепляясь за выступающие из груды мусора предметы. Острые края обдирали кожу на руках, но не обращал внимания.

Оказавшись на стене, я обнаружил тонкую нить, на которой висели выцветшие тряпочки, некогда зеленые, теперь почти белые.

Все это было похоже на ограду, про которую говорил Карпуша. Помнится, он сказал, что, если я выйду за зеленые флажки, меня побьют… Наверное, безопаснее будет сначала поговорить с певцом, а потом уже жать ему руку за отличное исполнение.

Вобравшись на вершину стены, я осмотрелся и обнаружил, что вокруг нет никого, кроме почти голого чернокожего старика. Он был тощий, одни кожа да кости, и из самых разных мест его блестящего черного тела выглядывали белоснежные волосы, жесткие, как проволока.

Не разгибая своей натруженной костлявой спины, он бил киркой по огромному камню.

– Эй! – крикнул я, решив, что раз здесь только один старик, то бояться мне нечего.

Услышав меня, мужчина довольно ловко для своего возраста выпрямился и резко обернулся, пронзив меня жутким взглядом бирюзовых глаз без зрачков. От изумления я чуть не вскрикнул: безобидный старик вдруг показался мне страшилищем, нелюдем, который мог наброситься на меня… Эти неестественно ловкие движения, жуткие глаза…

Я почувствовал, что начинаю падать, и покрепче схватился за стену.

Лицо чернокожего старика сморщилось, став похожим на сушеный гриб. Он брезгливо выпятил губу.

– Чего тебе, малек? – спросил он вполне человеческим голосом. У него было необычное, «круглое» произношение. Это меня приободрило. По крайней мере, хотя бы в этом он походил на тех людей, к которым я привык на Остове.

– Потрясающая песня! – сказал я, набравшись храбрости. – Где вы ее слышали?

– Здесь ее все поют, – ответил старик. Взгляд его стал дружелюбнее после моей похвалы. – Но придумал ее я сам много лет назад.

– Научите меня?

– А почему бы и нет?

– Я могу спуститься?

– А что нет-то?

– Мне сказали, по вашим правилам нельзя переходить границы…

– Но ты уже перешел, разве нет?

– Возможно.

Я спрыгнул со стены и подошел к чудному старику. Вблизи я заметил, что зрачки у него все же есть, маленькие и незаметные. Видимо, он такой же, как и любой другой чернокожий старик, а его жуткие глаза – это все та дрянь, отходы, с которыми он работает.

– Найди себе кирку, малек, – велел мне он. – Эту песню нельзя учить, не работая. Старая Луна научит тебя петь и работать с морскими камнями!

Я отыскал себе в хламе «кирку», которая будто дожидалась меня, снял маску и стал вместе со своим новым знакомым молотить по огромному камню, откалывая от его скорлупы плоские черные куски.

После пары-тройки ударов Луна затянул своим скрипучим голосом песню, я подхватил ее, начиная с куплета, и стучать киркой стало веселее.

После нескольких часов работы, когда песня уже прочно сидела в моей голове, а мышцы гудели от напряжения, черная скорлупа, наконец, слезла с камня. Оказалось, что внутри у него бирюзовая сердцевина, напоминающая по цвету морскую воду, ту, которую можно встретить у белоснежного песчаного берега.

– Вот она, паршивка! Я-то думал, побольше будет! – крикнул старик, погладив камень морщинистой рукой. – Ну, ничего, тоже добрый улов. Пошли, поможешь мне дотащить ее, малек.

– Разве мне можно ходить в чужой лагерь? Мне говорили, что это опасно… что вы не любите чужаков.

– Это и вправду опасно, но первый раз новичку можно простить, – старик хитро мне подмигнул, заворачивая камень в прочную ткань. Взявшись за разные концы получившегося кокона, мы потащили его в сторону места, где, как я понял, собиралась стая старика. – Эти хитрые ублюдки хотят, чтобы мы работали порознь, придумали свои пайки, чтобы мы стали послушнее. И мы хороши! Согласились даже избегать друг друга за лишний глоток настойки! Понимаешь, о чем я?

– Вам дают настойку!? – изумился я.

– Можно и так сказать, – усмехнулся старик. В его голубых глазах появился хитрый блеск.

– Я тут недавно и почти ничего не знаю, – признался я. – Расскажи мне про это место.

– И про цветные стаи не знаешь? – старик удивленно на меня покосился. Я помотал головой. – Эк тебя! Не знать даже про стаи! Что ж, тогда я тебе расскажу. Нас тут семь стай: Зеленые, Синие, Желтые, Красные, Фиолетовые, Оранжевые и Голубые. Всегда так было, с самого начала. Сначала правил почти не было, но потом стражники придумывали их все больше и больше. Самое главное правило: ни одна стая не должна общаться с другой, понимаешь? Если прознают, что кто-то говорил с другой стаей, лишат дневной еды всех. Это все потому, что они боятся, как бы мы не объединились и не прогнали их отсюда.

– Условия? – я улыбнулся. – Да в одном серьезном патруле больше стражников, чем людей на Огузке! Да и что это за люди? Те, что работают со мной, даже друг с другом не разговаривают, а их всего пятнадцать! Они и крабов не прогонят от своей миски!

– Потому что среди зеленых те, кто пил слишком много морской воды и курил подгнившие грибы. Эти долго не живут, – сказал старик. Усмешка не сходила с его лица. – Нас вот, голубых, шестьдесят человек – мы воры и держимся дружно, не даем друг другу пропасть. Желтых больше сотни, они ученые, попавшие в изгнание, и надо видеть, как роскошно они устроились! Они даже воду сами добывают. Оранжевых, верующих, наберется, может, больше полтысячи, а эти ребята почти бессмертны. Поговаривают, красных, убийц, и того больше. Нас много, уж поверь старой Луне! Я тут с четырнадцати лет, работал, когда на Огузке не стояло и трех сотен хижин. А сейчас что? По величине мы выросли почти как половина Остова, и с каждым годом нас больше! Нас много, малек, и эти акулы нас боятся, что бы тебе ни говорили. Вот для чего эти правила.

– В голове не укладывается! – выдохнул я.

В один миг все изменилось, и мир, в котором я оказался, стал выглядеть совершенно иначе. Жизнь на Огузке окрасилась в новые цвета.

– Выходит, деление на цвета – деление по преступлению? Я думал, это просто так… Получается, что со мной вышла ошибка. Если зеленые – это полуживые торчки, то почему я с ними? Меня должны были определить к синим!

– Особо идейных к синим никогда не отправляют: с ними и так много проблем, – объяснил старик. – А среди зеленых такие идейники быстро загибаются. Им дают особые грибы, после которых они совсем теряются, хотя работать могут еще долго.

Я вспомнил о том, что как только прибыл на Огузок, один из стражников дал мне корзинку грибов. Он сказал, это поможет мне продержаться.

Действительно помогло, чтоб его! Эти грибы выкурили из меня все остатки разума! Была бы у меня голова в порядке, я выбирал бы уже разложившиеся кучи, чтобы привыкнуть к миналии и легче перенести первое отравление.

– Это многое объясняет, – сказал я, решив про себя, что необходимо уничтожить все грибы в нашем лагере. Может, тогда мои соратники станут похожи на людей? Воды их забери, может, они даже начнут говорить?… В такое счастье даже не верится! – Расскажи мне еще об Огузке. Все с Остова уверены, что тут не больше двух сотен человек и все они конченные люди, как зеленые. А, выходит, все совсем не так… ты совсем не похож на остальных.

– А что тебе еще рассказать, малек? – старик искренне наслаждался нашей беседы. Его добродушная улыбка совсем не походила на озверевшее лицо человека, подыхающего от работы. Более того, Луна выглядел как… воды его забери, он выглядел счастливым человеком!

– Ну… Что такое морские камни, которые ты дробишь? Я думал, тут все работают только с миналией.

– Не, не все миналию гребут, что ты, – старик мотнул головой. – У воров вот хорошие руки, ловкие пальцы. Из морских камней мы вытачиваем драгоценные жилки. Это наша задача.

Я хотел задать следующий вопрос, но мы уже дошли до площади, куда приносили свою работу голубые. Здесь уже собралась вся стая, было как раз время обеда.

– Луна! Кого ты к нам притащил, старый ты тюлень!? – крикнул один из молодых ребят. Его глаза только начали подергиваться голубоватой дымкой. – Твое счастье, что стражники только что уплыли после осмотра, так бы нам сейчас всем влетело…

– Это новенький зеленый, – ответил старик, сгружая свой морской камень в общую кучу. – Ему так понравилась моя песня, что он перелез через стену!

– Да? Не похож ты на зеленого, – усмехнулся парень, подходя к нам. Он был примерно моего возраста.

– Меня должны были поместить к синим, – ответил я, немного гордясь тем, что знаю это.

– За что это? Там обычно люди постарше, – он придирчиво меня осмотрел. – Или они уже и детей в измене человечеству обвиняют?

– Я спел песню про потоп на главной площади, – рассказал я. – Мне разрешили, но, когда страже не понравилось, соврали, что я действовал против указала.

– Вот как, – парень уважительно выпятил губу, а потом улыбнулся. – Ну, здесь ты можешь петь все, что вздумается, за песни тебе никто ничего не сделает! Меня зовут Горбатый Кит, но друзья зовут меня просто Кит. А ты кто?

– Мое имя Белый Дельфин, но друзья всегда придумывают мне дурацкие прозвища, – улыбнулся я, пожимая руку Кита.

– Да, ты меньше всего похож на белого дельфина… скорее на больного морского котика! – засмеялся парень. – Ладно, пойдем, покормим тебя, Котик. Любишь рыбу?

Я отправился в столовую вместе с новым приятелем и Луной. Кит не умолкал ни на секунду, рассказывая старику о том, как удачно обчистил привезших им еду стражников.

– Сегодня мы обязательно попируем! – уверял он.

В хижине собралось очень много голубых. Все они, в отличие от Луны, были с ног до головы укутаны защитной тканью, но руки и лица их так же покрывали следы морских камней. Отдающая синевой кожа, посиневшая роговица – это были их отличительные черты. Голубые были удивительно ловкие и подвижные люди. Можно было подумать, они тут не тяжелой работой занимались, а упражнялись в танцах! Все они весело болтали и смеялись, пытаясь выторговать у повара порцию побольше, предлагая ему всякие вещицы со свалки, которые они, разумеется, случайно нашли во время работы. Большинство этих вещиц сильно напоминало детали экипировки стражи.

Мне, как гостю, позволили набрать еды, сколько я сам захочу. Поскольку у зеленых меня кормили плохо, а голубые, судя по всему, от моего обжорства не обеднеют, я не стал скромничать.

За обедом я сел возле Луны и Кита. С нами на лавках устроились еще люди, хорошие знакомые моих приятелей.

– А ты греб миналию? – спросил я у Луны, когда он стал есть медленнее и неохотно: наелся, а еще полмиски осталось. Подумать только, они тут себе еще и жадничать позволяют! – В твоей песне было как раз про миналию… Да и как ты вообще тут оказался? Расскажи мне о себе.

– Миналию? Я греб, это да, – хмыкнул старик. Сидящие вокруг нас подобрались, как будто сейчас должно было произойти что-то интересное.

– Луна – самый опытный среди нас, он провел на Огузке всю жизнь! Его история – настоящая легенда, ее на всех островах знают, – шепнул мне Кит.

– Помню, в четырнадцать я попал сюда, как убийца, – начал свой рассказ Луна. В столовой тут же воцарилось молчание. – Прихлопнул мальчишку в драке: он лез к моей девушке! Девушка донесла на меня страже. Так я попал к красным. Отличные были ребята, в глазах огонь, кровь горячая! Каждый день драки и потасовки. Потом нам урезали паек, и я стал таскать припасы у стражников. Меня поймали и поселили к ворам, где я стал работать с морскими камнями, продолжая воровать у стражников уже на правах полноценного вора. Тогда мне было двадцать пять лет, а Огузок еще был целым островом. Голубые в то время жили рядом с оранжевыми, сумасшедшими. Эти оранжевые были удивительными людьми. Они не боялись стражи, не боялись побоев и голода: они вообще ничего не боялись, в отличие от других стай, которые при виде черной формы начинали сулить и повизгивать! Все потому, то Оранжевые верили, будто на небе за солнцем живет какой-то мужик, который всех их спасет, если они будут хорошо себя вести. Чтобы доказать ему свою преданность, они очень красиво пели и ходили без одежды, потому от солнца кожа у них становилась коричневой, даже если они рождались белыми. Меня поражало их бесстрашие, и я, чувствуя, что могу быть таким же, как они, самоволкой ушел к ним, чтобы учиться. Они сказали мне, что я должен раскаяться в своем грехе – самом страшном грехе, – убийстве. И я раскаивался. Живя с ними, я пел их песни и чувствовал себя свободным человеком. Там я даже нашел себе жену. Я прожил с ними шестнадцать счастливых лет. Все было хорошо, пока оранжевые не решили построить дом, где они могли бы молиться своему солнечному мужику. К тому времени к ним уже из всех стай стали прибегать и все не помещались у вечернего костра. Стража, как прознала об этом доме, всех раскидала. Это было страшное время: жителей Огузка резали, как рыбу с фермы! Половина оранжевых была жестоко уничтожена, солнечный бог не спас никого из них. Тех, кого не убили, с позором раскидали по другим, большую часть заставили грести миналию – самый опасный яд на Огузке. Моя жена так и не пережила отравления, бедная женщина… Сына и дочь отдали другим стаям, и с тех пор я их никогда не видел. После тех событий я живу с голубыми, учу молодых… Вот такая моя история, малек.

Закончив, Луна улыбнулся слушателям, как, наверное, улыбался уже много раз.

– Ну, что, услышал ты ответ на свой вопрос? – спросил у меня Луна.

– Я услышал гораздо больше, – ответил я. Я все еще не мог прийти себе от услышанного.

На Остове никто ничего не знал ни об оранжевых, ни о красных, ни о голубых. Все думают, тут просто гребут эти вонючие водоросли, а на самом деле это целый мир! Интересно, были ли споры между цветными стаями? Где кто из них обитает? Сколько людей тут на самом деле? Правда ли стражники бояться восстания? Сколько вопросов сразу!…

После обеда я радушно попрощался со всеми и отправился в свой лагерь. Мне еще нужно было собрать свою миналию до вечера, иначе из-за меня моей стае могли не дать еды.

– Знаешь, малек, хочу дать совет, – сказал мне старик на прощанье, когда мы вернулись на место, где встретились. – Чтобы миналия разлагалась быстрее, справляй нужду прямо на нее. Вонять она будет знатно, но зато ее будет больше и получится она быстрее, – он усмехнулся. – Поверь старой Луне, я перекопал этих водорослей больше, чем ты морской воды видел.

– Спасибо за совет, – поблагодарил я, взбираясь на стену. – Могу я прийти и завтра? Я могу помогать вам работать!

– Лучше поостерегись часто покидать лагерь: не все из нас рады повидаться с другими стаями. Приходи, конечно, но осторожней, чтобы никто не видел. И, раз уж ты зеленый, при стражниках много не болтай и делай вид потупее. Слишком у тебя живо глаз горит для того, кто обкурился грибов, – Луна подмигнул мне, прежде чем я спустился на свою сторону стены.

Этим вечером я впервые не ходил смотреть на закат и пропустил ужин. Я греб миналию, чтобы завтра встать пораньше и отправится к голубым.