Тот, не прикасаясь к листку, прочёл напечатанное типографским шрифтом: «Тридцати трёх лет, среднего роста, физически развит, лицо узкое, возможно, с бородой или усами, черты лица правильные, русый, глаза серые, шрам на правой кисти, одет как местный житель. Может спрашивать о людях, интересующихся неким обозом. При узнавании этот листок сжечь на пламени свечи».

Ух ты, какие поправки…

– Почему же не сожгли?

Заводчик тяжело вздохнул, собрался с духом и выдавил:

– Я не хочу встречаться с этими людьми… – Вздохнул ещё раз. – Страшные люди. Мне кажется, что не переживу этого, понимаете?

– Я даже уверен в этом, – кивнул Туманов, а потом добавил, помолчав: – Эти люди несут зло. Абсолютное.

Заводчик как-то резко и сразу побелел лицом. Оно стало серым и безжизненным. Через силу поднял глаза и посмотрел на Туманова:

– Я это знал. Как только они появились три дня назад, я понял: это конец.

Туманов посмотрел на него, на одинокую слезу, скатившуюся по серой щеке, на суетливые руки, затем медленно произнёс:

– От вас ничего не зависело, но сейчас вы поступили правильно – не стали жечь листок. В противном случае вы погубили бы не только себя, но и всю свою семью, поверьте мне. Да и сейчас ваша семья всё ещё остаётся под очень серьёзной угрозой. Расскажите мне, как всё было? Кто и о чём с вами говорил? Что от вас потребовали?

Человек за столом неожиданно стал более спокойным, он как бы примирился с фатальностью происходящего. Он более ровным голосом начал рассказывать о визите незнакомцев.

– Приехали в полдень третьего дня. Аккурат на следующий день после того ливня, помните? Пятеро. Один весь в чёрном, средних лет, такой длиннолицый, с документом из самого ЧК. С ним четверо людей помоложе, без документов, но от них шла какая-то угроза, у меня сердце даже прихватило. Расспросил о деле, о семье, о сыне и невестке. – Заводчик прерывисто вздохнул. – Только всё он знал, так мне почему-то показалось. Пока расспрашивал, его спутники осмотрели всю факторию, громко смеялись, везде лезли и трогали, гремели чем-то. По-хозяйски так себя вели. Они были как у себя дома, что ли. Я тогда подумал, что если вот они окажутся у меня в доме, то я потом не смогу чувствовать там себя хозяином. Понимаете?

Этот человек дал мне листок и попросил внимательно запомнить, что там написано, и если я увижу и узнаю вас, то немедленно после вашего ухода должен сжечь его над свечой. Не знаю, зачем. Я сначала даже подумал, что он пошутил, но, посмотрев в его глаза, я испугался. Он вовсе не шутил. Он сказал, что очень быстро появится здесь после этого и отблагодарит меня. Вот этому я не поверил. У него взгляд был такой… Как у мясника на скотобойне, когда он смотрит на телка, которого убьёт через минуту. Он попросил дать ему что-нибудь моё личное, на память, так он сказал. Я подумал ещё, что сейчас начнут грабить – ЧК же. Но он вытащил у меня из кармана носовой платок, весь скомканный, мне неловко стало даже, и забрал себе. Потом просто встал и ушёл, и с ним его сопровождающие. Мне так легко стало, но очень скоро я понял, что они, может, и ушли, только вот смотрят мне в затылок, что ли. Не могу объяснить. – Он умолк, уйдя в свои думы, уперев взгляд в стол. Неожиданно спросил: – А можно, я уеду? С семьёй? Куда-нибудь?

– Боюсь, что это теперь не поможет. Скорее всего наоборот, вы сделаете только хуже своим близким. Что там хуже, вы их просто убьете. Я видел, что остаётся от людей после встречи с этим… существом.

– Что же мне делать? – К заводчику вернулось беспокойство, он затравленно посмотрел на Туманова.

– А сделаем мы вот что, – неожиданно бодро сказал тот. – Вы поживите спокойно до завтра, не видели вы меня и всё тут. А завтра можете жечь этот листок, как вам сказали. Давайте даже время оговорим: примерно в полдень вы сожжёте его на свече. Договорились?

– Дык… они же приедут?

– Это вас уже не будет касаться. Не трусьте, сейчас в ваших руках жизнь ваших близких.

Очень довольный, что нашёл решение этой задачи, а возможно, и целого уравнения с кучей неизвестных, Туманов возвращался на базу, не забыв внимательно убедиться в отсутствии посторонних глаз и разного рода хвостов.

На базу прибыл по темноте, привычно был остановлен дозором, после взаимного опознания (порядок есть порядок) собрал Филатова и Аюпова у костра. Его скорому возвращению были рады и насторожены одновременно, понимали, что командир возвратился неурочно неспроста. Он кратко рассказал о том, что поведал ему заводчик, и ждал реакции Аюпова. Тот, как всегда, не торопился с выводами и, крепко подумав, сказал:

– Да, это он, командир. Я его не вижу, потому что нет близко, угрозы нет. А он ищет верно: бумаг – это поводок, и платок тоже поводок. Он знает тепер, где этот заводчик и где эта бумаг. Ты правильно сделал, что не трогал этот бумаг, командир. Маладес.

– Спасибо, Юсуп. Твоими стараниями учусь.

– И мельник тоже маладес, – продолжал Аюпов. – Он чувствует черный человек, мельник всегда с той сторона дружит. Когда светлый, когда тёмный сторона выбирает. Этот светлый попался, поэтому тебе сказал. Пусть долго живёт.

– Примерно так я и думал. Что скажешь, Филатов?

– Надо ставить засаду, командир, – быстро ответил тот. – Встретить и порубить, будет уже от них бегать. Такой случай выпал!

– Сможем незаметно засаду поставить, Юсуп? Твой чёрный человек не дурак, может и почувствовать её.

Аюпов снова взял привычную паузу на раздумье. Никто не торопил его с ответом, проникнувшись серьёзностью задачи. Наконец он ответил:

– А-е, командир. Сделаем. Я дам всем бэтейлек^[63], никто нас не заметит с той сторона. Но с этой надо спрятаться хорошо.

– Ну наконец-то обрубим хвосты под самый корень, – вздохнул довольно Филатов.

– Скажи, Юсуп, – Туманов не спешил радоваться, – вот мы начали воевать с этим черным человеком. Он воин, ты говорил. Его команда тоже не простая, как видно. Мы сможем их уничтожить обычным оружием?

– Можем, можем. Только клинок, патрон не получится. От патрон он будет уходить. Клинок тоже надо готовить, я сделаю. Пусть мне все клинок дадут сейчас. К утру готово будет.

Готовиться начали, не откладывая в долгий ящик. Караулы оставили на постах, собрав у всех шашки и ножи, сложили кучей перед Аюповым. Он попросил принести к костру ведро воды и не беспокоить его до утра. Сделали, как он просил, и сами принялись за чистку оружия и правку амуниции – охвативший всех азарт заставил забыть об отдыхе.

Аюпов раздал всем казакам собственноручно сделанные им обереги – аккуратно выструганные веретенообразные осиновые палочки размером с фалангу пальца, попросив разместить их поближе к телу. Его просьбу выполнили молча и без привычных шуток. Улеглись все уже под утро, кроме Туманова. Он, вычертив схему Волчьей слободы с привязкой к дорогам и высотам, задумчиво планировал предстоящую операцию, понимая, что спать сегодня ему не придётся.

С рассветом^[64] Туманов был бодр и деловито собран. В слободу он решил взять с собой Филатова, Аюпова, Шайдавлетова, Нуртдинова и Лисина. Остальные оставались на базе и занимали оборону. Недовольство остававшихся быстро свёл на нет важностью сохранности обоза – не бросишь же его в лесу без присмотра (кроме этого, и результат выставляемой засады мог быть неоднозначным, в случае неудачи оставшимся придётся дальше действовать самостоятельно).

Казакам, участвующим в операции, довёл диспозицию: через час выдвигаются на одной подводе, ближе к слободе рассредоточиваются и пешим порядком прибывают к маслобойне (на схеме обозначил место), организовывают засаду, дальше – по сигналу и ситуации: как минимум – уничтожить противника, как максимум – взять живым главного (для последнего припасён аркан и Шайдавлетов). Всем работать клинковым оружием, стреляет только сам Туманов при необходимости.

Эвакуация предусматривала использование добытых лошадей или транспортных средств противника. Оставшиеся на базе получили старшим Суматова и инструкции на случай самостоятельных действий. Отдельно обговорили, как будут опознаваться по возвращении с операции (Туманов не стал исключать неудачу и действие под контролем). Вопросов ни у кого не было, посему помолились и после трапезы выдвинулись: засадники – к слободе, оставшиеся – на позиции обороны базы.

На подводе, добытой на переправе через Каму, аккуратно добрались до опушки леса и далее действовали так: сложили под рогожей и сеном шашки и винтовки, Туманов выехал на проселок в сторону слободы, а казаки двинулись напрямки, разойдясь по разным направлениям и сторонясь чужого взгляда. Все были облачены в гражданское тряпьё, найденное на базе (выбрали какое почище, ношеное и неприметное).

В слободу помимо тракта вело ещё пять дорог с разных сторон. Отследить въезжающих и входящих, реши кто этим заняться, было непростой задачей, поэтому до самой маслобойни все добрались без проблем. День был будничный, рабочая слобода с самого утра пыталась заняться своими привычными делами – тренькал своё колокол на церкви Космы и Дамиана, вертелись мельницы, дымил кирпичный завод, привычный рабочий ритм всё ещё сопротивлялся набиравшим ход потрясениям Гражданской войны. Разве что тракт, проходящий через всю слободу, напоминал о грозных событиях: пылили обозы разрозненных частей красных (а может, белых, проверять никто и не думал), пролетали полусотни и сотни верхами, ещё реже пылила пехота, не останавливаясь и спеша по своим военным делам. Шли на восток и те, кто отступал, и те, кто наступал. В этой будничной суете подвода, заехавшая в открытые ворота маслобойной фактории, не привлекла внимания.