Глава 4. МИЗГИРЁВ СТАРШИЙ

Исайчев не дошёл двух шагов до двери своего кабинета, когда услышал требовательный звонок городского телефона.

«Полковник Корячок» – решил Михаил.

Теперь во времена всеобщей обеспеченности сотовыми аппаратами, по городскому телефону звонил только он.

Михаил ускорил вращения ключа в замочной скважине и буквально ворвался в кабинет:

– Да, Владимир Львович, слушаю, – торопливо проговорил он.

– Что там по самоубийству? – не здороваясь, спросил Корячок. – Причины поступка ясны?

– Пока нет. Вчера профессор Мизгирёв попросил паузу, – доложил Исайчев. – Но сейчас я жду его отца. Он сам изъявил желание встретиться без сына.

– Хо-о-рошо. Ты особо не затягивай и тихо-о-о нечко, тихо-о-онечко. Особо не нажимай. Они люди непростые, – видимо, размышляя, тянул слова полковник. – Попроси его после беседы, зайти ко мне.

– Есть! – сам не ожидая, сорвался на петушиный крик Михаил.

– Что ж ты так орёшь? – прошелестело в трубке.

В дверь постучали. Михаил посмотрел на часы, покашлял, добавил в голос металла:

– Входите, Владислав Иванович!

На пороге кабинета появился сухощавый человек в чёрном берете. Обнажая седую голову, Мизгирёв-старший осмотрелся. Его взгляд упёрся в разукрашенное оранжевыми плодами апельсиновое дерево. Зёрнышко этого растеньица вместе с горшочком земли притащил в кабинет сослуживец – капитан юстиции Роман Васенко. Роман давний друг Михаила. Когда появляются сложные «дела» они работают в паре.⁴

– Садитесь сюда, здесь будет удобно, – Михаил указал рукой на кресло у окна, как раз рядом с апельсиновым деревом. Исайчев специально приподнял жалюзи и обнажил яркое растение. Ему хотелось расположить к себе собеседника, сделать обстановку служебного кабинета более уютным.

Гость основательно устроился в кресле, тут же рядом повесил на подлокотник бадик, Михаил поставил рядом стул для себя.

– Я очень заинтересован в нашей беседе, – начал разговор Исайчев. – Слушаю, Владислав Иванович.

– Шёл к вам и думал с чего начать? – в голосе Мизгирёва слышалась неуверенность. – Вроде всё ясно – она сама распорядилась своей жизнью… Но… Она указала имя человека, которого нет. Давно нет. Что это? Помутнение рассудка? Я так не думаю!

– Вы уверены? – Исайчев сглотнул слюну, хотелось курить.

– Вы хотите курить? – угадал желание следователя Мизгирёв, – Давайте покурим. Здесь можно?

Михаил встал, взял со стола металлическую пепельницу-юлу, поставил её на подлокотник кресла гостя.

– Так, удобно?

Мизгирёв кивнул и сунул руку в карман пиджака, извлёк трубку из чёрного дерева и небольшой металлический коробок. Исайчев успел сделать уже несколько затяжек, а Владислав Иванович всё ещё медленно разминал пальцами табак. В воздухе кабинета появились нотки запаха ореховой скорлупы.

– Мне хочется помочь, – заговорил Мизгирёв, – вам придётся расспросить много людей, пока составите представление о Соне. Сколько людей выскажутся, столько разных образов получите. Она, как морская волна, всегда казалась новой… Вы вчера смотрели на её портрет и, вероятно, пытались что-то понять о ней живой. Пустая трата времени! Портрет ничего не отражает. Вернее, отражает только её облик, но не суть. На картине Соня – Снегурочка…

– А в жизни Купава? – не удержался от вопроса Исайчев.

– Купава? – Мизгирёв задумался, приминая в трубке табак и слегка постукивая по табачной камере. – Нет! Она больше Алекто.

– Кто? – удивился Михаил. – Простите моё невежество, но я не знаю кто такая Алекто.

– Ну, что вы, – смутился Мизгирёв, – знать всё невозможно… Я увлекаюсь греческой мифологией в ней есть три сестры, три богини мщения – Алекто – непрощающая, Мегера – завистница и Тисифона – мстящая за убийство. Так вот Соня – Алекто. Она никому ничего не прощала. Всегда последний удар за ней. Петр трудно жил. – Владислав Иванович большими пальцами принялся трамбовать табак от краёв чаши к центру. – Соня жаждала подчинения от всех.

– И от вас? – не удержался Исайчев

– От меня нет! Моя особа оказалась ей не по зубам. Я абсолютно самостоятельная единица. Однажды Софья упустила возможность поставить меня в зависимость от себя, – Мизгирёв пососал мундштук трубки, проверяя тягу. Михаил понял – ритуал подготовки к курению завершён. Владислав Иванович поднёс зажжённую спичку к чаше, удерживая огонь над поверхностью табака, начал водить его по кругу, делая короткие и лёгкие попыхивания. – Я живу с их семьёй, но в своей четверти дома. Выкупил её у них.

– Выкупили? За деньги? – Михаил изумлённо взглянул на собеседника.

– Петр после смерти моей жены, его матери, пригласил к себе. Хвалынь хороший городок, нам с Тасей в нём было уютно. Она ушла и стало плохо. Я принял приглашение с условием, что любая четвертина в их доме моя, кроме их спален, конечно. – Владислав Иванович медленно посасывал трубку и также медленно будто вспоминая, продолжил говорить. – Продал дом, хозяйство, сложил всё с прошлыми накоплениями, а их было немало, и всю сумму отдал невестке. Она думала недолго, согласилась. Деньги вложила в свой бензиновый бизнес. Пётр не возражал…

– Он у вас единственный наследник?

– Нет! – резко бросил Мизгирёв, – у меня есть ещё сын, но он носит не мою фамилию и теперь живёт не в этом городе, даже в другой стране. Видимся редко. Моей помощи не принимает. Пётр о нём не знает. Владик не хочет.

– Владик – так зовут вашего второго?

– Владик… – кивнул Мизгирёв. – Мы раньше всё вместе жили в Хвалыне, а потом разъехались… Мой грех…

– Владислав Иванович, вы деньги невестке просто так отдали или по письменному договору, – уточнил Михаил.

– По договору, конечно. К тому времени я уже выяснил с кем имею дело.

– Насколько мне известно, – поспешил внести ясность Исайчев, – супруги Мизгирёвы долгое время жили в Исландии. Приехали недавно.

– Да. – Подтвердил Владислав Иванович, – больше двух лет назад.

– Когда вы успели понять, что собой представляет ваша невестка? Разве вы жили с ней до их отъезда в Исландию?

Мизгирёв попыхтел трубкой, прикрыл большим пальцем трубочную камеру, и раскурив угасающий табак, продолжил:

– По письмам. Петя писал часто. Скучал. Вероятно, чувствовал себя одиноко. Видели бы вы эти письма! Тася после них дня два приходила в себя от ярости. Они подвергались жёсткой цензуре. Софья беззастенчиво вычёркивала всё, что ей не нравилось. Тася как-то позвонила, сделала невестке замечание. На что та без тени смущения ответила: «О себе он может писать всё. О том, что здесь происходит – выборочно. Обо мне – ничего. Без обид! Это моя жизнь!»

– Жёстко!

– Жёстко! И я, памятуя об этом, решил себя обезопасить, купил пространство в собственность. Она поняла, что промахнулась, когда однажды сделала мне замечание. Я тогда вошёл в общий зал без стука. Невестка возмутилась. Я в манере присущей ей разъяснил, что в свою четвёртую часть помещения могу входить без стука, когда хочу и как хочу. Она уважала принципы. Поняла, что нежных чувств я к ней не питаю, решила не связываться.

– У вас часто бывали конфликты?

– Их не было. Мы притирались друг к другу недолго. Сразу поняли, кто чего стоит и, поняв, дальше жили в параллельных вселенных, не пересекаясь.

– Как Софья относилась к мужу?

– К мужу? – Мизгирёв болезненно поморщился, – Пётр был женат на ней. Она замужем за Петром не была. Знаете, как она его звала? Мизирёв!

– Как? – переспросил Исайчев.

– Мизирёв, без буквы «г». Понимаете от какого слова производное? А любила Софья одного человека – Игната Островского, Леля.

– Может быть, причина её поступка в этом – все годы Соня страдала и, наконец, решила оборвать?

– Нет, нет! – резко взмахнул рукой Владислав Иванович, – Любовь к Игнату закончилась с его жизнью. Мне кажется, за несколько месяцев до гибели Леля, Софья ненавидела его. Он ведь прогнал её от себя. Жениться собирался на другой девушке… Не успел… Погиб!

– Вы вчера сказали, его убили. Что там за история?

– Пётр сказал вам, что перед отъездом в Исландию интересовался о «деле Игната» и его известили будто оно закрыто, как несчастный случай. Это не совсем так. Я тоже наводил справки через своих знакомых: Игнат не рассчитал затяжной прыжок, парашют не успел раскрыться полностью. Парень разбился. Такова официальная версия.

– Вы с ней не согласны?

– Те, кто был на поле, говорили, что над Игнатом появился белый язык. Купол наполнился воздухом и сразу обмяк, как проткнутый мяч. В этом деле много нечёткого, а где смутно, там затёрта цель, которая оправдывает средства…

Исайчев записал в блокноте: «Гибель Игната Островского???»

Подождав, когда Михаил закончит писать, Мизгирёв добавил:

– Только не думайте, что у меня есть версии. Просто мы с Петром об этом много говорили и чем больше говорили, тем больше сомнений возникало по поводу несчастного случая. Сын очень страдал… Но, знаете, в конечном счёте получил дурак то, о чём раньше и мечтать не мог.

– Владислав Иванович, почему решили рассказать ВСЁ это? Ваш сын близкий вам человек?

Мизгирёв привстал с кресла, попросил:

– Можно немного похожу? Спина затекла. Она у меня простужена в зимних рыбалках.

Михаил кивнул.

Получив молчаливое согласие, Мизгирёв пошёл мелкими шажками по кабинету, вглядываясь в название книг на полках, шевеля губами, раздумывая.

– Почему явился без сына? Тяжёлый вопрос. Близкие ли мы люди? Ещё тяжелее… На первый отвечу так: воспоминания Петра о жене могут исказить ваше восприятие произошедшего. Пётр Соню видит совсем по-иному, чем я. Она для него существо. Вы знаете определение существа – это объект, обладающий свойством восприятия окружающего мира. Может быть, реальным, то есть живым организмом, или вымышленным. Так вот для Петра Соня придуманный объект, наделённый иными отличными от действительности чертами. Мне в данный период важно, чтобы вы ответили: почему она это сделала? Для той Сони, что знаю я – это поступок более чем странный. Для него у неё должны быть архисерьёзные причины, безвыходные… А для Петиной Сони хватило бы лёгкого эмоционального толчка.

– Может быть, что-то с бизнесом? – предположил Исайчев.

– Да ну что вы? – воскликнул Мизгирёв. – Бизнес был игрушкой от скуки. Если бы требовали обстоятельства, она отказалась от него с лёгкостью. Вены резать? Нет!

– Может быть, любовь?

– Любовь? – Владислав Иванович слегка присвистнул, – Она даже из-за Игната вены не резала… Вся Хвалынь гудела о её неземной любви. Бабы на завалинках плакали. Игната осуждали: ай-я-яй, какая девчонка по нему сохнет, а он от неё шарахается… Ничего, пережила и после его гибели очень быстро замуж за моего олуха выскочила… В Исландию с ним укатила, успокоилась… В общем-то, я пришёл сказать вам вот что, принцип Сунь-цзы-китайского стратега и мыслителя автора трактата «Искусство войны» знаете? «Идти вперёд туда, где не ждут». Причина, толкнувшая Соню, лежит где-то в этой области…

– Там, где не ждут?! Я, Владислав Иванович, уверен, что это самое «там» находится здесь в Сартове, а не в прежних местах её проживания. Оно здесь, близко, рядом, но ускользает…

Мизгирёв потоптался у вешалки, на которой висела его куртка и попросил:

– Я, наверное, пойду? – и уже сняв куртку, добавил, – бабы в Хвалыне трепались вроде она от него забеременела… Но я думаю, врут…

– Погодите! Вы не ответили на второй вопрос: насколько вы близки с сыном?

Мизгирёв усмехнулся:

– На расстоянии револьверного выстрела. Он часто не слышит, что я говорю, но намерения мои понимает. То есть мы, друг друга имеем в виду, не более… А потом… – Мизгтрёв нерешительно потоптался на месте. – Вы, вероятно, поняли: Пётр хронический бытовой алкоголик. Горечь жизни запивает. И ещё… – Владислав Иванович осекся.

По его виду Исайчев понял, что он решается говорить или не говорить о чём-то для него сомнительном, решил подтолкнуть собеседника:

– Вовремя не сказанные слова, иногда решают судьбу. Давайте Владислав Иванович выкладывайте, что хотите сказать.

– Знаете, Михаил Юрьевич, сам я этого не видел, но Петька говорит, что последнее время у Сони появлялись какие-то знаки от погибшего Леля. Полгода назад у неё была форменная истерика, она уверяла, что Лель прошёл мимо неё и даже помахал рукой. Правда, она в это время возлегала у бассейна, я полагаю заспала. Любила, знаете ли, рюмочку другую пропустить, вот и привиделось.

– Вы думаете глюки?

– Я думаю водка в неумеренных количествах, – поморщился Мизгирёв. – вы не полагаете, что вены себе она тоже под этим делом…

– Нет! – прервал рассуждения собеседника Исайчев, – она была совершенно трезва в этот день и судя по состоянию организма вполне адекватна.

– А записка? – неуверенно спросил Мизгирёв.

– С запиской будем разбираться. Вероятно, наша встреча не последняя. Всё, что вы сказали очень важно. Спасибо. Зайдите к полковнику Корячку, он просил.

– Соскучился старый рыбак, – улыбнулся Владислав Иванович, – зайду, конечно. Мы в сентябре в Хвалынь на рыбалку собираемся.

– Куда же вы теперь поедете? – поинтересовался Михаил. – Вы же дом продали.

– Вашему начальнику и продал, – хмыкнул Мизгирёв, – то он ко мне ездил, теперь я к нему…

Когда дверь за гостем захлопнулась, Михаил вспомнил, что сказал его отец Ольге в одну из их первых встреч, когда она спросила насколько мы с ним близки, он ответил: «Мы всегда ели с Мишкой один кусок пирога, только с разных сторон».

Исайчев снял очки и привычным движением указательного пальца помассировал переносицу:

– Отца нет уже два года, а я до сих пор оставляю ему кусочек… Ольга тоже любила батю, а он её. Ольгу надо привлекать, – подумал Михаил, – без неё в этом «женском деле» не разберусь…