Сосредоточение важнейших общественных постов в кочевом племени в руках аристократической верхушки свидетельствовало о том, что власть теряла свои патриархальные черты. Но были ли у шейха также атрибуты классовой власти? Иными словами, не наполнялись ли его внешне патриархальные функции иным содержанием? В определенной степени – да. Несомненно, шейх служил прежде всего интересам бедуинской верхушки. Знати с его помощью доставались и лучшие пастбища, и лучшие водопои, и большая доля военной добычи. Для навязывания своей воли шейх не только использовал щедрость и личный авторитет, но и опирался на силу многочисленной родни и сторонников, на свою дружину, состоявшую из рабов и вольноотпущенников. Однако, как представляется, несмотря на явные тенденции превращения власти шейхской верхушки внутри племен во власть феодального типа, таковой в тот период она еще не стала⁹⁸.

Для прояснения этой проблемы уместно определить, был ли в руках кочевой верхушки особый аппарат, стоявший над обществом.

«Образ правления этого общества – одновременно республиканский, аристократический и даже деспотический, не будучи точно ни одним из них, – писал К.-Ф. Вольней. – Он республиканский потому, что народ в этом обществе имеет главное влияние во всех делах и ничего не делается без согласия большинства. Он аристократический потому, что семьи шейхов обладают рядом преимуществ, которые повсюду дает сила. Наконец, он деспотический потому, что власть главного шейха безгранична и почти абсолютна. Когда шейх – человек с характером, он может пользоваться своей властью вплоть до злоупотребления; однако даже этому злоупотреблению есть довольно узкие границы. В самом деле, если шейх допустит какую-либо большую несправедливость, если, например, он убьет араба, ему будет почти невозможно избежать наказания: злоба оскорбленного ни во что поставит его титул; он подвергнется возмездию, а если не заплатит за пролитую кровь, будет неминуемо убит. Это будет сделано с легкостью, принимая во внимание его простую частную жизнь в лагере.

Если же он обременяет подданных своей суровостью, они его покидают и переходят в другое племя. Родственники пользуются его ошибками, чтобы его сместить и занять его место. Он не может использовать против них иностранное войско. Его подданные слишком легко общаются друг с другом, чтобы он мог их разделить и создать свою собственную значительную группировку. К тому же как подкупить эту группировку, если он не получает с племени никаких налогов, если большая часть его подданных вынуждена довольствоваться лишь самым необходимым и если его собственность и так довольно незначительна и уже отягощена большими расходами?»⁹⁹

По наблюдениям И. Буркхардта, «у шейха нет действительной власти над членами своего племени; он может, однако, с помощью личных качеств приобрести широкое влияние. Он не может приказывать, но может советовать… Если между двумя соплеменниками возникает спор, шейх постарается урегулировать дело; но если кто-либо из спорящих окажется не удовлетворенным его советом, шейх не может настаивать на послушании. Самый могущественный вождь аназов не смеет наложить легчайшее наказание на беднейшего члена своего племени, не подвергаясь риску кровного мщения этого человека и его родственников. Единственное наказание, известное в племени, – имущественный штраф…»¹⁰⁰

Другие европейские исследователи Аравии того периода сообщали подобные же сведения.

Аппарат раннего государства у кочевников только зарождался. Его атрибуты – армия, полиция, тюрьма, административная машина, классовый суд – в племени практически отсутствовали. Личной дружине шейха, состоявшей из абдов, противостояла гораздо более мощная военно-демократическая организация племени. Случаи известного нам применения насилия внутри племен относятся к началу XX в., хотя, конечно, они могли происходить и раньше¹⁰¹.

При существовавшей тогда структуре аравийского общества кочевая верхушка объективно не была заинтересована в том, чтобы сломать родоплеменную организацию и заменить ее какой-либо разновидностью государственной машины. Лишь опираясь на военную мощь племени, на племенную организацию, на родо-племенную солидарность, бедуинская знать осуществляла свое господство над группами населения, находившимися вне племени¹⁰².

Феодальный характер власти в оазисах.

Двойственный характер власти бедуинской знати подметила английская путешественница Э. Блант.

«Города, – писала она, – ставят себя под покровительство главного бедуинского шейха района, который, получая ежегодную дань, обеспечивает безопасность горожан за пределами городских стен, позволяя им беспрепятственно путешествовать так далеко, как простирается его власть, а она, если речь идет о могущественном племени, распространяется на многие сотни миль и охватывает многие города. Тогда говорят, что города „принадлежат⁶⁶ такому-то и такому-то племени, и бедуинский шейх становится их сюзереном или главным протектором…

Затем идет дальнейшее развитие. Бедуинский шейх, разбогатев на дани с дюжины городов, строит себе замок близ одного из них и проводит в нем летние месяцы. Затем благодаря своему престижу (ибо бедуинская кровь все еще считается самой чистой) и опираясь на господство в пустыне, быстро становится практическим правителем города и из протектора горожан превращается в их суверена. Тогда они дают ему титул эмира или князя, и, оставаясь шейхом бедуинов, он становится королем всех городов, которые платят ему дань (курсив мой. – А. В.).

С другой стороны, в городе бедуинского князя, хотя он и может быть деспотом, еще в большой мере обуздывает общественное мнение… Эмир, хотя и безответственный в индивидуальных действиях, хорошо знает, что не может безнаказанно нарушать традиционный неписаный закон Аравии»¹⁰³.

Процесс превращения кочевой знати в господствующий класс оседлого населения в Аравии происходил постоянно. При этом можно было наблюдать разнообразные формы взаимоотношений аристократии с племенем и оседлым населением, различный образ жизни и различное поведение в быту. Могущественные шейхи племен или конфедераций племен могли устанавливать контроль над оазисами или группой оазисов. Но при этом бывало, что племенная верхушка сохраняла бедуинский образ жизни и оставалась по преимуществу кочевыми шейхами. Примером этого служат представители аристократического рода Ааль Хумайд из племени бану халид, которые в XVII–XVIII вв. контролировали богатую земледельческую провинцию Эль-Хасу, но, подобно первым Омейядам, предпочитали не покидать бедуинского кочевья. Это отнюдь не мешало им держать гарнизоны в ключевых оазисах. Так же вело себя в XIX в. аристократическое семейство Ааль Шаалян, вожди племени руала, кочевавшего к югу от Сирии.

После захвата власти в оазисах выходцы из кочевой знати отрывались от своих племен и превращались в оседлых феодальных правителей. При этом их эксплуататорские устремления по отношению к «своему» земледельческому населению сталкивались с интересами бедуинов как сборщиков дани. Став частью оседлой знати, бывшие бедуинские шейхи защищали свои владения и доходы от покушений со стороны кочевников. Таковы по происхождению и эмиры Эд-Диръии – Саудиды, и правители Хаиля – Рашидиды.

Наконец, могущественный оседлый правитель в союзе с некоторыми кочевыми племенами или самостоятельно совершал набеги на соседних кочевников, грабил их, иногда принуждал к выплате дани. Так действовали в пору своего могущества Саудиды и Рашидиды, в рамках же государства Саудидов – аль-Мудайфи, правитель Эт-Таифа и вождь некоторых хиджазских бедуинских племен, а также эмир Асира Абу Нукта. То же самое в принципе можно сказать и о шерифах Мекки.

Власть в оазисе не всегда сосредоточивалась в одних руках. Иногда земледельцы, выходцы из разных племен, враждовали друг с другом, не подчинялись единому правителю, а имели своих шейхов или эмиров.

Правители аравийских оазисов именовались по-разному. Наиболее часто встречаются титулы «эмир» или «шейх», но также «сахиб», «вали», «кабир», «сейид». При этом никакого сколько-нибудь четкого разграничения в употреблении этих титулов ни у аравийских летописцев, ни у европейских путешественников найти невозможно.

Власть оседлого эмира существенно отличалась от власти кочевого шейха. Правителю в оазисе не противостояла военно-демократическая организация племени. Земледельцы с их ослабевшими родо-племенными связями находились в несравненно большей зависимости от своей знати, чем бедуины. Неудивительно поэтому, что аравийские летописцы называют жителей оазисов «райя» – «подданные», «стадо», «быдло». Эмир-феодал опирался, с одной стороны, на оазисную аристократию, со многими представителями которой он находился в родстве, с другой – на собственную дружину из рабов, вольноотпущенников, наемных солдат. Судебная система в оазисах строилась, как правило, на основе мусульманского права – шариата. Суд вершил не только лично правитель, но и судья – кади, имевший юридически-богословскую подготовку

Организацию политической власти оседлых феодалов в Аравии XVIII в. можно наблюдать на примере Мекки. Правда, она отличалась от оазисов-городов полуострова, в частности в Центральной Аравии; об этом свидетельствовали исключительное положение Мекки как священного города всех мусульман, обширная торговля через Джидду и сравнительно большой приток богатств в руки шерифа, а также особая аристократичность рода шерифов, считавших себя потомками пророка.

Правитель Мекки получал власть с согласия наиболее влиятельных шерифских семей и с формальной санкции османского султана. Мекканское войско состояло из нескольких сот абдов и наемных солдат. Обладая большими средствами, шериф в случае нужды мог увеличить его численность. Чиновниками шерифа были, как правило, рабы. Из их числа он назначал своего наместника (называемого «вазиром») в Джидду и таможенного чиновника. Шериф всегда стремился заручиться расположением соседних с Меккой кочевых племен. Своих детей шерифы отдавали на воспитание бедуинам. Среди них будущие воины или правители вырастали крепкими, выносливыми, энергичными, а главное – приобретали друзей и союзников для будущей борьбы за влияние и власть¹⁰⁴.

Политическое устройство эмирата Джебель-Шаммар, описанное путешественниками в середине и второй половине XIX столетия, вполне могло повторять некоторые черты организации власти в мелких оазисах-государствах Центральной Аравии XVIII в. Хаильские эмиры управляли государством с помощью родственников, но главным образом с помощью рабов и вольноотпущенников, которые пользовались большим, чем родственники, доверием правителя. При этом Рашидиды, так же как и мекканские шерифы, опирались на дружину из абдов и наемников. Верхушка невольников, так называемые раджаиль аш-шуюх (мужи главного шейха), получала важнейшие посты во дворце и должности чиновников в формировавшемся государственном аппарате. Они же были наместниками в оазисах. Важнейшие судебные и некоторые гражданские дела разбирались на эмирском маджлисе, который заседал публично. В нем участвовали представители хаильской аристократии и высшие богословы. Роль полиции в эмирате Рашидидов выполняла та же гвардия правителя. В Хайле была тюрьма. В качестве наказания за преступления конфисковали имущество, избивали палками, отсекали руку¹⁰⁵.

Однако государственность в других оазисах была развита меньше. Ч. Доути, посетивший Анайзу, крупный торговый центр в Касиме, не обнаружил там даже тюрьмы¹⁰⁶.

Легко заметить, что опорой феодальной власти в оазисах была гвардия абдов. Полностью зависимая от хозяина, не связанная с местным населением, она служила верным орудием политического господства. При этом абды – воины, полицейские, чиновники, наместники – занимали привилегированное положение, получали большие доходы, превращались практически в часть правящего класса, хотя и в особую часть с урезанными правами. Приобретая в ряде случаев большой вес и влияние, эта прослойка рабов претендовала порой на высшую власть и захватывала ее. Так обстояло дело, например, в Эр-Рияде в первой половине XVIII в., а также в Мекке в конце 80-х гг. того же столетия¹⁰⁷. Влияние дружины рабов в какой-то мере сказывалось и на бедуинских шейхах. Возможность превращения абдов в правящий класс Аравии в ходе исторического развития не стала реальностью. Но как далеко могли зайти в обществе подобные тенденции, свидетельствуют и тюркская гвардия Аббасидов, и мамлюки Египта.

Черты кастовости в аравийском обществе.

Многоплановая структура аравийского общества еще более усложнялась элементами кастового деления и связанными с ними обычаями и предрассудками. В своей основе эти элементы определялись хозяйственной деятельностью, родо-племенными отношениями, социальным делением, особенностями психологического склада.

В Аравии именно бедуинов-верблюдоводов считали благороднейшими представителями рода человеческого. Сами они были твердо убеждены в своем превосходстве над оседлым и полуоседлым населением. Единственным достойным себя занятием бедуины считали газу, разведение верблюдов, караванный извоз и иногда торговлю. В бедуинских племенах «голубой крови» пастухи-овцеводы занимали приниженное положение и уважением не пользовались. Превращение кочевника-верблюдовода в овцевода или земледельца настолько умаляло его «благородство», что он с трудом мог вернуться в лоно настоящих бедуинов¹⁰⁸. Претензии на особое благородство бедуины обосновывали генеалогиями, корни которых уходили в глубь столетий. Специалисты по составлению генеалогий в Аравии всегда были обеспечены работой¹⁰⁹.

Следующими на ступеньке кастовой лестницы стояли овцеводы, которые свысока глядели на оседлых. За ними шли земледельцы, если они не имели возможности возвести свою генеалогию к благородным предкам. Кастовое неравенство этих групп населения закреплялось отсутствием между ними устойчивых брачных связей. Беднейший бедуин редко соглашался выдать свою дочь замуж за состоятельного феллаха.

Над тремя прослойками аравийского населения, имевшими различную степень «голубизны» крови, возвышалась знать. Она считала себя настолько же выше рядовых кочевников, насколько те превосходили «благородством» земледельцев. «Дома главных шейхов племени, – отмечал А.И. Першиц, – в противоположность всем остальным соплеменникам, считавшим себя потомками единого предка, зачастую претендовали на отличные от общеплеменных „благородные⁴⁶ генеалогии… Кровь членов шейхских фамилий либо (обычно у бедуинов) вообще не имела цены, либо (чаще у полукочевников) стоила дороже крови простого соплеменника. Ломая предписанные обычным правом нормы родовой и племенной эндогамии, шейхи отдавали своих дочерей шейхам чужих племен и сами женились только на дочерях шейхов, причем брачный выкуп, принятый в шейхской среде, значительно превышал обычный»¹¹⁰. Племенную верхушку Ч. Доути назвал «аристократией по крови и происхождению (общему предку)»¹¹¹. Такого же мнения придерживался и К.-Ф. Вольней: «В каждое племя входит одна или несколько главных семей, члены которых носят титулы шейхов, или сеньоров. Эти семьи представляют собой то же, что и римские патриции, и европейские дворяне»¹¹².

Свое происхождение от бедуинской аристократии подчеркивали и оседлые феодалы. В ряде случаев они стремились сохранять бедуинский образ жизни и поддерживали родственные отношения с кочевой знатью.

«Низшие» племена (сулубба, хитайм, шарарат) были париями, отверженными аравийского общества. Назвать кого-либо другого их племенным именем значило нанести ему тяжелое оскорбление. Члены «низших» племен должны были проявлять знаки почтения к «благородным» арабам. Те, в чьих жилах текла «благородная кровь», никогда не вступали в брак с «низшими»¹¹³. О происхождении этих племен рассказывали позорящие их легенды. Это не мешало юношам из знатных фамилий, пользуясь большой свободой нравов в «низших» племенах, заводить там любовниц. Примерами подобного рода полна устная бедуинская поэзия¹¹⁴.

В современной науке одни исследователи полагают, что некоторые из «низших» племен, в частности сулубба, – доарабского или даже досемитского происхождения¹¹⁵. Другие считают, что они появились на полуострове позже арабов¹¹⁶.

Ремесленников (суннаа) презирали в еще большей мере, чем «низшие» племена. Занятие профессиональным ремеслом, особенно ткачеством, было самым последним делом для араба. Слово «ремесленник» было оскорбительным. С суннаа часто гнушались вступать в брачные отношения даже члены «низших» племен. Некоторые ремесленники (в частности, кузнецы) образовали обособленную касту, рассеянную по всему полуострову, и считали себя членами одного племени¹¹⁷. Ремесленники из числа вольноотпущенников и иностранцев не входили в их организацию.

На самой низкой ступени общественной лестницы находились абды – рабы и вольноотпущенники. Только они вступали в брак с представителями «низших» племен и ремесленниками, и не исключено, что этническое своеобразие и «низших», и суннаа вызвано именно этим обстоятельством.

Деление аравийского общества на кастовые группы часто не совпадало с делением на имущих и неимущих. В каждой из «отверженных» прослоек населения – у «низших» племен, суннаа, абдов – была своя элита. Ее богатства иногда превышали состояния не только рядовых бедуинов, но и представителей кочевой аристократии. Рабы (чиновники крупнейших феодалов) иногда возносились над многими представителями оседлой или кочевой знати. Однако беднейший бедуин смотрел свысока на влиятельного наместника – абда и ни при каких обстоятельствах не выдавал за него дочь.

Аравийское общество в развитии.

В Аравии XVIII–XIX вв., безусловно, существовали многие элементы классового общества. Но классовые границы в нем пролегали ломаными линиями: не только между имущими и неимущими, знатью и подданными, но и между бедуинами-верблюдоводами и полукочевым и оседлым населением, между «благородными» и «низшими» племенами, между свободнорожденными и рабами. В ряде случаев эти границы затушевывались патриархальнородовыми отношениями и элементами кастовых различий.

Отмечая сложный характер взаимоотношений различных групп населения, переплетение классовых, патриархально-родовых и кастовых отношений, А.И. Першиц тем не менее пришел к выводу, что «основными классами североаравийского общества были класс феодалов и класс феодально-зависимых крестьян. К первому из них наряду с крупными оседлыми землевладельцами и кочевыми шейхами принадлежали различные категории средних и мелких эксплуататоров феодального типа – городские купцы, ростовщики, раскрестьянившиеся деревенские богатеи; ко второму – феодально-зависимые феллахи, кочевники, африканские вольноотпущенники»¹¹⁸. При всех оговорках подобное определение в принципе ставит на одну доску и бедуина «благородного» племени – соучастника эксплуататорской деятельности своего шейха, и полукрепостного вольноотпущенника, и презираемого ремесленника, а шейха поселения абдов – даже выше рядовых кочевников аназа, мутайр или харб. С таким выводом трудно согласиться. Впоследствии А.И. Першиц отошел от этой категорической оценки, констатировав: «За века раннеклассового развития… кочевые общества в отличие от оседлого некочевого населения так и не были полностью феодализированы»¹¹⁹.