Стояла в старые времена в верховье речки деревенька. Народец жил небедный, работящий, и вот одна была беда у мужиков местных, бабы сплошь страшные да злющие, а в деревнях за горой красавицы сплошь, но сватов в те деревни не послать, девки как узнавали откуда, бежали да прятались. Кто постарше попривык, а молодых под венец как на каторгу ведут. Бабы эти хоть и видом не вышли, но всю работу с мужиками вровень делают, а иные и лучше. Как совет сельский идет, бабы мужикам слово ввернуть не дают. Словом, мужики не мужики, бабы не бабы. А тогда еще по родительскому указу венчались. Рос в семействе управа местного паренек, статный, красивый и умом бог не обидел и силой. Вышла ему доля жениться, давно уж решили родители что жить ему с дочкой местной торговки мехом. У этих дом сытый, с серебра едят, да работников тьму имеют, а девка у них не страшней других, за то приданое побогаче будет. А паренек то с норовом оказался и попер против родительского слова, да и сбежал в канун венчания. Торговка как узнала все договоры расторгла и обещания назад взяла. Паренек как вернулся, так родители его из дому и выставили, мол иди куда хочешь, а нам ты не сын больше. Парень подумал, хлеба да соли в котомку собрал, да и пошел вниз по речке. Шел три дня и две ночи, а на третью притомился, остановился у плеса, где река широкая да спокойная. Хлеба кусок последний да соли щепотка. Уселся на бережке, только краюху умять вздумал, глядь на камень из воды девушка выбралась. Смотрит на него, не боится. Волосы до пояса, глаза голубые да глубокие, на лицо красавица писанная. Парень глядит на нее наглядеться не может, подумал, да и спрашивает, мол чего тебе на камне сидеть, да в воде плавать, пойдем со мной, жить станем вместе, вместе работать да детей растить. А она ему, я по земле ходить не могу, да и дядька налим не пустит. Парень в ответ, по земле ходить научу, а коли только за этим дело встало зови своего дядьку, разговаривать будем. Девушке паренек приглянулся, позвала она налима. Налим морду из воды высунул, а парень ему говорит, пусти племянницу со мной, в жены ее возьму. А налим ему, если реку трижды переплывешь, да меня обгонишь отдам за тебя племянницу. Ну парень поморщился, да и полез в воду, плывет отстает, а налим впереди хохочет. Тут парень чует толкает его кто-то, девушка за ноги обхватила и вперед налима к берегу его и вынесла. Парень рубаху скинул, на девушку надел, да на руки ее поднял. Идут берегом, парень говорит про житье земное, а девушка хлеб ест, да слушает. Пришли к хутору, дом косой да забор дырявый, встречает их старуха. Парень у нее на постой просится, а та отвечает, мол ты оставайся, а девушке сюда нельзя. Мол как ночь придет, так и черти в щели в заборе полезут, мужиков да стариков не трогают, а девок молодых со свету сживают. Парень девушку в дом занес, а сам взялся забор править, да дыры затыкать. Черти к ночи пришли, а пройти не могут, тогда взялись они кричать да по забору копытами скрести, мол, как девушка выйдет так мы ее здесь и ухватим. Остались жить у старухи, девушка ходить учится, да как хозяйство вести и щи варить, за калитку носа не кажет, все в дому, да во дворе. А парень на охоту да рыбалку ходит, да возвращается засветло что бы черта ненароком впотьмах в калитку не впустить. Старуха как поняла, что девушка и готовке, и шитью обучена, вынула из сундука плетеный ремешок, да сказала парню подпоясаться, а девушке наказ дала, мол как за ворота выйдешь так держись за него не отпускай, так черт не тронет, да еще прибавила, как место нужное найдут, рука от ремешка сама и отстанет. Отправила их со двора, мол негоже молодым в старом дому жить, пора бы и свой построить. Парень вперед идет, а девушка следом за ремешок держится. День шли, ночь в поле спали, девушка все ремешок не выпускает. Как-то проснулись, глядь рука от ремешка сама отстала. Встали осмотрелись, поляна широкая, а в низине деревенька, здесь дом и поставили. Сразу уговорились, ей в дому хозяйствовать привычно, а ему в лесу на речке да на улице. Жить стали правильно, детей родили да подняли, вот только как девушка со двора выходила, по привычке за парня цепляется, но не за ремешок, а под руку.

– Дед, слушай у нас в классе училась такая, из той первой деревни. – сказал Коля и рассмеялся.

– Не про то говоришь. Все плохое само в руки идет, еще и с доплатой, а хорошее ногами искать надо, а потом еще и беречь. А бабы, че бабы, из другого мира они, по земле ходят, а привычки старые. – сказал задумчиво дед, и взглянув на Колю добавил, – слышь Никола, а не хочешь, всегда из первой деревни, земную бабу можно взять, сама работать будет, а когда-когда и приобнимет, а!

Коля чуть улыбнулся, а остальные взялись истошно гоготать, да так и пошли. Следом за ними пришел Петр и с порога взялся песочить отца:

– Слушай, мне жена сказала, ребята к тебе приходят, галдят, соседям мешают…

– Супруга твоя, меня сюда пристроила, если помнишь и она же теперь не довольна, ну вы даете! А пацаны ходят, сидят и чего?

– Да я тут поспрашивал, ребятки эти не очень смирные, а то мало ли чего, гнал бы ты их.

– Сына! ты молодой сам-то тоже не шибка смирный был. Эти такие же, тем более пока они у меня сидят, где-то сарай не горит, и щеголь какой с целым лицом разгуливает. Чего еще?

– Ничего. А да, завтра в баню, помнишь?

Дед покачал головой и проводив Петра, пошел в дом. Ночью снилась супруга. Как будто снятая на старую пленку, так показывают затертую кинохронику, со всплесками черных полос и точек. Молодая еще и дети маленькие, дом прежний, серый кот – ворюга и хитрец, да кобылка гнедой масти. Спал беспокойно, а по утру дал себе обещание, к жене на могилку съездить, проповедать.

К обеду ностальгический настрой безжалостно растоптали насущные дела, привезли дрова. У калитки остановился Газ-52, забитый под завязку. Водитель уточнил адрес, взялись разгружать. Швыряли долго, с матом, какая же разгрузка без него, как закончили, выяснили, что сломали звено забора. Наспех поправили и получив расчет уехали. Дед Сеня ругаться не стал, вместо этого достал старые инструменты, и взялся за ремонт. А тут как на грех, мимо проходил Серега – местный бездельник. На этот момент ему было, уже лет около двадцати пяти, он не работал, сидел у родителей на шее, а в свободное, то есть основное время болтался по улице и искал себе развлечение. Завидев деда Сеню, не удержался и предложил свою помощь. Дед, еще не понимая с кем связался помощь принял, а Серега осмотрелся и спросил:

– Так дед, что делаем?

– Дрова от забора откидай, а то не подступиться.

– Так, так, так, – затрещал деловито Серега, отбрасывая дрова прямо на тропинку, ведущую к туалету. Дед посмотрел на это, но промолчал, решил не прерывать полет энтузиазма, не своевременным замечанием. Сережа, закончив бросать снова спрашивает, – Дальше?

– Вон молоток бери, да отрывай сломанный штакетник, а лучше просто сбей.

Сережа кивнул и взялся выполнять. Замахнулся, ударил да как-то неточно, замахнулся вновь, ударил, в сторону отлетела абсолютно целая штакетина. Тогда дед вмешался:

– Братец, братец, погоди мы весь забор ломать не будем. Видишь две вот эти, их и сбивай, – дед указал костылем на нужные, и отошел в сторону.

– Да понятно, я промазал! Сейчас прибьем!

Сережа замахнулся и ударил, на этот раз попал, но при ударе в нужный штакетник снес небольшой кусок кожи с мизинца, об поперечный брусок заборного звена. Завопил и запрыгал на месте, дед покачал головой и протянул ему носовой платок. Сережа замотал палец и помчал вдоль по улице. Дед осмотрелся и покашливая оценил ущерб. Определенно стало хуже, чем было. Дрова лежали на тропе ведущей в уборную, в заборе не хватало на одну штакетину больше, к тому же молоток, и калитка были обляпаны кровью. Дед Сеня решил, что такое дело требует перекура, и присел на скамейку. Только призадумался, а в калитку зашел Андрей, сосед через два дома. Поздоровался и спрашивает:

– А Серега, сейчас не от тебя выскочил?

Дед кивнул, и указал дымящей сигаретой на плоды Сережиных трудов:

– Помог так помог.

Андрей понимающе кивнул, и взялся за дело параллельно рассуждая:

– Серега помощник известный, от безделья лезет везде. Опыта нет, от того и беды его. Вон бабы говорят, он и помереть не сможет, потому что не умеет, – Весь ремонт занял, пятнадцать минут. Андрей уложил инструменты в ящик и присев рядом сказал, – Дед Сеня, где ты только таких помощников берешь?

– Ну ты спросишь тоже, объявления в газету даю что ли? Да, сам я видать такой, вот и тянутся, и ты вот опять же пришел.

Андрей посмеялся, похлопал деда по плечу, попрощался и ушел.

Следующая неделя прошла в относительном спокойствие. В конце августа, в воздухе все чаще витал запах свежего сена, птицы стали прилетать в сад, в соседнем дворе, поживиться спелой ягодой. Вечера становились холодней, а ветер порывистей. Закатное небо по горизонту белело шире, а ночи стали темные, как осенью.

Как-то ближе к вечеру дед вышел за дровами, решил протопить печку после лета. А троица тут как тут, сидят курят только не привычно тихо, не галдят не хохочут. Дед посмотрел на них, привычно прокашлялся и спрашивает:

– Вы чего смурные?

Пацаны молчат, и глаза отводят. Дед набрал дров, растопил печку и снова вышел на улицу. Дима посмотрел на него и спросил сухо и даже как-то строго:

– Дед, ты что про смерть знаешь?

– Это смотря, что спросишь? Мне то самому помирать не приходилось, так что только слухи. А к чему спрашиваешь?

Тут встал и подошел Коля, и в пол голоса произнес:

– У него бабушка умерла.

– Да, такое всегда не легко. Но дело то не в самой смерти.

Здесь ребята оживились, и уставились в сторону деда, а Дима уточнил:

– Тогда в чем?

– В том, чего за человеком останется. Вот за бабушкой твоей, мать осталась, за матерью ты, за тобой новые дети, в свое время. На том и стоим. А кому воевать выпадет? для таких, кто жив остался, сами как дети, считай.

– Да не как не понять! вчера только ходила, а сегодня уже в земле.

– Чтоб про такое думать, поминки есть. Ты главное свое дело выбери, да и делай его с умом, а про смерть живым думать негоже. Иначе, когда жить? – Парни немного расслабились, перемялись на местах, заговорили негромко. Дед посмотрел на них и слегка призадумавшись предложил. – Ну слушайте, так уж и быть.

– Сказку? – с вновь оживившимся ехидством, уточнил Коля.

– Сказку, сказку. Про мужика и смерть.

Между двух горок не высоких, стояла одна деревня. Росла, строилась. В семьях детишек много, да живности. Народ все больше работящий, в поле с песней веселой, да обратно с задушевной. Да стоял на окраине за болотцем дом игральный. А туда шваль всякая похаживала, да тоже горланили. Туда с песней лихой, разбойной, а назад с хмельной да усталой, а кто проиграет все до нитки, да если хозяин выставит, бывало в том болотце и утопится. Раз в десять лет, две смерти приезжали. Каждая со своей горки съедет и осматривается. Одна старушка в белом саване, а другая злющая бабка в накидке черной, шелковой. Черная по домам худым, бежит осматривает, кому из бесполезных срок вышел. Хватает да сует в телегу, а как очередь приходит в дом игровой идет, хозяин ее поит кормит, деньги сует, а она его за это не трогает, и дом его не проверяет, а только тех берет кто в болоте утопился. А к белой народ сам выходит, она смотрит на них, а кому время подошло, к себе в телегу приглашает, те с родней прощаются, да и едут в верх по горочке и мимо макушки к облачкам. Черная же, как набьет телегу народом, да чертям наказ дает, чтоб держали, что бы те не спрыгнули. Тоже в гору везет, а на самом верху вниз проваливается. Жил там мужичек забулдыга да картежник, пока деньги водились, хозяин дома игрального его держал, а как проигрался в дым, выставил. Стоит в болото смотрит, топиться собирается. Только надумал, сзади кто-то руку на плече кладет, повернулся стоит солдат, с войны домой шел, да и увидал мужичка у болота. Говорит ему солдат, ты мол ни как топиться надумал, так лучше б шел в деревню да работал, все лучше будет чем помереть. Мужик послушал и про смерть вспомнил, да вот только надумал он ее обмануть. Вроде в толпу к работягам затрусь, сам трудиться не стану, а как смерть приедет, глядишь и на небо возьмут, а коли срок не вышел так на земле останусь. А солдат местных укладов не зная, зашел в дом игральный с виду то трактир или пивная. Хозяин новому гостю рад пиво ставит, а солдат серебром фронтовым расплачивается. Оглядели его местные завсегдатаи, не наш вроде, в картишки игру предложили, тот отказывается. Поговорили меж собой подумали, да и опоили его дурным зельем. Солдат как силу потерял, хозяин серебро из карманов выгреб, китель, фуражку с него снял, надел на него рубашонку поганую, шею сажей измазал, да и задумал смерти его отдать, как та явится. Солдат дурной за столом сидит, с виду от остальных не отличается. А мужик-то, наоборот, морду и руки вымыл, в деревню к работягам побрел. Как пришел стал управу в ноги кланяться, да говорить мол иду от тракта, что разбойники мол его ограбили, что в сиротах он с малых лет, просит, чтобы взяли его в работники. Назначили ему жить у старухи, будет вроде помощника. Ну мужик в бане вымылся, рубашку местную надел, и от людей простых то же не отличается. Да вот стал он больным прикидываться, как все в поле так с жаром валяется, как дрова колоть так спина болит, а как праздник какой выздоравливает, пляшет так, как другой постесняется. Помогает народ друг другу и мужику недоимки прощает, вроде пусть живет, мол когда-нибудь образумится. Время подошло, десять лет минуло, едут с горок две смерти, к белой народ вышел, и мужичек затерся в толпу, ухмыляется. Белая, всех кому время пришло выбрала, и мужик с ними к телеге пошел. Вдруг она его окликнула, подошла и на ухо ему говорит, мол сильно он ей понравился, видно добрых дел за ним много, мол может в карты сыграем, или вина выпьем перед дорогой. Мужик от похвалы раскис расслабился, да и достал из-за пазухи карты потертые, а из сапога бутыль вина. Тут она его за шкирку и к болоту повела. А черная в это время уж собрала кого надо, и хозяина игрального дома слушает. Он солдатика ей привел, мол забирай его, все равно дурной. Черная на него глянула, пошептала что-то и по морде съездила, только тот в себя приходит, она спрашивает. Мол ты кто такой будешь, тот отвечает, что солдат, как отставку получил так домой иду. Черная его снова спрашивает, был ли в боях или нет, есть ли награды, солдат молчит. Тогда хозяин дома китель его несет. Надел его солдат, а над карманом три медали, за отвагу, за волю, за мужество. Черная подумала, да и говорит, мол срок твоей жизни вышел, вот только не мне тебя забирать, и за шкирку его и на улицу. Черная к телеге подошла и Белая с другой стороны, обменялись. В черной телеге поехал, паренек чистый с виду, да сытый, а в белой солдат, в потертом да грязном кителе, с медалями.

– Выходит там не ошибаются? – задумчиво произнес Максим.

Коля с Димой взглянули на него удивленно и с опаской, как бы говоря, «чего мы о тебе не знаем?» А дед Сеня, сказал:

– Это сказка ребята, сами думайте.

Пацаны побыли немного, выкурили по сигарете и пошли, но минут через пять вернулся Дима и озираясь по сторонам постучал в дверь, как только дед открыл, сразу его спросил:

– Так ты думаешь, там не ошибаются?

– Дима, если и есть такое учреждение, там точно не ошибаются. А вообще думай о бабульке своей всегда хорошо, для этого ни во что верить необязательно.

– Спасибо дед, если что меня здесь не было.

– И тебя спаси бог…

Ранним утром, когда еще не выпала роса, а птицы только начинают перекрикиваться в ветках, дед Сеня умер. Его нашли сидящем на крыльце на привычном месте, с крепко зажатым межу пальцев мундштуком и с вполовину истлевшей и погасшей в нем сигаретой. Похоронили его на новом кладбище, ему вообще последнее время везло на все новое. На поминках говорили много красивых слов, а сын Петр отметил, что его отец был настолько не желавшим обременять окружающих человеком, что даже решил умереть летом, чтобы никого не заставлять долбить ледяную землю. Ребята на поминки не пошли, просто не решились. Вместо этого как-то съездили на могилку. В дополнение к уже лежащим цветам и конфетам, преподнесли пачку сигарет привычной деду марки. И стоя у насыпи, каждый из них точно знал в какой телеге отправился их советчик по «неразрешимым» делам, и по совместительству – сказочник, Арсений Герасимович, или просто дед Сеня.

Левый и правый или одинаковые наоборот

За рекой, на краю деревни, стоял большой бревенчатый дом старой застройки, с острой крышей и высоким крытым крыльцом. Владела им семья Кремневых. Как и многие в большем жили натуральным хозяйством, а Григорий – отец семейства еще и охотой промышлял. Кроме самого Григория семью наполняли, его жена Наталья, старшая дочь Татьяна, шестнадцати лет и пятилетний сын Сашка.

Хозяйство, по местным меркам имели приличное: коровы, овцы, куры и до холодов пара десятков гусей. Так же на правах менее значимых участников хозяйственного устройства, имелись две кошки, Муська и Белка, да собака по кличке Трезор. Трезором ее назвал Григорий вопреки или точней сказать не смотря, в прямом смысле этого слова, на то, что она была женского рода. Дело в общем-то было в том, что Григорий пил редко, но подолгу. От этого впадал в сентиментальные, но решительные настроения. И по окончанию своего хмельного загула, нередко возвращался домой с животиной. Именно таким способом семья заводила кошек и собак. Как правило, притащив очередного питомца вручал его супруге, называл кличку и ложился спать, а когда просыпался наглухо забывал о ней, тем самым давая, жене и детям, возможность этих самых питомцев переименовывать на свой вкус. А в случае с Трезором почему-то запомнил. Жена не раз пыталась вразумить Григория, взывая к здравому смыслу:

– Гриша, ну подумай сам – она же девочка!

Григорий же был неуклонно категоричен и отвечал каждый раз одинаково:

– Сказал Трезор, значит будет Трезор! Хоть девочка, хоть мальчик!

Такое упорство было понятно, ведь Григорий теперь нуждался в возвращении авторитета, порядком растраченный за неделю пьянства, а другого способа кроме как настоять на своем, он не видел. Впрочем, на счет кошки по кличке Белка, споров особенных не было. Но иногда Наталья, стараясь привлечь внимание мужа, решившего нырнуть в новый запой, подкрепляла свою вразумляющую речь такими словами:

– Хватит дурить, вон уж кошку «Белкой» назвал! А дальше что? Щенка притащишь и «Чертом» назовешь?!

Григорий только отмахивался, ведь по трезвому делу всякая не приносящая пользы живность являла собой вечно голодных скотов или попросту – дармоедов. Под пользой подразумевалось – мясо, молоко, шкура, шерсть и тому подобное. Так Григорий и жил, запертый в амплитуде между пьяных сантиментов, и кристаллизованной целесообразностью – вот такой резко-контрастный это был человек.

По первому снегу, Григорий с сотоварищами, отправился на охоту. Планировалось добыть козла, или марала, но это если повезет. И вот в это холодное и промозглое время, одним ноябрьским выходным, сука по кличке Трезор, принесла пятерых щенков.

Наталья только разводила руками приговаривая:

– Ну что же ты? хоть бы до весны потерпела…

Новость о собачьем пополнении, по-настоящему порадовала только Сашку. Он ежедневно крутился около будки стараясь дотянуться до щенков, но грозная мамаша рычала и не подпускала к потомству ни его ни остальных, позволяя любоваться ими на расстоянии. Щенки между прочем росли очень быстро и чуть окрепнув стали выбираться во двор. И как всякие дети не обращая внимания на беспокойные призывы матери, резво изучали окружающую обстановку. Сашку, на правах существа более остальных жаждущего общения с ними, признали первым. Теперь он в любое время, свободное от выполнения домашних дел или принудительного чтения, бежал играть со щенками. А вечером взахлеб рассказывал всем домашним как они себя ведут и как выглядят. Тем самым очень веселил сестру и мать. Он это делал так весело и бойко, что Татьяна иногда просила повторить рассказ ещё, дабы заразиться, его детским, искрящим жизнелюбием. И Сашка с удовольствием откликался на это, говоря:

– Первый серый, он самый маленький, его зовут – Усатый.

– Почему усатый?

– У него усы большие и белые, волосы, ну на усах, толстые такие и торчат.

А Татьяна продолжала спрашивать, подначивая брата и щуря при этом глаза:

– А еще кто?