6. День первый. Гленда

Она могла бы поручиться, что в двадцать лет жить хочется гораздо больше, чем, например, в тридцать или пятьдесят. Конечно, двадцать лет – это немало, это, можно сказать, приличный (чуть не ляпнула "преклонный") возраст, по-своему непростая пора перехода от юношеской беспечности к зрелой рассудительности. И не говорите, что когда вам было двадцать, вы были ещё наивны и даже где-то глупы. Это ваше личное дело. Теперь, когда вам в полтора (два? три?) раза больше, вы конечно можете смотреть на себя того с высоты прожитых лет. Но не надо всех грести под одну гребёнку! Двадцать прожитых лет Гленды – это её двадцать лет и они никак не равняются вашим двадцати годам, вот.

За свои двадцать Гленда успела довольно много. Она успела немало узнать в школе и ещё больше забыть. Она исхитрилась поучиться в колледже, почти в нём не учась, и бросить на самом интересном месте. Гленда умудрилась абсолютно случайно сняться в одной серии какого-то сериала и при этом остаться всё той же милой, доброй и немного взбалмошной Глендой. Один раз она, к стыду своему, была совершенно – в стельку – пьяна. Это было так мерзко, что на следующий день Гленда дала себе зарок всю оставшуюся жизнь не брать в рот спиртного. Она дважды стала жертвой мошенников, купив два абсолютно одинаковых и столь же совершенно ненужных ей миксера. Гленда трижды перечитала "Над пропастью во ржи", так и не поняв, зачем она это делает. Гленда четырежды безумно влюблялась.

И, наконец, самое главное – она один раз забеременела. Теперь в этом совершенно точно нет никаких сомнений. Какие сомнения, когда ему уже почти три месяца!

И, наконец, в свои двадцать она решила сохранить ребёнка, став на всю оставшуюся жизнь матерью. Довольно ответственное и жизнеутверждающее решение, согласитесь. Вот и говорите после этого, что двадцатилетняя девушка – это нечто такое неуловимое, воздушное, беспрестанно лопочущее разные глупости и совершенно безответственное!..

И ещё вот что. В свои двадцать Гленда не по-наслышке узнала, что такое война. Харольд, отец её будущего Остина погиб через четыре дня после того, как был призван. А мать была искалечена в бомбёжке, там, в Германии, куда уехала жить за пять месяцев до начала войны, и где умерла в госпитале, так и не выйдя из комы. Если бы перед смертью она пришла в себя и вспомнила бы о Гленде – хотя бы раз прошептала в бреду её имя, девушке было бы гораздо легче. Не спрашивайте, почему – бестактно задавать такие вопросы. Хотя отношения с матерью давно разладились – и ещё больше после знакомства Гленды с Харольдом, – всё же нить, связующая двух родных людей… В общем, вы понимаете.

Оставшись в этом мире совсем одна (многочисленные подружки не считаются), Гленда растерялась и долгое время не понимала, как ей жить дальше и жить ли вообще. Но поскольку она была уже умудрённая годами женщина, то несомненно пришла к единственно верному решению – жить, конечно жить: ради Остина и чтобы доказать всем этим китайцам, индусам и славянам, что жизнь всего человечества и жизнь её, Гленды, – в деснице божьей, но никак не в грязных руках этих безбожников и злодеев. Впрочем, конкретно против индусов Гленда ничего не имела. Равно как и против китайцев с русскими. Она всегда точно знала, что место под солнцем найдётся для любого, кто готов жить, не причиняя неудобства и боли другим.

Когда эти дурацкие китайцы объявили Англии ультиматум, Гленда испугалась. Она догадывалась, что сдаваться на милость каких-то янычар никто не станет, а значит, ядерный удар, которым грозили эти самые янычары, неизбежен. Про ядерную войну и её последствия Гленда почти ничего не помнила из того, что когда-то знала. Помнила только, что смерть практически неизбежна – не сразу, так потом.

Спасая своего Остина, она влилась в ряды беженцев. И через неделю метаний, скитаний и непрестанных волнений оказалась на острове Грасхольм, далеко-далеко от своего родного Телфорда.

Там она едва спаслась от какого-то приставучего полупьяного рыбака, и всё только затем, чтобы выяснить, что последний номер в гостинице достался прибывшей на пять минут раньше семейной паре. Ей пришлось второй раз спасаться от рыбака и долго дрожать от холода на продуваемом всеми морскими ветрами причале. И если бы не катер, хозяин которого отправлялся на большую землю, то Гленда дрожала бы так до самой ночи, а за ночь наверняка умерла бы на берегу от холода и страха. А может быть, приставучий полупьяный рыбак надругался бы над ней и утопил под причалом, заметая следы совершённого преступления.

Уже на катере она подслушала разговор капитана с другим пассажиром, из которого узнала, что в пансионе на острове Гир полно свободных мест. Все ужасы, касающиеся хозяина гостиницы, которые собеседники принялись сочно смаковать, Гленда старательно пропускала мимо ушей. Она уговорила капитана за отдельную плату сделать крюк и высадить её на Гире.

По-вечернему притихший маленький остров – этот прыщик на лысине моря – сразу погрузил её в такое уныние, что она села тут же, на деревянной скамеечке, на причале, и принялась плакать. Возможно, она плакала бы дольше, если бы не холодный ветер и не сумерки, которые опустились как-то внезапно. Такого стремительного наступления темноты Гленда никогда не наблюдала в городе, а потому испугалась. Она кое-как оторвала от земли свой тяжеленный чемодан и стала подниматься на холм, на вершине которого застыла под холодным небом гостиница. Вид её был мрачен и неприветлив – особенно, наверное, потому, что ни одно окно не светилось, намекая на уютный вечер с вязанием на коленях, за партией в "фараон" или за чашечкой чая.

Маленькая гостиная в которой она оказалась, пропахла картофельным пудингом недавнего ужина, жареной курицей и хлебом. Эти запахи голодная Гленда различила сразу и прежде, чем разглядела в полумраке неприветливое и страшное лицо человека, который сидел за столом и курил отвратительного запаха самокрутку.

С грохотом опустив на пол чемодан, она улыбнулась прямо в хмурый взгляд сидящего и сказала:

– Наконец-то! Наконец-то я добралась.

– Так-так, – произнёс человек, не слишком-то дружелюбно оглядывая Гленду. – Кого ещё чёрт принёс?

Гленда всегда старалась не замечать грубости, если, по её мнению, ей грубили. Ведь если грубят со зла, то своим недовольством ты только распалишь грубияна. А если грубят просто потому, что иначе не умеют, то и вообще какой смысл сердиться и протестовать? Всё равно не исправишь человека. Это нужно время и много стараний, чтобы человека исправить. В свои годы Гленда пока ещё твёрдо верила в то, что любой человек, даже закоренелый мерзавец, поддаётся исправлению.

Она вежливо поздоровалась и не получила никакого ответа на приветствие. А на вопрос где можно было бы найти хозяина заведения – ей сквозь зубы ответили, что это заведение называется отелем. И добавили что-то вроде: "Даже слепая курица сразу поняла бы, кто здесь хозяин".

– Вы не поможете мне внести чемодан? – невинно спросила она, пуская в ход самые задушевные, как ей казалось, нотки своего негромкого голоса.

– Ты его уже внесла, – был ответ.

– Ой, и правда, – улыбнулась она. – Кое-как внесла. Но вы поможете мне донести его до комнаты?

– Я тебе не носильщик…

В голосе говорящего ей не слышалось ни неприязни, ни злости, ни плохого настроения. Просто у человека была такая манера общаться. Ну ладно, что ж теперь, будем стараться избегать лишнего общения с ним, – подумала Гленда.

– Я – хозяин отеля, а не мальчик на побегушках, – продолжал между тем этот сердитый человек. – Да и комнаты у тебя здесь нет, так что тащить эту рухлядь некуда.

Гленда улыбнулась. Самой своей обезоруживающей улыбкой.

– Но ведь будет же! – задорно возразила она. – Мне сказали, что в вашей гостинице…

– Это не гостиница! – оборвал её хозяин таким тоном, каким с ней ещё никто и никогда не разговаривал. – Запомни, чёртова кукла, это не гостиница! Отель!

– О, боже! – выдохнула Гленда, чувствуя, как краснеет от стыда лицо и тяжелеют от страха ноги.

– Не поминай имя господне всуе! Что умеешь делать?

– Делать?.. – Гленда никогда не была особо высокого мнения о содержателях гостиниц и знала много смешных анекдотов о их странноватых привычках. Но вот такого вопроса она совсем не ожидала и потому растерялась. – Я студентка. Немного, правда, бывшая… Меня зовут Гленда. Училась на факультете…

– Я не спрашиваю, где ты училась. Плевать мне. Понятно?

– Но…

– Тебе понятно?!

Хозяин хлопнул ладонью по столу так, будто собирался его развалить. Гленда вздрогнула и приготовилась бежать от этого сумасшедшего.

– Д-да, сэр, – промямлила она, чтобы он не убил её прямо тут же.

– Ты не цыганка? – спросил хозяин уже спокойнее, но подозрительно прищуриваясь.

– Что?.. – опешила Гленда. – Но… но вы же видите, что у меня лицо европейского типа, и одета я…

– Ладно, – бросил хозяин, поднимаясь, – будешь горничной.

– Горничной?! Но… Послушайте, по какому праву вы…

– Если не хочешь, можешь идти откуда пришла. Паром подождёшь на причале. Здесь ты мне до утра не нужна.

До утра?! На причале… О, господи!.. Нет уж, хватит с неё на сегодня причалов, рыбаков и катеров с паромами!

– Нет, – жалобно произнесла он. – Нет, я не могу уйти. Мой дом разрушен бомбардировкой. Мне негде жить.

Это – ложь во спасение, а не ложь ради лжи, – утешила она себя, заставляя лицо не краснеть. Если её дом ещё не разрушен, то ведь всё равно его разрушат в ближайшей бомбардировке… Бедный домик! Ужасная гостиница!

– Не моё дело, – отмахнулся хозяин. – Негде жить – не живи.

– Я буду горничной, конечно, – сдалась несчастная Гленда. – У меня и опыт этой работы есть. Позапрошлым летом я как раз подрабатывала в одной…

– Жить будешь в мастерской, – перебил хозяин.

– Где?!

– Глухая, что ли? В мастерской, я сказал. Там есть верстак. На нём можно спать и есть. Заодно будешь убирать там. На день будешь уходить. Чтобы не мельтешила перед глазами, когда мне надо будет что-нибудь поработать.

– Какой ужас! Но разве можно жить в мастерской?!

– Нельзя? – прищурился хозяин.

– Можно! – пылко воскликнула Гленда, а нос её предательски шмыгнул. – Я ещё никогда не жила в мастерской и не спала на… на этом… как вы его назвали, простите?

– Можешь идти.

– Да-да, конечно. Но вы покажете, где мастерская с этим… как его?

Хозяин недовольно покачал головой, ворча что-то себе под нос.

– Иди за мной, – бросил он, направляясь к двери. Гленда схватилась за чемодан и, пыхтя, поплелась следом.

Ладно, – думала она, – кое-как семеня за ним и качаясь от усталости и тяжеленного чемодана. – Ладно, посмотрим, как это всё будет. Если что, придётся поискать другое место…

Гленда, однако, понимала, что никакого другого места она не найдёт, да и искать уже не будет. От этой невесёлой мысли ей стало так грустно и страшно за своё будущее и будущее маленького Остина, что оставшись одна, она первым делом собиралась хорошенько выплакаться.