– Не смей перечить Промыслу Божиему. Я стою рядом с тобой на каждой исповеди и ни разу не услышал ничего, за что бы тебе могло быть стыдно. Я держал свои руки над епитрахилью твоего духовного отца, когда он клал ее на твою голову, читал разрешительную молитву.

– Почему мне так тяжело без тебя?

– Любая половинка, обретшая вторую, при ее потере не может вновь стать как бы целым, но если когда-то, еще будучи только в поиске, она не ощущала себя неполноценной, то теперь эта пустота не может заполниться ничем, кроме любви к Господу. Мало кто способен на это. Это тяжело.., почти не возможно, поэтому Создатель поддерживает и подкрепляет каждого в таком состоянии. Он и сейчас рядом…

– Мне кажется, ты не любишь меня…

– Почему?

– Ты не торопишься ко мне, редко приходишь, кратко говоришь…

– Всесилен только Господь! Ему решать: пора или нет… Ты еще не все сделала, что должна…

– Но я отомстила…

– Не отомстила, а воздала…

– Хорошо, пусть так… Я пыталась растить детей, сделать их образованными, но всегда была занята другим… – я мстила, мне тяжело здесь, мне нужен ты…

– Ты говоришь сейчас о временном, о незаметном здесь.., когда впереди Вечность! Хотяяя.., ты не поймешь, не осознаешь этого – никто из вас не в состоянии сделать этого…

– Не уходи!!!

– Не я… – пора тебе… Ты знаешь, что будет завтра.., думаешь, что знаешь…

– Завтра будет оглашен приговор, а потом жить незачем и не для кого… Извини! Да, да.., конечно, ведь наши дети…

– Рано или поздно этих людей, убивших меня, постигнет «смерть», но как и мне, им не будет успокоения. Никто не примет их в лоне любви и умиротворения.., они познают смерть при жизни, будут умирать долго и мучительно. Они захотят её, будут молить о ней, но в виду так мудро устроенного мира, старательно станут поддерживать свое здоровье. Сойдя с ума, они не освободятся от мучений. Им нет спасения от них же самих и своих грехов ни там, ни здесь.

– Последнее…

– Не задерживай меня…

– У тебя там есть женщина?

– Есть…

– Я так и знала! Но ведь в свое время ты примешь меня?

– Зачем?

– Я не могу без тебя!

– Зачем тебя принимать?! Женщина, которая есть сейчас – это ты.., я принял тебя давно, так же как и ты меня… Разве ты не чувствуешь, что место в твоем сердце, где раньше был я, теперь тебе кажется пустым?

– Оно не пустует – там боль, пламя, ужас… иии страсть!

– Так бывает… Думай, что мы принадлежим друг другу – любящих Господь всегда соединяет навсегда! Иди… и не бывай здесь так часто, мне тяжело здесь быть – я всегда вижу тебя в день похорон, иии… мне всегда мерещится тот день, когда ты чуть не покончила с собой. Глупая женщина, неужели ты не понимаешь, что случись это, и мы никогда бы уже не встретились, даже на Страшном суде!»…

Самый просторный зал судебных заседаний был забит до отказа. Журналисты; несчастные; признанные пострадавшими; родственники как подсудимых, так и убиенных ими – все смешалось, превратившись в ад для одних и воплощающуюся надежду торжества справедливости для других.

Ожившим муравейником выглядели снующие разномастные гости перед началом предстоящей трагедии. Все замерло с появлением «матери-королевы» в мужском обличии – Фемиды. Крупный, еще не пожилой человек в черной мантии, с коротко стриженными седыми волосами, со взглядом, в котором угадывалось знание будущего, неспешно ступая, внес в помещение тень тяжести момента. Войдя только на несколько шагов в «свои» пенаты, осмотрев исподлобья происходящее, покачал головой, буркнув себе под нос: «Удииивлююю!», вновь удалился восвояси.

Через пять минут выскочившая бойкая молодая секретарь суда объявила о появлении главного сегодня действующего лица – судьи. Все замерло, встало, необычно и неожиданно, как-то само собой распределившись по своим местам, которых оказалось впритык.

Походка «Его чести» не ускорилась, брови только больше надвинулись оттеняющими «снежными козырьками» на давно ставшими ледяными глаза. Они не бегали. Столько лет прошло в этом судейском кресле, начавшихся еще под гербом СССР, что он не сразу смог бы ответить – доволен он прошедшими мгновениями жизни, подобными сегодняшним, или что-то хотел бы изменить.

Все сели. При виде словно укорачивающихся одновременно людей судья всегда улыбался одной и той же фразе, появляющейся красным транспарантом в его воображении: «Сели… да не все.»

За пять минут до этого в помещении, расположенным за задней дверью судебного зала, послышался звук бряцания металла о металл – поворот ключа изъял «язычок» механизма замка из отверстия в дверной коробке, дверь поддалась. Первым из подсудимых буквально ворвался здоровый мужчина с бегающими, глубоко посаженными прозрачными, глазами. Зловещая улыбка, словно говорила: «Я! Я тот, кто это все устроил!» – Грибков, такую фамилию носил он с рождения. Несмотря на его заметность, почти никто не воздавал должного его тщеславию, зато привлекали к себе внимание следующие за ним люди, с лицами отнюдь не растерянными, но с глубокими эмоциями, мучающими их уже не первый день. Судьбы их были связаны так же, как и вытекающие друг из друга факты, чему стала подтверждением цепь, свисающая от наручников к наручникам. Эти парни не разделяли психопатический восторг впереди идущего, ибо понимание тяжести содеянного большинство из них придавливало с такой силой к полу, что не только лица, но и глаза не могли подняться выше уровня плинтуса.

Не все раскаялись, были и равнодушные, но даже у них психотипы не всегда соответствовали преступлениям, в которых они обвинялись.

«Грибок»^[7] влетел первым за прозрачные стенки «аквариума», занял место самое близкое к стеклу. Так было удобнее – многие из позади сидящих относились к нему с нескрываемой неприязнью, предпочитая не общаться, так он их не видел.

После ареста этот «цепной пес» Пылева-младшего – Олега, превратился в главного его обвинителя, обвинял не столько ради правды, сколько упиваясь причиняемой этим болью, что давало ощущение власти над чужими судьбами, завладевшее им настолько, что даже ложь он возвел в ранг героизма. Видя, что ему не перечат, он был уверен в своей неуязвимости, безнаказанности, важности, позволяя себе дерзить не только с адвокатами защиты, но обвинителем.

Неприятно было наблюдать за его горделивыми выступлениями с позой «я всех разоблачу», когда почти все признавали свои преступления, не скрывая даже мелких подробностей.

Усмешка бегала по его лицу, выпученные глаза хаотически бегали по залу, ища одобрения. Всем своим видом каждому присутствующему в этом зале Владимир заявлял: «Я все равно знаю больше, ведь я «Булочник»!». Просто водитель и просто убийца, лишивший жизни и двоих своих школьных друзей, обвинив их в надуманном, ради доказательства своей нужности и преданности перед Пылевым. Ничего не изменилось со временем, только теперь он делал то же самое в отношении нескольких парней, среди которых были и друзья убитых им братьев, сидевшие позади, не замечая его. Справедливости ради добавлю: следствию и суду он был очень полезен, помог своими показания раскрыть многие преступления, но как же разнятся его показания с привкусом: «А вот они…» – по сравнению с настоящим раскаянием: «Да – это сделал я! Простите.., если сможете!..» – для правосудия разницы нет, и пусть будет, как будет!

Здесь же были другие, у всех на руках «запеклась» чья-то кровь – почти дюжина крепких мужчин, признавшихся в убийстве больше полусотни человек, в основном таких же как они «братков», не имея почти ни к кому совершенно никаких личных претензий, не испытывая никаких чувств, не заработав на их смертях никаких денег, хотя и были двое, строящие из себя совершенно безвинных…

Среди них был один, к которому Надежда относилась с, если так можно сказать, натянуто-извращенным сожалением, чего никто не может объяснить по сей день. Парень невысокого роста, ссутуленный, с почти отсутствующим взглядом маловыразительных черных глаз, мощным подбородком с глубокой ямочкой посередине, тонкими, безотчетно сжатыми губами, низким лбом, густыми волосами, почти отсутствующей мимикой, впалыми щеками и с чересчур ясно выраженными скулами. Он всегда выглядел не бритым, хотя и делая это с утра. Щетина, выраставшая за несколько часов на шее и подбородке, цепляясь за длинные волосы, растущие на груди, торчавшие из-под ворота поношенной майки, будто вытягивалась из кожи насильно, буквально «на глазах». Густые, почти сросшиеся брови, длинные ресницы казались такими же бархатными, как и его низкий голос.

Приступы эпилепсии мучили его временами, тяжелая болезнь накладывала отпечаток и на способности, и на поведение, и на индивидуальные характеристики. Безмолвность, безэмоциональность, бездумная исполнительность, циничность, мнимая задумчивость, при всем этом совершенная незлобивость, скорее природная доброта, легко перевоплощающаяся в неуправляемый гнев, редко, но неотвратимо.

Алексей Кондратьев, «Кондрат», или «Гиви» – «исполнитель», застреливший мужа Надежды Хлебниковой. К нему у нее злобы почему-то не было, так же как к оружию и к пулям, раздробившим кости черепа сорокатрехлетнего Тимура как молотком…

На этих, представлявших «пехоту», неспешно рассаживающихся крепких парней женщина смотрела с некоторым сожалением, понимая, что сегодня тот день, когда каждый из них узнает свою судьбу!

Прошлое заседание закончилось «запрашиваемыми» обвинителями сроками для каждого. «Пожизненных» не прозвучало, хотя некоторым и напрашивались.

Сразу после них она ждала появления того, кто стал для нее мишенью десять лет и шесть месяцев назад. Тогда, еще не зная настоящих виновников, лишь предполагая их, вдова жившая только жаждой мести, не находя спокойствия, импульсивно действуя, в моменты особенного нетерпения и перевозбуждения, спонтанно врывалась в любую пустоту или, как ей казалось, слабые места в очередности работы и занятой позиции в череде расследования, слуг закона, требуя не важно чего сейчас, но сатисфакции в будущем. Толчком к этому стало пробуждение после не удавшегося самоубийства – 78 таблеток «Но-шпы», запитые водкой не помогли осуществить задуманное. Спасла собака, купленная еще мужем незадолго до гибели, она была и утешением, и проводником, и тем, кто привел соседку к двери квартиры, всеми силами толкая одного человека на помощь другому – своей хозяйке.

Придя в себя, она поклялась, что не повторит подобного до тех пор, пока не отомстит. Никакой справедливости – только месть, неважно как, виновнику, его жене, детям, всем вместе! Как же часто с такого именно позыва начинается возмездие, в котором берущийся за него видит якобы ведущую роль Создателя, а не желание своего эгоизма ответить злом на зло.

Тогда был один только враг с фамилией Ческис, она чувствовала его «жало» еще раньше, ожидая, что удар был нанесен именно с этой стороны…

Задняя дверь в зале заседаний суда снова открылась. Вслед за медленно, как-то буднично вошедшими милиционерами появились еще четверо в наручниках. Первым, заслонявшим более мелкого, шел высокий, очень крепкого телосложения мужчина с монголоидным типом лица, бритым наголо черепом, необоримой уверенностью. Свой колючий, прямой, жесткий взгляд, направленный на присутствующих свысока, не искавший у них опоры или понимания, он остановился на Грибкове. Тот съежился, уменьшившись вполовину, затем, вспомнив, что находится в безопасности, выпрямился, и попытавшись ответить, но «обрезался» и ретировался, скрывшись лицом за угловую металлическую стойку стеклянной кабинки – Сергея Махалина он действительно ненавидел всем своим естеством, потому, что боялся.

Сидевшие позади него, обмолвившись несколькими словами, поправляли свои наручники и цепи, соединяющие их вместе. Чувствовалась общая нервозность, несмотря на удовлетворившие всех в этом «аквариуме»^[8] запрошенные обвинителем срока. Вместе с вдыхаемым воздухом каждый из обвиняемых цеплял и витающий в нем привкус возможного подвоха.

Не то чтобы эти мужчины доверились обнадеживающим словам работников прокуратуры или следственного комитета, что раскаяние, на которое те даже не делали ставки, обязательно учтется на суде, но оставшийся легкий налет желаемого послабления, навевающий приятные мысли о более ранней свободе, навязываясь, грел душу. Не поверить, не отпихнуть – слаб человек!

В принципе так бывает всегда. Ни один, находящийся под прицелом Фемиды, не может быть уверен в том, что подглядывая из-под повязки, надетой на глаза, богиня правосудия не обрела особенные чувства к людям, сидящим на «позорной скамье». Прочно поселяются сомнения в душах и разуме этих существ, даже если удалось заключить какие-либо договоренности с подобными себе, в должности следователя или судьи. Исключение составляют только по-настоящему раскаявшиеся, а потому ждущие любого наказания, как благую весть во искупление содеянного.

Пытающийся же избежать заслуженного, даже умудрившись избежать возмездия сегодня, будет настигнут им рано или поздно…

Здесь я вынужден сделать вставочку: буквально перед самым выходом издания в свет, новостные источники облетела новость об аресте упоминаемого в этой книге Александра Шарапова – комментарии излишни, хотя его, уверовавшего в Бога, отца шестерых детей, не оставившего их, но бросившего криминал, уже не опасного для общества, лично мне жаль!