«И звучит оркестрион»

ГОСТИНИЦА «МОСКВА» была построена в 1936 году по проекту архитектора А. В. Щусева. Ранее на этом месте стоял ряд знаменитых московских трактиров.

Разглядывая фасад гостиницы «Москва», можно предаться фантазиям. О том, сколько различных баров и кафе находится на этажах, о том, как скромные командировочные пьют в них по ночам русскую водку под салатик оливье, о том, какие сумасшедшие деньжищи они за эту водку платят. Все-таки отель в центре Москвы. Дешевый общепит здесь неуместен.

Но гораздо интереснее пофантазировать на несколько иную тему. О том, что было на этом месте во времена дореволюционные. Тем более, что фантазировать и вовсе не надо. Достаточно воспользоваться сохранившимися документами.

Некогда территория, сегодня занятая под гостиницу, была застроена лавками и трактирами. Самый же знаменитый из трактиров располагался чуть дальше от Тверской, ближе к нынешнему памятнику Марксу. Это был известный Тестовский трактир, возникший в 1868 году. Правда, официально он назывался Патрикеевским, поскольку находился в доме знатного миллионера Патрикеева.

Тестов же всего-навсего арендовал эту недвижимость. В какой-то степени благодаря тому, что подольстился к жадному до славы Патрикееву и вывесил над входом огромнейший плакат: «Большой Патрикеевский трактир». А снизу скромно приписал: «И. Тестов».

Фирма делалась все более и более известной, и спустя десятилетие разбогатевший Тестов прибавил к своей вывеске российский герб и надпись, – самую престижную из всех возможных, мечту каждого дореволюционного предпринимателя, – «Поставщик Высочайшего двора». Значит, сам государь-батюшка не брезговал отведать тестовского расстегайчика. А ближайшие царевы родственники не брезговали лично посетить тестовские владения. Как правило, перед визитом высочайших едоков швейцар от Тестова бежал на площадь, к будочнику:

– Гони своих «канатных» под китайскую стену – начальство наехало!

«Канатными» в то время называли проституток, выискивавших клиентуру у канатов, огораживающих огромный плац перед Большим театром.

К Тестову любил захаживать брат Александра Третьего Владимир Александрович. Однажды это даже вылилось в курьез. Как-то раз великий князь Владимир приехал в маленький город Боровичи. А тамошний купец, заранее прознав об этом, выписал из Москвы одного из лучших тестовских поваров, который, зная вкусы постоянного клиента, приготовил соответствующее угощение.

После обеда гость задал хозяину вопрос:

– Скажите, почтенный, как вы узнали все кушанья, которые я особенно люблю?

– Господь Бог надоумил, ваше императорское высочество, – смиренно ответил хозяин.

– Ну, – недоверчиво протянул Владимир Александрович, – я полагаю, что у Господа Бога есть заботы поважнее и ему некогда заказывать для меня обеды.

Естественно, что у купца после такого поворота душа, что называется, скакнула в пятки. Но, впрочем, обошлось без строгостей – очень уж понравился царскому брату обед.

Тестовский трактир был всенародным в самом широком смысле слова. Поутру сюда слетались «жаворонки» – купцы, любители гонять с утра чаек из блюдечка. Затем приходили чиновники. Следом – интеллигенция. А поздним вечером и ночью тестовские залы заполнялись театралами. Благо рядом и Большой, и Малый, и Манеж, и Благородное собрание.

В конце лета, когда помещики везли в Москву на обучение своих детишек, здесь по традиции устраивали семейные обеды. Иной раз забегали сюда даже гимназисты. К примеру, Брюсов вспоминал, что в день открытия памятника героям Плевны он, удрав из гимназии, смотрел торжества, а потом ел расстегаи у Тестова.

Состоял трактир из кабинетов и двух огромных залов. В них, как правило, устраивали всякие банкеты, но некоторые любители скопления народа предпочитали кабинетам места в общих залах. А многие известные и, разумеется, богатые клиенты имели тут свои столы. За них никто не смел садиться, но правило срабатывало лишь в определенные часы обеда или завтрака. В другое время эти столы были доступны каждому желающему.

Главной же достопримечательностью тестовского заведения был дорогой оркестрион, или «машина». Стоил он невиданную сумму – 12 тысяч рублей и, по заказу публики, играл практически любую музыку, в том числе классику. Его воспевали даже в стихах:

 
Вина крепки, блюда вкусны
И звучит оркестрион, на котором:
Мейербер, Обер, Гуно,
Штраус дивный и Россини
Приютилися давно.
 

Из еды же более всего пользовались спросом тестовские поросята. Выращивали их на специальной ферме, каждого – в особом чистеньком пенальчике со специальными перегородками, чтобы поросенок «с жирку не сбрыкнул». Их кормили преимущественно творогом, а после, розовых и нежных, везли в Москву и подавали с кашей. Те поросята почитались как одна из главных достопримечательностей Москвы, вместе с Царь-пушкой и Василием Блаженным.

Славилась и гурьевская каша с фруктами, и суп из раков с расстегаями, и ботвинья с белорыбицей. А иные обязательно заказывали кулебяку в двенадцать этажей, каждый этаж – с особенной начинкой. Были в ходу и расстегаи с рыбой. Идет половой с подносом расстегаев, а за ним тянется рыбный дух.

Из напитков же все больше шла смирновка. Ее подавали в специальных ведерках, во льду.

Владимир Гиляровский описал «простой» обед у Тестова, в котором ему как-то довелось участвовать: «Моментально на столе выстроились холодная смирновка во льду, английская горькая, шустовская рябиновка и портвейн Леве №50 рядом с бутылкой пикона. Еще двое пронесли два окорока провесной, нарезанной прозрачно-розовыми, бумажной толщины, ломтиками. Еще поднос, на нем тыква с огурцами, жареные мозги дымились на черном хлебе и два серебряных жбана с серой зернистой и блестяще-черной ачуевской паюсной икрой. Неслышно вырос Кузьма с блюдом семги, украшенной угольниками лимона.

Начали попервоначалу «под селедочку»…

Потом под икру ачуевскую, потом под зернистую с крошечным расстегаем из налимьих печенок, по рюмке сперва белой холодной смирновки со льдом, а потом ее же, подкрашенной пикончиком, выпили английской под мозги и зубровки под салат оливье…

После каждой рюмки тарелочки из-под закуски сменялись новыми…

Кузьма резал дымящийся окорок, подручные черпали серебряными ложками зернистую икру и раскладывали по тарелочкам. Розовая семга сменялась янтарным балыком… Выпили по стопке эля «для осадки». Постепенно закуски исчезали, и на месте их засверкали дорогого фарфора тарелки и серебро ложек и вилок, а на соседнем столе курилась селянка и розовели круглые расстегаи.

– Селяночки-с!..

И Кузьма перебросил на левое плечо салфетку, взял вилку и ножик, подвинул к себе расстегай, взмахнул пухлыми белыми руками, как голубь крыльями, моментально и беззвучно обратил рядом быстрых взмахов расстегай в десятки узких ломтиков, разбегавшихся от цельного куска серой налимьей печенки на середине к толстым зарумяненным краям пирога».

Особенно же колоритным едоком считался миллионер Иван Васильевич Чижов. Его ежедневное меню было таким: порция осетра или белуги, икра, две тарелки ракового супа (иной раз он заменялся рыбной или же какой другой селянкой с расстегаями или же кулебякой в двенадцать этажей), жареный поросенок (заменялся иногда приличной порцией телятины или же рыбы), а на десерт – большую сковородку сладкой гурьевской каши. Сопровождался тот обед вином и, вместе с перерывами на дрему между блюдами, занимал около двух часов.

Впрочем, не все в этом трактире было благостно. Иной раз не обходилось без курьезов. Здесь, например, служил известный половой Иван Селедкин. Он, в первую очередь, славился своей патологической обидчивостью. Каждый раз, когда кто-нибудь из гостей заказывал селедку, половой проявлял недовольство.

Как-то у Тестова обедал один высокопоставленный жандармский генерал. Генерал сделал заказ и, когда его половой уже направился на кухню, напутствовал его:

– Селедку не забудь, селедку!

По случайности как раз в этот момент в зал заходил Селедкин. Не разобравшись в ситуации, он гневно выкрикнул:

– Я тебе, мерзавец, дам селедку! А по морде хочешь?

Лишь чудом удалось умять этот скандал.

Многие известные люди, приезжая в Первопрестольную, первым делом отправлялись в Тестовский трактир. Например, писатель Федор Достоевский. Его супруга вспоминала, как они, после прогулок, «усталые и проголодавшиеся, обычно ехали завтракать к Тестову. Муж любил русскую кухню и нарочно заказывал для меня, петербургской жительницы, местные блюда, вроде московской селянки, расстегаев, подовых пирожков…»

Редактор популярного «Московского листка» Н. Пастухов, обедая, просматривал «Новости дня», издание конкурента Липскерова, и, тыкая в рекламу некоего портного Мандля, с презрением пояснял:

– Штанами плотють!

Здесь преподаватели консерватории торжественно отпраздновали первый выпуск, а знаменитый фабрикант Савва Морозов не гнушался приводить сюда с собою всяких подозрительных господ. К примеру, начинающего литератора Максима Горького. Да еще и громко, на весь зал, расхваливать его:

– Я поклонник ваш… Привлекает меня ваша актуальность. Для нас, русских, особенно важно волевое начало и все, что возбуждает его.

Неудивительно, что Тестовский трактир вошел в литературу. Например, «московский Гамлет» из рассказа Чехова «В Москве», нисколько не смущаясь, исповедовался: «Я от утра до вечера жру в трактире Тестова и сам не знаю, для чего жру». Да и Михаил Аверьяныч, почтмейстер из «Палаты №6» того же автора, не брезговал известнейшим трактиром. Как-то раз, зайдя туда вместе со своим другом доктором, он «долго смотрел в меню, разглаживая бакены, и сказал тоном гурмана, привыкшего чувствовать себя в ресторанах как дома:

– Посмотрим, чем вы сегодня нас покормите, ангел!»

Увы, как редкостный и уникальнейший московский феномен Тестовский трактир погиб еще до революции. Владимир Гиляровский сетовал: «Во время японской войны большинство трактиров стало называться ресторанами, и даже исконный Тестовский трактир переменил вывеску: Ресторан Тестова.

От трактира Тестова осталась только в двух-трех залах старинная мебель, а все остальное и не узнаешь. Даже стены другие стали!

Старые москвичи-гурманы перестали ходить к Тестову. Приезжие купцы, не бывавшие несколько лет в Москве, не узнавали трактира. Первым делом – декадентская картина на зеркальном окне вестибюля… В большом зале – модернистская мебель, на которую десятипудовому купчине и сесть боязно.

Приезжие идут во второй зал, низенький, с широкими дубовыми креслами. Занимают любимый стол, к которому привыкли, располагаясь на разлатых диванах».