– Тимофей, – с досадой в голосе произнёс Исайчев, – нам ещё в Сартов возвращаться, а за забором, – Михаил взглядом показал на соседский забор, – неопрошенный брат Софьи Мизгирёвой отдыхает… Так что вот так… Давай уж лучше здесь разговор козьим молочком запьём. Не возражай, пожалуйста! И справки мне твои не нужны, ты здесь с какого года служишь?

Майор обернулся на сопровождавшего его офицера полиции, приказал:

– Капитан, свободен. Машину за мной, как доедешь до отдела, сразу шли обратно. Вникай! А ты, дед, иди дои козу. Нам с майором тет-а-тет поговорить нужно.

– Как, как? – засуетился дед.

– Иди в задницу, Сергеич, – прикрикнул майор. Дождался, когда старик скроется за дверью хлева, заговорил. – Здешний я, Мишка, только на учёбу в институт отлучался. Потом по собственному желанию вернулся. Пять лет как начальствую. Что ты про Софью хотел узнать? Давай! О её самоубийстве я в курсе. Что там не так? Почему ты этим делом занялся? Вроде дело для салаг. Там что, закавыка есть?

– Есть, есть, – покивал Исайчев, – полковник Корячок лично просил разобраться… С чего она вдруг. Софья записку странную оставила: меня убил Лель…

– Кто? – охнул Конопаткин, – он же погиб?!

– Вот то-то и оно, – Исайчев кратко рассказал бывшему однокурснику о событиях, предшествующих самоубийству Мизгирёвой.

– Да-а… – задумчиво, растягивая слово, произнёс майор, – девка-то она Соня Полушкина с вывертом, непростая девка была. Если что не по ней выкрутит шкуру наизнанку, а своего добьётся. Мы вместе росли, я на класс постарше был… Леля она себе в собственность, ещё с детского сада наметила. По пятам за ним ходила. Он какую-нибудь девчонку к берёзкам ведёт целоваться, а она за ними по кустам на брюхе ползёт. На следующий день девчонка битая в школу приходит: за каждый поцелуй по синяку! Так, всех в Хвалыне от него и отвадила. В Сартов погналась, там упустила… Говорят, последняя его пассия, на которой он жениться собирался таких ей тумаков отвесила, что Сонька три дня из комнаты в общежитии не выходила, раны зализывала. Но умница была, школу с медалью закончила.

– Тимофей, что можешь сказать о брате Игната Островского? Кажется, он в этом деле засветился…

– После смерти матери Игнат забрал Славку. Жил мальчишка с ним до самой гибели, а потом, обретался у несостоявшейся невесты Леля. Она его не отпустила, пока он в школу ходил. Невеста Леля цирковая гимнастка, а Славка после школы в юридический институт поступил. Год проучился и бросил, ушёл на озеро Байкал к бурятам, потом говорят в Монголию перебрался, а уж потом в Тибет. Там прибился к монастырю. Толкуют вроде веру поменял. Приехал первый раз в Хвалынь полгода назад, погостил недельку, могилки матери и брата поправил и опять сгинул. Куда? Никому не сказал. Планами на жизнь не делился. Бабки на лавочках говорят, что вроде недели две назад опять заезжал, но мои хлопцы данную информацию не подтверждают. У Островских здесь дом. Сонькин брат за ним приглядывает. Борька хороший парень, но пьющий. Мать ничего поделать не может, говорит, он как бездомная собака из любой плошки лакает. Кто тебе ещё интересен?

– Пётр Мизгирёв, – не дав мужу сказать, выпалила Ольга. Михаил согласно кивнул.

– Пё-ё-ётр?! – майор прикрыл глаза, постарался представить человека, о котором его спрашивали, – Пётр?! Знаешь, у детей сейчас в моде интересная игрушка «лизун». Она похожа на аморфную липкую массу, в любую щель вольётся, любую форму примет, и везде ему хорошо… Безвреден, но и помощи не жди… Так, Пётр «лизун» и есть.

– Он убить мог? – резко спросила Ольга.

– Убить любой может, надо только поставить человека в соответствующие условия. Иногда убийство единственный выход. Но Соньку Лизун убить не мог, – майор на секунду замер, обдумывая и, всполошившись, добавил, – не-а, не мог! За неё кого-нибудь, пожалуй, пришил бы, хотя тоже проблематично.

Исайчев встал, отошёл в сторону от стола, закурил. Сделал несколько затяжек, резко побежал и, с разбега повис на заборе, подтянулся. Мужик всё так же лежал на земле в позе Христа, только сейчас повернул голову и косил безумным глазом на половинку туловища Исайчева, торчавшую над кромкой забора.

– Ты как! – громко спросил Михаил, – очухался? Поговорить с тобой можно?

Собака услышала чужой голос, вылетела из будки и опять, как и тогда, оглушительно залаяла, скаля зубы.

– Чуча, брысь! – зашипел мужик, ошалело посмотрел по сторонам, повернул голову к Михаилу, предложил, – Перелезай раз подпрыгнул, чё висишь?

– Вставай! Сейчас придём, – сообщил Михаил, оттолкнулся от забора, спрыгнул, отряхнул ладонь о ладонь, пошёл обратно к Ольге и Конопаткину.

– Тимофей, последний вопрос: ты что-нибудь странного об отце Петра Мизгирёва знаешь? У него вторая семья была или мать Петра его первая и последняя жена?

– Владислав Мизгирёв местный и жена его тоже. Когда в армию призвали, пошёл служить на подлодку. После службы вернулся на родину. Женился. Занялся бизнес-рыбалкой. Деньги качал насосом. Жена на побегушках, он ублажал «бугров». К нему такие шишки приезжали, мы все прятались, не дай бог им дорогу перебежать. Потом заболел, нашли ревматоидный артрит, рыбалку пришлось забыть. Мизгирь немного ещё поскрёбся, а когда жена скоропостижно умерла от саркомы, всё продал и уехал к сыну в Сартов. Больше ничего сказать о нём не могу. Одна деталька в этой истории вызывает интерес: свадьбы два друга Степан Островский и Владислав Мизгирёв играли в один день и в одном месте. Такой вот коллективный праздник получился. Хвалынь гудела дня три.

– Эй! – раздалось из-за забора, – вы где? Чё я тут разлёгся-то?

– Надо идти, – дёрнула мужа за рукав Ольга, – На земле лежит, простудится…

– Не простудится! – усмехнулся Исайчев, – Там земля от костра так прогрелась, что не задымился бы, но идти надо… Тимоха, ты с нами или как?

Майор отрицательно покачал головой и Михаил протянул Конопаткину руку:

– Тогда пока, даст бог свидимся при лучших обстоятельствах.

– Извини, друг, мне пора в кресло, народ волнуется, – майор крепко пожал протянутую руку, обернулся к Ольге, добавил, – замечательная у тебя жена. Приезжайте, Оля, к нам летом. Здесь красота! В наших местах Волга, как море разливается ни конца, ни края не видно.

Конопаткин уже подошёл к калитке, как из сарая выскочил дед Сергей Сергеевич и, расплёскивая на бегу молоко из двухлитровой банки, припадая на одну ногу, помчался вдогонку:

– А молочко-то… Молочко…

Конопаткин жестом остановил деда:

– Гостей потчуй, они такого молока отродясь не пили, городские…

* * *

– Ты деду за обед денежку оставил? – тихонько спросила Ольга, и пролезла в соседский огород сквозь знакомый лаз.

– Под банку положил…

Мужик лежал на прежнем месте, только согнул ноги в коленях и руки скрестил на груди.

– Вставай! – предложил Михаил, – побеседуем…

– Мне и так удобно, говори чё пришёл? – мужик стрельнул глазами на Ольгу, замер осматривая её с ног до головы, спросил добавив в голос елея, – она тоже беседовать будет, или как?

– Буду, буду, – кивнула Ольга, – тебя как зовут?

– Мамка Борькой, а для вас Борис Константинович Полушкин. Вы, небось, из Сартова пожаловали?

Исайчев вынул из кармана удостоверение, поднёс его к лицу Бориса, тот шевеля губами, прочёл:

– Ну, ну, стало быть, по поводу этой дурынды приехали…

– Вы что, сестру не жаловали, дурындой называете? – спросила Ольга, изучая лицо брата Софьи.

Слеза выкатилась из одного глаза Бориса:

– Я её любил… Она за мамку была. Наша-то с пяти утра на работе: тесто для пирогов ставить, за молоком к дояркам сбегать. Повар она в школе… Я в младенчестве гонялся по улице, за Сонькин подол держался.

– Почему тогда дурында? – переспросила Ольга.

– Умная разве себе вены порежет? Дурында и есть дурында…

– Вы знаете, что она в предсмертном письме оставила?

– Пётр сказал, когда мы её из морга забирали…

– Что думаете? – спросила Ольга, не особенно рассчитывая на вразумительный ответ. Откуда мог знать ранний алкоголик о мотивах самоубийства сестры? Все его мысли наверняка направлены на одно – где достать похмелиться.

– Они квиты. – Произнёс Борис и закрыл глаза, – Квиты. Больше ничего не скажу, даже не пытайте…

– Что? – удивился Исайчев, – почему не скажете? Секрет?

– Она умерла, и секрет ушёл вместе с ней. Точка!

– Нет, погодите… Вы не имеете права скрывать то, что вам известно.

Борис из положения лёжа резко встал, чем поверг Ольгу и Михаила в изумление. Сел на скамейку рядом с Исайчевым, глянул, не отрываясь, и не мигая ему в лицо, произнёс:

– Имею право не свидетельствовать против себя и своих родственников статья 51 Конституции РФ. О ком другом расскажу, о Соне нет…

Исайчев в негодовании сжал кулаки до белых костяшек, но вопрос задал, не повышая голоса:

– И всё же вы должны рассказать нам о последнем посещении Софьей Хвалыни. Ваш сосед утверждает, она здесь была. И ещё он сказал, она сильно кричала, что-то требовала и облила вас водой из ведра. По какому поводу ссорились?

– Она искала Малыша. Ей показалось, что он её кошмарит. Хотела с ним поговорить. Но не сошлось. Когда призрак Леля первый раз появился перед ней, Малыш как раз был здесь в Хвалыне.

– Почему запомнили день? Он чем-то выделялся из всех остальных?

Борис неожиданно встал со скамейки, попросил:

– Разрешите отлучиться минут на десять, сам себе противен. Пойду умоюсь… И кое-что вам покажу.

Борис вернулся чуть раньше чем обещал. Он был тщательно причёсан, побрит, переодет в чистую льняную голубого цвета рубашку и серые тоже льняные широкие штаны. В руках он держал фотографию. На фотографии был запечатлён памятник юноше в полный рост.

– Это Лель. Я ковал его сам. Посмотрите дату гибели Игната. Именно в этот день Малыш появился в Хвалыне и именно в этот день, как говорил Пётр, призрак прошёл по кромке бассейна в усадьбе Мизгиря.

Ольга приняла из рук Михаила фотографию, всмотрелась, удивилась: «Надо же, как он похож на того сказочного Леля, которого я себе представляла, когда мама читала мне сказку о Снегурочке».

– Когда брат Игната Островского был в Хвалыни последний раз?

– Крайний раз, – поправил Борис, – он приезжал неделю назад.

– Зачем?

– Могилы поправить, дом проветрить, друзей повидать… Мне тогда показалось, Славка приезжал прощаться.

– Вы входите в круг его друзей?

– Смею надеяться… – усмехнулся Борис. – Вас, вероятно, интересуют наши разговоры?

– Нет! – отрывисто бросил Исайчев, – меня интересует, не заметили ли вы, что-нибудь странное в поведении друга?

– Заметил, – усмехнулся Полушкин, – Он ничего не спросил о Софье и её муже, как будто их не было вовсе. Даже тогда, когда я вскользь упомянул имя сестры, он резко перевёл разговор на другую тему. Мне стало неприятно. Софья погибла, а его это известие совсем не тронуло. А ведь мы детство в одном Берендеевом царстве прожили…

– Как вы считаете, почему? – спросила Ольга

– Я думаю, за то время пока Малыш, извините Славка, жил после смерти их матери у Игната, они с Соней стали врагами. Соня умела восстанавливать людей против себя. Она была очень настойчива, а это не всем нравилось. Хотя могли быть и другие причины, но я их не знаю…

– Я так понял, Петр рассказывал вам об их с Соней призраках. Но вы уверены, что брат Игната к этому не имеет отношения. Не участвовал сам, но мог их организовывать, оплачивать, наконец.

– Славка долгое время жил в монастыре на Тибете, он человек верующий и я думаю, на такое неспособен. Хотя со времени нашего плотного общения прошло достаточно много событий в его и моей жизни, может быть, я смотрю не с того угла. – Борис задумался, взял из рук Ольги фотографию, вгляделся, – и все же нет! Не могу представить Славку в роли мистификатора. Он всегда был прямой, как рельс. Всё, что возмущало его, тут же выплёскивалось наружу. Я не смею вам советовать, но отмечу, более всего из рассказов Петра мне не понравилась история с его лаборантами. Мизгирь сам пригласил их в Исландию. Сорвал с места. Я бы обратил на это более пристальное внимание. Им есть, за что мстить Соне.

– А почему Пётр рассказывал вам о своих лаборантах? Вы что, знали их раньше? – вскинул бровь Михаил.

– Татьяну Кречетову в замужестве Соколову знал ещё до замужества. Во-первых, она училась в одной группе с ребятами и они общались достаточно тесно. Во-вторых, я часто бывал и бываю в Сартове по делам. Мне в моей работе нужна помощь химиков. Софья помогала, потом ей стало не до того и она передала мои проблемы своей подруге как раз Татьяне. Кстати сказать, Сонька была классным химиком, пожалуй, лучшим из них. Только голова у этой дурынды была забита не тем…

– Тихо-тихо-тихо! – Исайчев снял очки и на его лице появились признаки озабоченности, – вопросики, уважаемый, возникли, требуются уточнения. Чем таким вы занимаетесь, отчего требуется частое посещение Сартова – это, во-первых? Как часто, во-вторых? И последнее, почему Софья передала вас Татьяне? Уточните.

Ольга заметила, как по лицу Бориса проскочила ироническая усмешка.

– Я кузнец! И не просто кузнец, а классный кузнец.

– Да! – согласилась Ольга. – Директор школы хвалил вас. Мы видели забор у школы и у дома тоже хорош.

Борис развернулся и теперь с усмешкой рассматривал лицо Ольги:

– Я не делаю заборов. Я делаю кованные ограждения для парков, дворцов, музеев.

– Например? – с неожиданным интересом спросила Ольга и вдруг почувствовала, как от Бориса потянуло запахом влажной степи. « Так пахнет сила и воля» – подумала она.

– Например, для музея Льва Толстого в Ясной поляне, для нашего драматического театра, ещё для четырёх театров в России и много-много для разных парков на побережье Средиземного моря. Заказы есть, не бедствую…

– Какую роль в вашем деле играют химики? – спросила Ольга, всё больше заинтересовываясь собеседником.

Полушкин снисходительно усмехнулся:

– Свою работу делаю хорошо. За качество отвечаю! Металл, прежде чем пустить в дело проверяю. Он не всегда соответствует желаемому. Отсюда и нужда в химиках. Теперь понятно?!

– Теперь понятно, – Ольга вопрошающе посмотрела на мужа, – вы не ответили почему она передала вас Татьяне, чем таким она была занята?

– Мух гоняла!

– Я серьёзно! – рассердилась Ольга.

– И я серьёзно. Мух, которые облепляли нашего Игнатку. Они на него как на мёд слетались. Особенно мухи-первокурсницы. Ну, в общем, всё, как и в Хвалыни, только в больших размерах. Даже к колдунье ходила, отвороты на соперниц заказывала. Всё что зарабатывала, на это дело спускала…

Михаил в раздумье что-то чертил веткой на земле, и Ольга была вынуждена его окликнуть:

– Мцыри, ау!

– Да, да. – Встрепенулся Исайчев, – давайте вернёмся к нашим баранам, то бишь к супругам Соколовым. Почему для мести они решили, если решили, воспользоваться историей отношений Сони и Игната? Откуда им о ней известно?

– По-моему, это очевидно. – в голосе Бориса проскользнула нотка разочарования, – Соня могла с Татьяной делиться воспоминаниями. Белые ночи в Исландии яркие и длинные. Питерские им в подмётки не годятся. Мне приходилось гостить у сестрёнки в сезон белых ночей. С ума начинаешь сходить от бесконечного дня. Сбежал через две недели.

– Вы, Борис, не считаете, что отъезд этой пары из Исландии не слишком большая причина мстить вашей сестре, – Ольга, до этого наматывающая круги вокруг лавки, присела рядом с Полушкиным. – Мстить так, чтобы довести её до смерти?

Борис рассмеялся раскатисто, звонко. Озорно глянул на гостью:

– Когда они вернулись, я по старой памяти позвонил Татьяне Соколовой, хотел попросить помощи. Химики, с которыми после их отъезда работал, не совсем устраивали. Такого мата, каким одарила меня Танька, в жизни не слышал. Она минут пятнадцать говорила и, что интересно, ни разу не повторилась. Тогда оказалось, Софка и к её мужу, извините, в штаны залезла… Отсюда вопрос – как бы вы отнеслись к тому, что ближайшая подруга переспала с вашим мужем?

Ольга от неожиданности крякнула:

– Это, конечно, крутой вираж!

– Такие виражи сестрёнка делала мастерски… Ну, да ладно, о покойниках плохо не говорят…

– Да-а, – задумчиво произнёс Михаил, – мы часто употребляем это выражение неверно: «о покойных или хорошо или ничего», автор сказал по-другому: «De mortuis aut bene, aut male» – «о мёртвых или хорошо или ничего, кроме правды».

Борис насмешливо подмигнул Ольге и мотнул головой в сторону Исайчева:

– Видала, как изъясняется хлопчик?! А я вот так! Теткоракс сказал: «Ubi culpa est, ibi poena subesse debet». – «Где есть вина, там должна быть и кара».