Глава 7. Темные ночи

1

Оставив за себя старшим в крепости Ефима Веригу, Черниговский рано утром увел свой небольшой отряд в двадцать сабель в поход.

– Ну чо, Тимоха, пойдешь со мной вечером в слободу? – проводив отца, спросил брата Петр.

– А чо я там забыл? – ухмыльнулся Тимофей.

– Ну как чо? Девок будем щупать. У моей Любашки сеструха есть, Варькой зовут. Уж такая басенька!^[57] Глянешь – и тут же влюбишься, – уговаривал брата Петр.

Тимоха лениво зевнул.

– Всех басей не устависся, всех не перецелуешь, – этак равнодушно проговорил он.

Петр стал злиться.

– Тебе старший брат чиво говорит? Вот и не упорствуй! – строго глянул он на Тимоху. – Тут ведь еще вот какое дело. Слободские-то не шибко нашего брата жалуют. Али не видал меня с синяками? То-то же. А вдвоем мы – сила. Возьмем с собой по крепкой сосновой бочине – и пусть только сунутся!

– Ну рази ж только для подмоги – тогда я согласен, – промолвил брат.

Что и говорить, не в отца пошел Тимофей. Это Петр все по девкам бегает, а этому что они есть, что их нет. Он больше подраться любит, в улыски^[58] поиграть ножичком да постоять в воде с удочкой. А когда река мелела, мог целыми днями лазать с бредешком по отмелям, собирая со дна всю мелочь. Когда подрос, стал промышлять рыбу вместе с казаками, запасая ее на зиму. Ставили сети, черные снасти-самоловы с кованцами^[59], переметы на живца. Река-то рыбистая, уловистая. И так до Семена-дня, пока вода в реке не остынет и рыба не ляжет зимовать в ямы.

Однако и зимою рыбарям не сиделось дома. Но тут были свои премудрости ловли. Тимоха с детства знал, какая снасть для чего годится, будь то лето или зима. Знал, что в зимние холода лучше всего рыба ловится там, где хорошее течение. В спокойной реке оно не так. А вот в больших, глубоких водоемах, прудах и озерах и того хуже. Там подводная жизнь почти останавливается до прихода весны.

И все ж даже в разгар глухозимья рыба не перестает гулять в поисках пищи, хотя и не так живо. Но для того, чтобы ее поймать, нужно хорошо знать ее повадки. Зимою ее надо искать возле подводных родников, впадающих речек или ручьев и на больших перекатах. Живца же можно словить и под самым берегом, даже в тех местах, где воды между льдом и дном меньше четверти аршина.

А вот Тимоха с наступлением холодов любил ставить снасти там, где под толщей льда находились свалы и коряжник, а также на перепадах глубин. Там ему больше всего везло на крупную рыбу. А вот в места, где на дне были отмирающие водоросли, он не ходил. Рыба эти участки избегает, потому как старая трава только и делает, что поглощает воздух, которого зимой и без того в воде недостаток.

Тайга тоже влекла Тимоху. В студеную пору он ставил петли на зайца да кулемы^[60] на мелкого зверька, а, бывало, что взрослые брали его и на коз, а то и на медведя.

И все же больше всего он любил реку. Вот и сегодня он хотел вечерком бросить сеточку, однако вместо этого ему придется пехом ковылять в слободу. Были бы хоть лошади. Но где их взять? Может, подговорить товарищей да прогуляться за Амур? Глядишь, и на конях вернутся домой. Главное, не робеть.

Как только начало вечереть, братья, прихватив на всякий случай по увесистой бочине, отправились в Монастырскую слободу. По уговору, Любашка должна была ждать Петра в небольшом лесочке, что за крайним тыном, однако ее там не оказалось.

– Забыла, что ли, об уговоре? – удивился Петр. – А может что случилось?

Решили еще немного подождать. А вдруг придет? Стали прислушиваться к каждому звуку.

Вот со стороны слободы донесся до них незлобный собачий брех. Это они на коров, которых пригнали с пастьбы.

– Ычь! Ычь! – кричал пастух и звонко хлопал плетью.

Следом послышался голос какой-то хозяйки, кликавшей своих гуляющих по улицам свиней:

– Чух-чух-чух! Чух-чух-чух!

Хозяйствуют слободские ладно. И овчарни здесь у них есть, и коровники с бычками и стельными коровами. Есть даже в одном дворе бычок, который гордо носит кличку Князец.

Ветряная мельница вот недавно здесь появилась, построенная по всем старым правилам. Правда, покуда жернова ее не притерлись, потому помол выходит чересчур грубый. Так что зерно со всей округи по-прежнему везут к монахам. У тех хоть меленки и небольшие, но зато работают справно.

Когда ждать братьям надоело, они решили идти на разведку. Главное было не нарваться на Любашкиного отца. Тот, как казалось Петру, недолюбливал его, потому даже на приветствия его не отвечал. Глянет порой исподлобья и пройдет мимо. И в чем же, интересно, я провинился перед ним? – думал парень. Но спрашивать коваля не решался. А вдруг рассердится. Ну а с ним шутить себе дороже. Рука-то у него тяжелая, как молот. Хряснет – мало не покажется.

На счастье Платон в это время работал в кузне. Это братья поняли, когда услыхали, как тяжело ухает где-то в глубине двора молот. Подав условный сигнал, а это была трель, похожая на соловьиную, Петр стал с нетерпением ждать. Скоро скрипнула калитка, и следом показалось Любашкино лицо.

– А мы к вам, – широко улыбнулся Петруха, показывая два ряда крепких молодых зубов.

– Тише! – испуганно поднесла палец к губам Любаша. – Тятенька вчерась так меня лупил, так лупил, что я чуть было чувств не лишилась. Вот и Варьке из-за меня досталось.

Петр выпучил глаза.

– Это из-за того, что он на сеновале нас застал? – спросил он.

– Ну да…

– Так не будем больше туда лазать, – сказал Петр. – Мест, что ли, мало?

Любаша покачала головой.

– Тятенька сказал, что ежели еще раз увидит с тобой, – обоим нам не поздоровится. Так что уходи, Петя, уходи! Не надо, чтобы он нас снова увидел вместе.

Петр в растерянности посмотрел на брата, а тот отвернул свою морду в сторону и ухмылялся.

– Да никуда я не уйду! – неожиданно заявил Петр. – Ты думаешь, я твоего отца боюсь? Да плевал я! Знай, казаки никого не боятся. А ну давай, вызывай Варьку. Хочу брата Тимоху с ней познакомить.

Однако брат был человеком стеснительным, несмотря на свою внешнюю браваду. Всегда губу-то поджимал, когда с ним заговаривала какая-нибудь девка. А то и покраснеть мог до самого пупа.

– Да я… – заморгал глазами он, но голос Петра остановил его:

– Цыц! Здесь я командую. Ну чо, Любашка, стоишь? Дуй за сестрой.

Любаша, поддавшись Петрухиным уговорам, уже было хотела бежать за сестрой, но в этот момент раздался громкий свист, и следом из-за плетней показалась босоногая ватага, которой верховодил известный деревенский озорь Захарка Рыбаков.

Это был кряжистый парешок, одетый в посконную рубаху навыпуск и закатанные до колен портки. Рыжая голова его была похожа на копешку сена. Раньше и Петра с Тимохой тятя также вот стриг. Наденет на голову горшок – и давай ножницами кромсать волосы вокруг головы. Но теперь они казацкие дети, а тем дозволено носить пышные шевелюры. Скоро, глядишь, и бороды отрастут. Но пока лишь пушок покрывал их розовые мальчишеские скулы.

Слободские остановились поодаль и, лузгая семечки, стали этак нахально глазеть на чужаков. Братья сделали вид, что не замечают их.

– Ну ты иди, Любаш, что встала? – сказал Петр, а у самого голос задрожал от волнения.

– Еще чего! Вы ж тут же драться начнете.

– Эй, мурло, а ну подь сюды! – неожиданно послышался Захаркин воинственный голос.

Петр понял, что это он к нему обращается, но даже ухом не повел.

– Вот телепень-то, стоит и шары пучит, а ничево не понимает, – возмутился Захарка. – Говорю тебе, подь сюды, иначе худо будет!

– Не замай! – огрызнулся Петр, а тот уже разошелся.

И так его заденет, и этак. И тогда Петр не выдержал. Ну разве стерпишь, когда тебя оскорбляют в присутствии твоей девки? Он повернулся и, помахивая ослопиной, пошел на обидчика.

– Ну, чо тебе надобно от меня? – подойдя вплотную к Захарке, спросил Петр. – Или мало я тебе носопырку бил?

– Чиво? Это надо еще поглядеть, кто кому ее бил! – загоношился Захарка. – Ты лучше паяло свое закрой, не то выпросишь!

– А ты меня на харло-то не бери! – перешел в наступление Петр.

А Захарка ему:

– Короче, так, казак… Забирай своего брательника и дуй отцуда! И помни: если еще раз увижу тебя здесь, – прибью.

Петр вспыхнул.

– Ага, завтре, а нынче так обойдешься.

– Чо?!

– Да ничо! Кишка, говорю, у тебя тонка!

Серые захаркины глаза налились кровью.

– Ну, паря, и пентюх же ты, ничево тебе не растолмачишь, – сжал он кулаки. – А ну, чо стоите? Давай, бей его!

И он первым бросился на Петра. Казацкий сын даже глазом не успел моргнуть, как очутился на земле.

– Тимоха! – закричал он брату. – Наших бьют!

Тот рванулся ему на выручку, размахивая ослопиной. Завидев его, босоногая команда дунула врассыпную. Этим воспользовался Петр. Вскочив на ноги, он бросился с кулаками на Захарку. Завязалась драка. Петр был чуть повыше и покрепче, однако его противник был шустрее. Он ловко уходил от его ударов, а при удобном случае и сам бил кулаком. А тут и товарищи подоспели. Тимоха попытался было помочь брату, но куда против такой оравы? Вырвали из рук дубинку и тут же по зубам.

– Братуха, давай держись! Я с тобой! – умываясь кровью, кричал он Петру.

– И ты держись! – продолжая изо всех сил работать кулаками, отвечал брат.

Их крики и вопли слышала вся слобода. Самые любопытные выбежали на дорогу и с интересом наблюдали за дракой.

– Гады! Только толпою и можете! – кричал Петр. – А слабо один на один?

Но кто его слышал? В таком пылу про все на свете забываешь…

С ужасом наблюдавшая эту сцену Любаша не выдержала и побежала за отцом. Боялась, что слободские убьют ее Петю.

– А ну, кончай буянить! – уже издали заорал Платон. – Силу что ли некуда девать? Вот сейчас как оттяну вожжами – будете знать!

Однако слова его потонули в общем гвалте побоища, и тогда он принялся растаскивать петухов. Кое-кому из самых драчливых пришлось даже по шеям дать. Особо сопротивлялся Петр, который все пытался добраться до Захаркиной рожи. Уже и куча-мала рассеялась, а он продолжал размахивать кулаками да браниться. Тогда Платон схватил его за шкирку и притянул к себе.

– Эх, ты! Отца-казака позоришь. Иди отсель, и чтоб я тебя боле не видал! – в запале прошипел он ему в самое ухо. – И помни, со мной шутки плохи. Я тебе покажу, как на чужой улице кулаками-то махать.

– Но, тятенька, он же не виноват! Не он драку-то затеял, – попыталась заступиться за Петра крутившаяся здесь же Любашка.

Но тот зыркнул на нее сердито, и она замолчала. Отойдя в сторонку, она с неукротимой бабьей жалостью смотрела на своего Петрушу, у которого все лицо было в крови. Да и брата его, Тимоху, ей было жалко. Ведь тому не меньше досталось.

– Ладно, мы пошли, – напоследок недобро взглянув на обидчиков, произнес Петр.

– Покедова, казак! Мало мы тебе наподдали – надо б было еще больше, – этак нахально посмотрел на него Захарка.

Петр сплюнул кровавую слюну.

– Ничо, мы еще встренимся! – угрожающе произнес он. – Наш тятя говорит: это гора с горой не сходится, а горшок с горшком уж точно когда-нибудь столкнутся!

– Давай-давай, топай! – победно бросил ему вслед Захарка. – А придешь – снова получишь.

– Петенька! – неожиданно подала голос Любаша. – Тебе очень больно?

Глядя на то, как тот волочит поврежденную ногу, спросила она и тут же получила от отца затрещину.

– Иди в дом! – приказал он ей.

А затем обратился к Захарке:

– А ты чтобы завтра утром был у меня в кузне. Хватит варлыжить^[61] по улице – пора делом заняться. Али передумал?

– Хорошо, дядька Платон! Завтра и приду, – произнес Захарка и многозначительно посмотрел на Любашу Мол, теперь-то я всегда буду рядом с тобой, а вот Петьке твоему дорога в слободу заказана…