– Почему тот тип уставился на тебя? – поинтересовался я.
– А это и есть Якоб. Видимо, он рассчитывает на восстановление с ним связи, но такого не произойдет. С того света не возвращаются.
Мне стало неловко перед нашим бывшим агентом, и я предложил закончить ужин в «Баварском дворе», где, по слухам, сегодня подавали не пошлые боквурсты, а жареные колбаски-кнакеры. Мы ушли из подвальчика, и вскоре я надолго позабыл о Якобе.
Случилось так, что через много лет мне пришлось снова отправиться в Германию. На этот раз я возглавил небольшую резидентуру. Ту самую, в которой начинал опером.
Снова стояло жаркое лето. Снова цвели акации. Только трофейные вентиляторы были заменены новыми, малогабаритными, жужжавшими тихонько, как пчелки, нагруженные медом. И снова раздался телефонный звонок, без которого этот рассказ не имел бы ни конца, ни смысла. Звонил сотрудник гэдээровской контрразведки Шумахер.
– Послушай, – сказал он после обмена приветствиями. – Тут к нам явился какой-то подозрительный тип асоциального вида. От него разит мочой и водкой. Тем не менее он настырно требует, чтобы его срочно связали с кем-нибудь из советских разведчиков. На всякий случай мы посадили его в каталажку. Если он тебе интересен, приезжай.
– Сейчас буду, – ответил я, доставая из кармана ключи от машины.
В приемной следственного изолятора мне указали на пожилого неряшливо одетого мужчину с лицом, заросшим рыжей щетиной, и мутными глазами неопределенного цвета. От него действительно нехорошо пахло.
– Рот фронт, геноссе! – радостно воскликнул он, завидя меня.
– Рот фронт! – неуверенно ответил я. – В чем дело?
Субъект заговорщически подмигнул мне и вытащил откуда-то из-за пазухи грязный измятый конверт.
– Что это? – спросил я, брезгливо взяв письмо двумя пальцами.
– Когда-то твой коллега Ойген говорил, что, если в мой почтовый ящик будет опущена какая-нибудь корреспонденция из-за рубежа, я должен немедленно передать ее оперработнику.
На конверте стоял штемпель далекой азиатской страны, отношения с которой у нас были традиционно недружественными.
– Вы с нами сотрудничали? – спросил я.
– Да.
– Ваш псевдоним?
– Якоб. Я тебя помню. Ты пил с Ойгеном пиво в «Крышке от гроба». Твой приятель обошелся со мной как свинья. Но я выше личных обид. Для меня долг и честь кое-что значат.
Немцы любят говорить напыщенно, и это иногда делает их смешными. Однако в данном случае мне было не до смеха. И если бы я к тому времени не разучился краснеть, то краска стыда залила бы меня по самые уши. Так вот оно что! Оказывается, адрес Якоба был дан для конспиративной связи кому-то из наших закордонных агентов или кадровых разведчиков-нелегалов. Видимо, как запасной вариант. И если наш источник воспользовался им через столько лет, значит, у него не было другого выхода. Это был последний шанс! Но почему же Ойген не сделал отметки об этом в деле Якоба? Боялся, что в таком случае дело не позволят сдать в архив, а работать с пропойцей не хотел.
Я не стал вскрывать конверт, поскольку знал, что безобидный бытовой текст письма наверняка содержит только посвященному понятные условности. В тот же день письмо улетело в Москву, а через некоторое время из Центра пришла короткая шифровка с указанием выплатить Якобу солидное денежное вознаграждение. Я понял, что письмо было архиважным, и стал соображать, как использовать премию во благо Якобу, который по причине пьянства давно остался без жены и без работы. Для начала велел ему помыться и сходить в парикмахерскую, потом повез агента в соседний город, где нас никто не знал, и там мы вместе одели его с ног до головы во все новое. Якоб в одночасье превратился из бомжа в симпатичного мужчину средних лет, благоухавшего хорошим одеколоном. Мне захотелось пригласить его в ресторан на ужин, что я и сделал.
Вскоре удалось устроить Якоба на работу в нужное место, и от него стали поступать интересные наводки на иностранцев. Якоб ожил, подтянулся, стал уверенным в движениях и суждениях. Осознание собственной значимости придало его облику солидность и респектабельность. Агент бросил пить, к нему вернулась жена. Он сотрудничал со мной несколько лет, и мы расстались большими друзьями.
Прошло еще много-много времени, и однажды в холле здания Ассоциации ветеранов внешней разведки ко мне подошел незнакомый человек моего возраста, который весело, словно старого сослуживца, приветствовал меня.
– Простите, я вас не знаю, – холодно ответил я, вглядываясь в его лицо.
– Савченко. Бывший полковник бывшей советской разведки. Конечно, мы незнакомы. А ведь когда-то вы вытащили меня из каменного мешка и, возможно, спасли мне жизнь. Они грозили посадить меня на кол, если я не сдам свою агентуру и радиста. Чтобы отправить то письмо, пришлось отдать надзирателю два золотых моста. Следователь никак не мог сообразить, почему это я вдруг начал шепелявить, а когда сообразил, было уже поздно… Меня обменяли на еврейского диссидента.
– Историю с вашим обменом я помню по газетным публикациям. Но о каком письме идет речь?
– Ну как же!
И тут Савченко назвал адрес и фамилию Якоба.
Уже за чаем я сказал ему:
– По сути дела, вы ничем не обязаны мне. Вас выручил простой немецкий пропойца, который, несмотря ни на какие жизненные обстоятельства, всегда оставался человеком и помнил, что такое честь и долг.
Русская рулетка
Башир приехал из Америки. У него был широкий длинный галстук с пальмами и обезьянами, и когда он наклонялся над столом, чтобы взять еду, кончик галстука касался пола. А в остальном Башир почти во всем походил на своих родственников, собравшихся в доме его брата Алихана для чествования заморского гостя. Многие из этих людей родились уже после того, как Башир покинул родину. А покинул он ее в сорок четвертом году вместе с немцами, у которых служил в составе Северо-Кавказского национального легиона
[7]. СКНЛ активно использовался в карательных акциях, но мы рассудили так: если бы руки Башира были в крови, он не отважился бы поехать в Россию. Поэтому было решено не ковыряться в недрах его прошлого с целью извлечения оттуда посадочных компроматов, а повести разработку совсем в ином плане. Старший сын Башира Руслан заканчивал Гарвардский университет – alma mater американских разведчиков и высокопоставленных чиновников. Он представлял для нас несомненный интерес, и к приезду Башира мы приготовили для него и Руслана кое-какую наживу. За противоположным от американца торцом стола сидела, застенчиво опустив глаза долу, девица неописуемой красоты. Это была троюродная племянница Башира Мадина, а по совместительству агент Нефтегорского управления КГБ Бэла.
Бэлу завербовал я, когда она еще училась на последнем курсе женского педагогического училища. Заведение это, порога которого никогда не переступала нога ни одного мужчины, а только при этом условии истинные горцы отпускали своих дочерей на учебу в город, готовило учительниц начальных классов для небольших школ, открытых в отдаленных горных аулах, где эти девушки могли преподавать что угодно – от арифметики, чистописания, физкультуры, рисования и пения до истории с географией и двух языков в придачу, родного и русского.
До сих пор не пойму, почему Мадина пошла на вербовку: то ли от темноты, то ли от привычки во всем слушаться мужчину, особенно если этот мужчина официальное лицо. Работать с ней на конспиративной квартире было чрезвычайно трудно. Я из кожи лез вон, чтобы как-то расшевелить ее и увидеть, наконец, какого цвета у нее глаза, а она молча сидела передо мной, сжавшись в комочек, и я не вдруг понял, что она боится во мне не сотрудника спецслужбы, а особь противоположного пола. Эта прелестная дикость начинала выводить меня из себя, и я уже подумывал о том, что после отъезда Башира сдам ее в архив как брак в собственной работе. Но Башир неожиданно клюнул на Бэлу, да еще как клюнул! Прожженный, не однажды женатый сорокасемилетний сукин сын без памяти влюбился в девчонку, которой едва исполнилось восемнадцать.
Чтобы не навлечь на себя гнева родни, он умело маскировал свои чувства, придавая им шутейный вид, но, оставаясь с Мадиной наедине, раскрывался полностью. Девушка грозила пожаловаться отцу, и тогда он утихомиривался, но ненадолго. И только в день отъезда говорил с ней спокойно, серьезно и с некоторым оттенком печали. Сказал, что от имени всей своей семьи приглашает ее в гости и необходимые документы вышлет сразу же по возвращении домой, в Америку. Обещал даже оплатить дорогу в оба конца. Мадина, не высказав в этой связи особой радости, вежливо поблагодарила американского дядю и, простившись с ним, отправилась в Нефтегорск на встречу со мной.
Честно говоря, мы не очень-то верили, что Башир всерьез намерен пригласить ее в Нью-Йорк, где жила его семья и где он владел небольшим кавказским рестораном. Но через пару месяцев приглашение все-таки пришло, и это заставило нас задуматься над тем, что делать с Бэлой дальше. Как женщина она была дика и неопытна, как агент – сыра и необучена.
– Знаешь, что она будет делать в Америке? – рассуждал мой многоопытный шеф Петр Иванович Погодин. – Спрячется в день приезда под юбкой у жены Башира, а в день отъезда оттуда вылезет, помашет ручкой родственникам и улетит. И тем не менее Башир даже в такой ситуации сумеет лишить ее невинности. А ведь нам что нужно? Нам нужно, чтоб в нее влюбился Руслан, причем влюбился намертво, навеки, с перспективой женитьбы на ней.
Петр Иванович протер очки и вдруг спросил:
– Ты где намерен провести отпуск?
– В Кисловодске, в нашем санатории.
– Вот и хорошо. А ее мы в это же самое время отправим в один из кисловодских пансионатов. Ты будешь встречаться с ней каждый день в непринужденной обстановке, ходить в театр, в кино, в филармонию, в кафе, ездить на экскурсии, ну и все такое прочее. Твоя задача сделать из дикарки цивилизованную девушку, знающую себе цену и умеющую постоять за себя. Она должна перестать бояться мужчин и держаться с ними как равная с равными. Мужчин надо не бояться, а любить.
Последнее было сказано уже так, за кадром, а я понял, что мой отпуск накрылся, и уныло побрел на свое рабочее место…
Мы с Бэлой прибыли в Кисловодск с интервалом в один день и встретились, как и было обусловлено, у Стеклянной струи.
– Сними косынку! – сказал я вместо приветствия. – Ты находишься на территории Ставропольского края, где обычаи адата не в моде.
Она сняла косынку и спрятала ее в сумку. Этого платочка она не снимала во время занятий в школе. У нее были чудесные волосы: густые, мягкие, шелковистые. Позже я узнал, что они всегда теплые, даже в непогоду. Я внимательно оглядел Мадину. На ней было очень дорогое, очень закрытое и очень длинное платье. Шею украшали крупные красные бусы. В мочках ушей поблескивали сережки кубачинской работы – единственная вещь, которая ей шла. Губы, щеки, брови и ресницы девушки носили следы активного применения макияжа.
Это счастье, что в то время в Кисловодске жила моя двоюродная сестра Наташа, молодая женщина одного роста и одной комплекции с Мадиной. Я отвел Бэлу к Наташе и сказал:
– Сестра! Сделай так, чтобы мне не было стыдно путешествовать с этой девушкой по Кавминводам. Поделись с ней кое-какими вещичками из своего гардероба. И вообще поработай над ее обликом. За это ты получишь вот такую коробку конфет «Птичье молоко» и торт того же названия.
– Ой, какая красавица! – пискнула Наташа, взглянув на Мадину.
Улучив удобный момент, она спросила шепотом:
– Ты что, собираешься жениться на ней?
Я покачал головой.
– Все мужчины подлецы, – заметила Наташа и принялась усердно отрабатывать свои конфеты и торт.
Через полчаса я получил из ее рук очаровательное существо неопределенной национальности, но вполне определенного пола. И тут я впервые увидел глаза Бэлы, потому что она подняла голову и улыбнулась мне. И сразу стало ясно, почему восточные поэты сравнивают глаза своих красавиц со звездами, хотя черных звезд не бывает: их глаза теплы и лучисты, как южные звезды.
– Что будем делать с ее волосами? – спросила Наташа. – Для хвоста их слишком много, косы – примитив, резать жалко. У нее профиль Дианы. Может быть, сделать все, как у римской богини?
– А если оставить в свободном падении? – предложил я.
– Простоволосая ходить не буду! – резко возразила Мадина.
Она впервые не согласилась с мнением мужчины. Решили сделать, как у Дианы, и вышло совсем неплохо.
Интересно, из каких соображений исходил старый хрыч Погодин, поручая воспитание прелестной девушки молодому парню? Возможно, он рассчитывал на то, что я и Мадина будем руководствоваться в наших поступках исключительно чувством гражданского долга? А может быть, ему как раз и нужно было, чтобы из его затеи вышло то, что вышло: мы с Мадиной влюбились друг в друга. Вначале наши отношения носили характер то ли нежной дружбы, то ли легкого флирта. Мы посещали все заслуживающие внимания зрелищные мероприятия и чинно рука об руку прогуливались по достопамятным местам Кавминвод. Я останавливался перед каждым зданием, интересным с точки зрения архитектуры, перед каждой мемориальной доской, перед каждым бюстом, перед каждым памятником и рассказывал, рассказывал, рассказывал, а она слушала и спрашивала, спрашивала. С удивлением я обнаружил, что природа наделила мою спутницу глубоким острым умом и очень цепкой памятью. То, что попадало в ее головку, оставалось там навсегда.
Прорыв в наших отношениях произошел во время совместной экскурсии к Замку коварства и любви. Это небольшая гостиница с рестораном, построенная еще при царе в ущелье реки Аликоновки и отлично вписывающаяся в скальный ландшафт. Поужинав, мы взобрались на самую высокую из скал и огляделись. Местечко было что надо. Вокруг торчали поросшие кое-где лесом и кустарником обрывистые желтовато-серые утесы, над которыми уже сияла золотисто-серебряным светом ущербная луна, и одна за другой вспыхивали звезды.
Внизу поблескивала заблудившаяся среди валунов речка-форелька, темнел переброшенный через нее мостик, ведущий к замку, откуда доносились шум и музыка. Стояла середина августа, но из ущелья тянуло бодрящей прохладой. Воздух был так чист и прозрачен, что его хотелось пить длинными глотками, как животворную влагу из источника вечной молодости.
– Ты знаешь, почему замок носит такое название? – спросил я у Мадины.
– Нет. Расскажи!
– Много лет тому назад в городе жили юноша и девушка, которые очень любили друг друга. Однако родители не позволяли им жениться. Почему – не помню. Тогда влюбленные решили броситься в пропасть с этой скалы. Они поднялись сюда, и юноша, не долго думая, прыгнул и разбился, а девушка испугалась. Она вернулась в город и вскоре вышла замуж.
– Какая дрянь! – возмутилась Мадина.
– А ты могла бы прыгнуть в подобной ситуации?
– Одна – нет, с тобой – да!
Она, как кошка, вцепилась в мою руку и шагнула в бездну. Свободной рукой я быстро обхватил тонюсенькую талию девушки и с трудом удержал ее от падения со стометровой высоты. Да и сам едва удержался. Некоторое время мы стояли молча, крепко обнявшись.
– Ты ненормальная, – сказал я.
– Поцелуй меня, – прошептала она.
Я поцеловал ее в голову.
– А в кино целуют в губы.
Губы у нее были сухие и холодные, как у мраморной статуи.
– Фу! – поморщилась Мадина. – Ничего приятного в поцелуе нет. Мне больше нравится, когда ты обнимаешь меня и ласкаешь мои волосы.
Я понял, что в ней еще не проснулась женщина и она не позволит мне преступить границу дозволенного. Когда мы возвращались в город, она спросила:
– Почему ты хочешь выдать меня замуж за чужого парня?
– Это нужно нашему государству.
– Лучше укради меня и увези куда-нибудь далеко-далеко, буду тебе хорошей и верной женой.
– Дурочка ты. Если я украду тебя, меня найдут через неделю и посадят, а тебя замордуют родственники. Нет уж, поезжай лучше в Америку, но не забудь вернуться.
– Чихать я хотела на твое государство! – заявила Мадина. – Почему я должна любить его, если оно заставляет меня делать то, чего я не хочу, что мне противно и отвратительно… Но я сделаю это ради тебя. Я знаю, что это нужно тебе.
Я поцеловал ее глаза и почувствовал, что они мокрые от слез… После нашего возвращения в Нефтегорск Погодин отправился на контрольную встречу с Бэлой и остался предоволен.
– Можно выпускать! – сказал он. – Подготовь ей письменное задание.
Потом подозрительно взглянул на меня и спросил:
– Ты что с ней сделал?
– Того, о чем вы подумали, не было! – обозлился я.
– Ладно, ладно, не пыли…
Прощаясь со мной, Мадина проплакала насквозь мои пиджак и рубашку.
– А как ты узнаешь о моей жизни в Америке? – поинтересовалась она.
– Из твоих писем к родителям. Пиши чаще и подробнее.
– Вы читаете все письма?
– Еще чего не хватало! Мы читаем только письма людей, нас интересующих.
– А как же тайна переписки?
– Но ведь мы никому не рассказываем о содержании чужих писем.
– Вы жулики и прохиндеи, – сказала она и снова заплакала, а в заключение, поднявшись на цыпочки, робко поцеловала меня в щеку.
На другой день Мадина улетела, и в течение последующих трех лет я узнавал все новости о ней только из ее писем к родителям. Новости были разные: и ничего не значащие, и жуткие, и радостные.