Как только в 1917 году к власти пришли большевики, дед Звигильский потерял все, что у него было в России. Однако благодаря одному повороту истории часть его состояния удалось спасти. После смерти царя Николая I в 1855 году императором стал Александр II. И чтобы остановить злосчастную Крымскую войну, на следующий год он заключил мирный договор, по которому Бессарабия и Молдавия отошли Румынии. Так что собственность деда в этих двух провинциях, включая шоколадную фабрику, не пострадала.

Когда наша семья переехала в Бессарабию, я смогла получить хорошее образование. Дед нанял немецкую гувернантку. У матери было два брата и младшая сестра. Все они учились в университетах за границей.

Я встретилась не только с одним из своих дядей, но и в особенности с тетей Розой в Париже. Роза занималась продвинутыми исследованиями в области политических наук. Совсем юной, еще в России, она встретила свою любовь в лице Бориса Скоморовского, сына социал-демократа. Она вышла замуж, и это оказался любовный союз на всю жизнь. Дядя Борис получил то же образование, что и Роза.

Отец дяди Бориса был вынужден эмигрировать, чтобы не попасть в лапы царской полиции. Он поселился в Ницце, где и умер в начале ХХ века. Он похоронен там же, в Ницце, на кладбище Симьез. Много позднее, в 1941 году, когда я работала у Анри Матисса, который жил в тех краях, мне пришло в голову поискать могилу своего двоюродного дедушки-бунтаря. Матисс ходил туда со мной.

Однако все когда-то кончается – мой дед умер. Он скончался тихо, но был похоронен с помпой. А я потеряла первого своего друга – я была к нему привязана, он уделял мне много времени. Дед любил меня. Он вообще делал много добра. Бедняка никогда не прогоняли, его выслушивали, ему помогали, никогда не выставляя это напоказ. Дед выслушивал людей, которые хотели выбраться из своих несчастий. Он защищал несчастных, униженных, обездоленных. Поэтому на пути к его последнему прибежищу деда оплакивало множество простых людей.

(АЖ) Вернемся в Одессу. Значит, ваша семья по отцовской линии уехала из города?

(ДВ) Да. Наша одесская семья – мой отец, тетушки, кузины, включая сестру моего деда, – пересекли Днестр и присоединились к деду Григорию Звигильскому. Мы с родителями несколько раз переезжали с места на место, поездка, о которой я расскажу, не была первой, но стала последней.

Это замечательное воспоминание. Я совсем маленькая. Моя тетушка, которая была врачом во Франции, тем временем вышла замуж и родила сына. Этого сына, моего кузена Александра, воспитывали мои родители. Он потом присоединился к нам во Франции, со временем стал математиком. Так вот, мы уезжаем из Одессы в Бессарабию, к деду. Тот очень щедро заплатил морякам, чтобы с нами ничего не случилось. И когда мы пересекали Днестр, один из подвыпивших моряков решил подтрунить над малышом. По-русски это очень красиво: «Скажи мне, маленький, куда ты едешь? Куда ты едешь?^[6]» А мой кузен Александр гордо отвечает: «Куда надо!»

(АЖ) Но почему они уехали? Из-за войны?

(ДВ) Да, из-за Гражданской войны. Все они хотели уехать. Хотели бы жить и бороться, но это стало невозможным. Сделаем небольшой экскурс в историю. Строить заводы, на которые крестьяне приходили работать и становились пролетариями, начали в последние годы XIX века. Рабочие спали в общежитиях, предоставляемых зарождающимися заводами. По мнению социал-демократов, существовал только один тезис: «Для марксизма „на русский лад“ нужно поддерживать экономическую борьбу пролетариата и участвовать в деятельности либеральной оппозиции». Это решение не устраивает Ленина, который хочет немедленно создать социал-демократическую рабочую партию и говорит о «диктатуре пролетариата». Насилие его не пугает. Для него цель оправдывает средства.

Социал-демократов и Ленина разделяла большая проблема: аграрный вопрос. Демократы хотели раздать землю крестьянам, а большевики – ее национализировать. Этот вопрос вставал и обсуждался на всех съездах. Социал-демократическая партия, которая была очень крупной, раскололась надвое: на тех, кто был за насилие, и тех, кто был против него. Те, кто был «за», оказались в большинстве, они стали называться большевиками. Мы же стали меньшевиками.

Большевики убивали анархистов. Социал-демократов бросали в тюрьмы, те же, что и в царское время. Все возобновилось, но с новой силой. Как говорила Наталия Троцкая^[7], которую я хорошо знала: «Кто не видел русской революции, не видел ничего». Все быстро превратилось в хаос. Началась война, настоящая война. Гражданская, беспощадная.

Я родилась во время этой Гражданской войны. В 1919 году это была полноценная война между царской Белой армией и Красной армией, наскоро созданной Троцким. Однако в первую очередь это было восстание целого народа против исчерпавшего себя монархического правления, за улучшение условий существования. Народа, который на 82 % состоял из крестьян и лишь на 18 % – из пролетариев.

В армии были крестьяне, неотесанные, неграмотные, забитые, но движимые конкретным желанием: получить обещанную землю. Эти люди, бывшие крепостными на своей земле, были освобождены манифестом Александра II лишь в феврале 1861 года. До этого мужчин, женщин и детей могли продавать. И эти люди восстали, и простые крестьяне стали солдатами, которые ненадолго нашли общий язык с революционерами.

До нас дошли знаменитые имена, такие как Чапаев. Крестьянин, до смешного необразованный, в первую очередь Чапаев был командиром соединения, который умел сражаться и побеждать. И множество других простых крестьян стали военачальниками, сумевшими отличиться и командовать войсками, приводя их к победам. Это было восстание целого народа рабов. Это было время, когда впервые услышали слово «командир», от французского commandant. Время, когда солдаты покидали царскую армию, чтобы сражаться в рядах так называемой Красной армии, или, точнее, Рабоче-Крестьянской Красной Армии^[8].

В силу этого гигантского восстания Белая армия, в которой были стратегически мыслящие генералы и офицеры, но не было достаточно солдат, потерпела сокрушительное поражение в Гражданской войне, которую она могла бы выиграть. Что касается создания Красной армии, Троцкого упрекали в использовании военных царской армии. Троцкий ответил Ленину: «А где взять знание военных законов, как не у самих военных?» И он сообщил Ленину, что множество офицеров царской армии примкнули к Красной армии и блестяще служили в ней.

(АЖ) То есть вы приехали во Францию с прививкой от большевизма?

(ДВ) Уж это точно! Антикоммунисткой номер один. И мой отец, который пострадал лично, знал это.

(АЖ) Вы уехали из России, но куда вы намеревались перебраться?

(ДВ) Я родилась в семье образованных буржуа. Все говорили по-французски. Местом назначения, о котором все мечтали, был Париж. В 1926 году – мне было семь лет – мы сначала уехали из России в Бессарабию, где жил дед. А затем – «Даешь Европу!», как тогда говорили русские. Путешествие началось через Львов в Польшу. Потом отец совершил большую поездку в поисках русской социал-демократии в изгнании. И в том же 1926 году мы оказались в Германии, в Берлине, где была большая колония русских эмигрантов, которые проявляли огромную солидарность друг с другом.

В Берлине мой отец был тепло принят русскими социал-демократами, он встретил там своих друзей. Мы жили в Шарлоттенбурге в роскошном отеле, который оплачивали социал-демократы. Друзья отца говорили ему: «Яков, оставайся с нами. У тебя будут положение, дом, работа». Но отец ответил: «Нет, я предпочитаю быть бедным во Франции, чем богатым в Германии».

И мы поехали поездом в Париж, где жили дядя Борис и тетя Роза Скоморовские. Мы прибыли туда в конце 1926 года. Борис и Роза пришли встретить нас на вокзале. Они сняли номер в «Отель-де-Мин» (мне кажется, он до сих пор существует) в конце бульвара Сен-Мишель. Едва ступив на землю Франции, второй родины всех борющихся за права человека, отец стал словно наэлектризован. К тому же рядом с вокзалом пели! В те времена на улицах пели. Тогда продавались ноты модных песенок, и люди останавливались и пели все вместе. «Посмотри, – сказал мне отец, – Франция поет. В какой другой стране ты это увидишь?»

Мы съехали из «Отеля-де-Мин» и обосновались на улице Монж напротив Политехнического института – институт тогда располагался там, и в его сквере я играла. Едва сойдя с поезда, отец поспешил записаться в отделение Социалистической партии V округа – это тогда был оплот социалистов.

Раньше я читала по-русски столько же, сколько по-французски. Это мне очень помогло, я не забыла язык. Как и многие музыкально одаренные люди, я легко говорю на нескольких языках. Но это не шло ни в какое сравнение с языками, на которых говорил дядя Борис, профессиональный лингвист. Я думала, что загоню его в тупик, когда он сообщил о своей предстоящей поездке в Италию: «Дядюшка, но ты же не говоришь по-итальянски». – «Ну и что? – ответил он. – Я знаю латынь, меня поймут».

Начальное образование во Франции до войны было замечательным. Я поступила в школу на улице Понтуаз, а моей учительницей была мадам Лассаль из семьи известного немецкого социалиста-революционера. Поначалу в школе над моим слишком правильным, слишком литературным французским смеялись. Но я быстро приобрела парижский акцент. Родители хотели, чтобы я осваивала языки, и у меня появилась немецкая гувернантка. В общем, я поступила в школу русской девочкой, а вышла из нее француженкой. Стала ею целиком и полностью. Но в нашем доме по-прежнему бывали русские.

(АЖ) Ах, эти русские в Париже!

(ДВ) Это было начало массовой русской эмиграции, ее первая волна 1920-х годов. Из России уехали не только великие князья и графы, аристократы, генералы, офицеры и солдаты Белой армии, защитники монархии, но в первую очередь представители буржуазии и совсем простые люди, люди из народа.

Левые либералы – не коммунисты, а таких было много в России, и самых разных толков – пытались всеми способами как можно скорее уехать из страны и с севера, и с юга, через Константинополь, Швецию, Норвегию… Люди уезжали, и многие из них приехали во Францию. Потеряв все, аристократы становились таксистами. Перед Второй мировой чуть не все водители такси в Париже были русскими. Селились эмигранты и в Ницце. Там при царе традиционно жили аристократы, и образовалась большая русская колония.

В Париже русский рабочий класс из числа вновь прибывших быстро нашел работу. Заводам были нужны рабочие руки, и люди, владеющие разными профессиями, находили себе место. Это же касалось и части буржуазии: многие становились рабочими, так как были уверены, что их сразу наймут. Однако большинству представителей буржуазии и высокопоставленных людей предлагалась работа совсем иного рода. И они брались за то, что предлагалось. Многие становились ночными сторожами. Шикарные дамы обслуживали туалеты. В «Куполе», «Ротонде», «Селекте»^[9], на Монпарнасе, в кафе Итальянского бульвара и Монмартра за такие места боролись. Словом, все русские эмигранты в Париже находили работу, какой бы она ни была, чтобы жить достойно.

Русские жили главным образом в Бийанкуре или в Отёйе^[10]. В 1920–1923 годах в найме на работу не было ничего сверхъестественного. Таков был печальный результат огромных человеческих потерь Франции в Первую мировую. В Париже открывались русские рестораны, открывались кабаре, где выступали русские артисты. Сегодня ничего такого не осталось, но в те времена это считалось роскошью, талантливые русские имели успех. Все русское в Париже было модным. Первая эмиграция принесла с собой русскую культуру.