Цитаты из книг автора «Алексей Злобин»

Понимаешь, Она, твоя героиня, знает, что сегодня умрет, что это ее последний день! А Катя мне отвечала: — Это невозможно, человек не может знать, когда он умрет! Такая здоровая психика. А то, что человек может быть охвачен страхом, ощущением конца, гибельной уверенностью — в миропонимание молодой актрисы не вмещалось. И слава богу!

Худрук предложил мне работу на год: поначалу ассистентом на Бергмане, потом что угодно буду ставить сам. — Ты уже согласился? — Да. — Напрасно.

«Главреж будет „помогать“». Это значит — меня «сожрали». Артисты, понятное дело, тут же впали в обструкцию — ничего не попишешь, им здесь жить. Митя все время был рядом, поддерживал, но чем он мог помочь?

— Худрук предложил мне работу на год: поначалу ассистентом на Бергмане, потом что угодно буду ставить сам. — Ты уже согласился? — Да. — Напрасно.

Спасибо Эфросу, мы часто шутили его афоризмом. Дальше спектакль еще не раз был оживлен спасительными накладками, но никто из актеров уже не был зажат ответственностью перед режиссерским рисунком и принципиальными договоренностями «на берегу»: ребята жили, как давалось, каждую минуту радостно ожидая новых подсказок грустного ироничного Автора — Уильямс ликовал! Особенно когда у Маши, втайне от Вани вливающей себе снотворное в вино, вдруг весь пузырек плюхнул в стакан, и Ваня ну просто никак не мог этого не заметить — и сцена пошла обнаженно, с откровенным вызовом, а в стакане бултыхался этот чертов пузырек, с которого слетела пробка.

«Страна дракона, страна боли, страна, где жить нельзя и где всё же живут. У каждого своя отдельная тропа, по которой он идет в одиночестве. А если жители Драконовой страны посмотрели бы вокруг, они увидели бы других таких же, но каждый настолько оглушен и ослеплен своим собственным маршрутом, что он не ищет никого и не видит других. Я не пойду. Не хочу туда, где больше нет выбора». И тут входит Он со своим «праздничным ужином» — вино в бокалах, сэндвичи, улыбка «все о’key!».

Иван вышел на сцену и стал что-то искать: вот, маленький флакончик со снотворным. Он сел на стул, отхлебнул из горлышка виски и с вызывающей улыбкой сказал эти слова про творчество и про секс. По залу раздались смешки: «Да неужто такой красавец и — проблемы с сексом?» Иван ожидал этой реакции, отхлебнул еще, поставил бутылку на пол и, вертя в руках пузырек, пояснил, что это не его слова и что тот, кто их сказал, действительно плохо кончил. Затем он прошел к краю сцены и уселся на планшет в углу. Следивший за ним фонарь-пушка погас. Послышался бой часов, из-под круглого со скатертью до пола стола показалась рука, вторая; руки ухватились за столешницу, и с каким-то последним усилием из-за стола поднялась маленькая женщина в белом платье с винным пятном на подоле. Бой часов смолк, она неподвижно смотрела в сторону окна и воображаемой двери, потом медленно пошла и закрыла ставни, потом воображаемую дверь. Она ссутулилась, оперлась о стену, спрятав лицо в локтевом сгибе, — уснула, умерла? Чуть шатнулась, вот-вот упадет! И в этот момент Ваня в углу начал неистово колотить кулаком в планшет сцены: на него упал свет, он вскочил, Она обернулась и, сияя счастьем, бодрая и легкая вся вспыхнула в приветствии: — А, это ты! — Да, это я… И в комнату влетел беззаботный французский вальсок — за окном дурачилась и шутила шарманка-жизнь.

Ивана Владимировича невозможно было убеждать, с ним бесполезно было спорить — в логике и аргументации он был выше меня на три головы, я уже не говорю про Машу, которая как завороженная велась на его подсказки и предложения. Необходимо оговориться — они почти всегда шли на пользу, Ваня расширял и углублял ее роль, делал интересным ее рисунок. Но себя со стороны Ваня видел не всегда. И что делать? Спорить бессмысленно, убеждать смешно; можно было только попробовать перехитрить, обмануть, подсказать что-то не впрямую и «как бы не ему».

Ну и что, что Она смертельно больна и обречена на скорый уход, — это вовсе не значит, что Ему нужно ходить весь спектакль с лицом приговоренного. Это же не Раскольников какой-нибудь, спотыкающийся в рефлексиях «зарубить старушку — каяться на площади»! Нет, они американцы, а у американцев всегда все о’key!, улыбка на лице при любом пожаре в душе. Улыбайтесь, Иван, мы все равно поймем вашу драму, автор хорошо ее написал, и вы замечательно все проработали!

«Главное качество режиссера — держать удар», — любил повторять Петр Наумович. Это боксерский термин. Уильямс смертным грехом считал жестокость. Фоменко — примерно то же самое — сердечную недостаточность.