Автобиография

Существует такая притча.

Молодой человек заканчивает школу и поступает в институт, а там и говорят ему: «Забудьте все, чему учили вас в школе». Он заканчивает институт и поступает на работу, а ему говорят: «Забудьте все, чему учили вас в институте».

И ведь действительно практическая деятельность в корне отличается от чисто теоретической.

Мне в этом плане в свое время здорово повезло: по причине необыкновенной хлипкости своего здоровья довелось провести начало учебного года в 6-м классе в детском санатории.

К больным же детям отношение обычно особое – их балуют. Вот и я, почувствовав возможность расслабиться, не преминул тут же ею и воспользоваться в более чем полной мере. Обладая необыкновенной ленивостью характера, а в особенности к вещам вовсе меня не интересующим, потихоньку перестал учить уроки вообще. При ответе же у доски научился исхитряться перескакивать на другие темы так удивительно ловко, что учителям, ставящимся этим в положение между срывом урока и попыткой ничего не заметить, не оставалось ничего иного как делать вид, что они не замечают никакого подвоха. А там и относились к этому нормально – ну, мальчик больной, мол. Что с него возьмешь?

Вернувшись же впоследствии в родную и чуть ли ни до слез любимую школу, уже полностью лишившись привычки готовить домашнее задание, нахватал поначалу за свои изыски уйму двоек. И лишь, наконец, поняв, что здесь такие номера не проходят, попытался приступить к зубрежке проходимого материала.

Но вот незадача: за выученное прекрасно подготовленное домашнее задание мне вдруг стали ставить тройки. И я не понял тогда – почему. Но это и сегодня осознать нелегко. Ведь практически везде, и сегодня, после двойки всегда можно получить и пятерку. Если, конечно же, учитель не страдает при этом какой-нибудь маниакальной предвзятостью к испытуемому ученику.

Но в том, вероятно, заключается жизнь именно в военном городке – кусочке территории, где принципы главенствующей в стране системы доведены просто до абсурда. А система гласит о том, что если человек споткнулся и упал, то ему не руку следует протянуть, но добить – пристрелить, чтобы не скулил. То есть винтик механизма системы дал сбой – в строю вместе со всеми, видите ли, – идти не пожелал, как предполагалось, – дружно и в ногу. А к отступлению от нормы может быть применено системой лишь единственная мера воздействия – пресечь и примерно наказать. Вот они и решили ко мне свою излюбленную меру наказания применить – втоптать в грязь.

Но, при этом, не поняли, что я им не лошадка извозная, которую принято плеточкой по ягодицам погонять: на меня где влезешь, там и слезешь.

Конечно же, поначалу попыхтев преизрядно, готовя своим деспотам зубрежкой домашнего задания возможность плюнуть мне в лицо, заполучив этот плевок и осознав его неизбежность, я понял, что обществом этим странным отвергнут. И для меня в тот момент было понятно: навсегда.

Другой был бы убит и втоптан в грязь. Но меня эдакая микроскопическая неприятность не очень-то и проняла. Общество меня отвергло? Ну что ж, тем хуже для него. И вместо униженного выклянчивания места под солнцем, что от меня, как изгоя, теперь все и ожидали, учительствующему персоналу пришлось столкнуться с достаточно непривычным выходом из-под пресса: я махнул на них на всех рукой и перестал готовить уроки вообще. Ведь на трояк уж все равно, как ни то, и абсолютно ничего не зная – отбалтаюсь без проблем: благо язычины, длиннее, чем у меня, никогда не существовало, наверное, и в природе. И учить для этого ничего не требуется вовсе. Вот и чудненько – можно устраиваться поудобнее – и отдыхать. А если кто-то рискнет вызвать меня к доске, то я им такой цирк устрою, что сами не рады будут: класс будет трястись от хохота, а сам рискнувший со мной справиться педагог будет в нетерпении поглядывать на часы – ждать, когда же раздастся спасительный для него звонок. И долго этот спектакль, в качестве анекдота, будет еще гулять по школе, вгоняя в краску педагога, порешившего проверить меня на вшивость по части владения словесностью.

И, хоть и был в последней четверти 5-го класса почти отличником (четверка лишь по русскому языку), в дальнейших хитросплетениях своей биографии, по части поползновений происков насильственного по своему характеру Всеобуча, в своем активе имею лишь одни коридоры: вызовы родителей, постановку на вид, угрозы исключений из различных учебных заведений, лишенство в получении стипендий и т. д. И тетушке Лени, благополучно проживающей во мне по тем временам в полной своей безбедности, худо приходилось лишь в самых крайних обстоятельствах – когда в руках родителей, наконец, появлялся такой тонюсенький ремешок от воинского папиного чемодана. Лишь в такой ситуации осада крепости, которую я постоянно выстраивал от всех мешающих моему «заслуженному» отдыху препон, заканчивалась полной капитуляцией. Летящие тапочки, словно пули у виска, толстенный папин ремень, и даже с бляхой, – все нипочем – упрямства моего перешибить ну никак были не в состоянии. Вот только этот скромный с виду тонкий ремешок…

Но общую битву за свои мозги, пусть и терпя временные неудачи, я все же выиграл. И очень тому безконечно рад теперь – не забил голову свою мусором суррогата безсмертных марксистских теорий и в особенности Главных знаний – о природе вообще и о природе человека в частности.

И ведь как могли бы втолковать мне, безнадежно прозевавшему весь этот скучнейший тягомотнейший урок, прекрасно пропутешествовавшему в это самое время в мире своих иллюзий, что не только я якобы являюсь потомком обезьяны, имеющий достаточно специфическую на рассматриваемую тематику фамилию, но и все остальные ученики моего класса?

Ну, они-то дело совсем иное – пускай хоть к медузам себя приравнивают, но меня – не тронь! И дальше лег бы себе на парту досматривать прерванные размышления о соисканиях сермяжной правды назначения русской интеллигенции. Так что к слишком заведомым глупостям, мною пропущенным, а потому и жестко проигнорированным, отношение было однозначным. Правда, не скрою: несмотря на общее нерадение к наукам, имел все же повышенное пристрастие к изучению истории, а попутно и к необходимой для нее географии. Но это лишь для того, чтобы путешествия мои были более интересными и насыщенными действительными событиями. Я ведь, собственно, не просто ворон ловил, но путешествовал по южноамериканской сельве с Фоссетом среди ночных хищников: ягуаров, вампиров и чудовищных тридцатиметровых анаконд. Посещал стоянки каннибалов Карибских островов и Новой Зеландии, путем белых доколумбовских пришельцев проходил по землям мая, инков и ацтеков. А затем, вместе с Туром Хейердалом, садился на древнюю перуанскую лодку из папируса и отплывал к загадочным истуканам Пасхи. Далее шли высеченные в неприступных скалах замки, американские, египетские и китайские пирамиды, загадочный сфинкс, таинственная Лхаса, поиски чаши Грааля…

Много всего неизведанного творилось по тем временам. Да и журналы постоянно освещали очередные открытия, странным образом полностью не вяжущиеся с программой навязываемых нам учебников. Вот и берестяные грамоты, например, сообщают нам о нашей поголовной грамотности в те еще самые времена, когда якобы просветившие нас чем-то таким особенным «ученые немцы» барахтались еще чуть ли ни в каменном веке: безграмотные, грязные и кровожадные. Как после этого верить тому, что пытаются в нас впихнуть родимые до слез учителя?

Книжки глотались с завидным аппетитом, с лихвой заполняя обширнейшие ниши головного мозга, не страдающие при этом переизбытком кишащих в нем хромосом, инфузорий и катангенсов. Кстати, не знаю как кому, а мне все эти никчемнейшие нагромождения общих знаний Всеобуча так в жизни пока и не пригодились. Да и нужны ли они кому? Ведь хромосомы с амебами способны заинтересовать лишь исключительно биолога, отрешенного от мира спецификой своего странного пожизненного хобби, а катангенсы должны бы тешить больное самолюбие лишь безнадежно конченых математиков, с головой зарывшихся в хитросплетениях теорем. Кстати, так ведь я ж, помнится, за всю группу задачи по высшей математике решал, и в общих чертах обыкновенной-то не зная.

Но кому они нужны эти премудреные никчемные ребусы, когда нас в этом мире самому необходимому никто не только не обучал, но и не пытался этого делать еще и в самом своем зачатии? Ведь мы о своем древнем наречии, которым создан мир, знали только то, что на нем когда-то, причем достаточно недавно, разговаривали наши пращуры. И он на сегодня, замененный современным жаргоном, то есть так называемым «языком Пушкина», учебными программами, чисто умышленно, забыт напрочь. Так что язык свой родной, а народ когда-то и именовался – язык, к стыду своему, не знаем. Потому загадочная страна Русь от нас, не помнящих своего родства Иванов, с каждым днем все отдаляется и становится все менее понятной ее поистине, что выясняется, вселенское предназначение, которое наши «учителя», сознательно или безсознательно, но долгие ученические наши годы пытались от нас утаить.

Но, если честно, они и сами об этой лишь теперь вновь для себя открываемой нами древнейшей на земле стране, имя которой былинная Святая Русь, что находилась в Палестине, а не на Русской равнине, знать ничего не знали и ведать не ведали. Хоть некоторые из них частенько и догадывались, что информация им предоставляется чрезмерно однобоко, а потому следовало бы, по-хорошему, эту информацию основательно пересмотреть.

Для чего именно сегодня практически не имеется никаких препон (если не считать препонами стоящих на позиции «тысячелетней рабы» многомиллиардные вложения в наш обман со стороны фондов Сороса или Карнеги). Но сейчас, все же следует оговориться, Правду говорить можно (если ее кто-либо услышит – многие, к сожалению, ее не хотят и знать).

Но в былые времена проблем было куда как много больше. За высказанную правду людей сажали в лагеря, в психушки, расстреливали. Потому большевицкая ложь всеми была усвоена, зазубрена и семидесятилетие существования сооруженного раввинами советского голема вдолблена нескольким поколениям жителей СССР.

Но кто отобрал у нас нашу историю и наш родной язык? Кто сконструировал из нашего в древности самого грамотного народа эту столь шокирующую сегодня своей ущербностью дворнягу?

Прежде всего, следует сказать о власть предержащем в нашей стране обществе, существовавшем здесь до большевицкой революции. Ведь именно оно в ответе за то, что здесь в те времена произошло. Именно верхний слой, хоть и жилось ему здесь более чем припеваючи, заигравшись в масонскую конспирацию, не заметил, что засунул этими своими неумными играниями в том числе и свою собственную голову в петлю. Которая, затем, и затянулась на шее этой бездумной сдобренной чужебесием головы в виде всепожирающего смерча кровавой революции.

Но если бы раздувшие этот пожар лица были бы хоть немножечко предусмотрительнее, они бы знали, что гидра революции с завидным постоянством пожирает в первую очередь именно своих созидателей. Ведь слою этого странного общества, именовавшегося высшим, от скуки, всегда хотелось поиграть с таким заманчивым модным на Западе ветерком свободы. И никто из вступивших в масонство членов этого общества никогда и в снах своих самых кошмарных не подозревал, что, посеяв освежающий дающий дышать свободнее воздушно легкий бриз, можно, в конце концов, пожать дикую разбушевавшуюся не в меру стихию в виде бури, эдакий смерч лютой гидры безумствующей революции.

Вот и здесь вечно гоняющиеся за коварным призраком моды западнически настроенные дворянчики, не подозревая подвоха, лихо подставили свои да и чужие свободные от их заблуждений головы под кровавые гильотины «русской» революции.

Но, что интересно, русских руководителей эта революция не имела точно так же, как революция французская не имела во главе своей французов. Потому и правила грамматики были исковерканы в пользу захвативших власть инородцев. История же подверглась просто тотальному искажению – благо далеко в поисках залежалых работ на эту тему рыскать не пришлось. Ведь уже со времен Лжедмитриев становится модным хаять себя и хвалить при этом заграницу. Причем, впоследствии такое положение дел даже узаконивается: за основу нашей истории сегодня принято считать кощунственно порочащие нас сочинения наших же ненавистников – немецких лжеисториков времен Екатерины II. Есть ли во всех их бреднях хоть капля правды о нас?

Вот и изучай всю эту галиматью сидя на школьной скамье. Ведь отыскать правду без надежного путеводителя ох как нелегко даже сейчас и, к тому же, взрослому человеку. А каково ребенку – и тогда?

Мне же в этом вопросе, в свое время, несказанно повезло. Удалось отстоять свою голову от насильственного проникновения в нее чьих-то достаточно и по тем временам слишком неубедительных идей.

Пришлось, правда, преизрядно потрудиться с техникой не пускания в мозги всякого ученического мусора. Для чего удалось овладеть древней техникой общения с окружающими Юлием Цезарем: искусством размышления над какими – то достаточно важными вещами в момент машинального записываемого в тетрадь проходимого (мимо моей головы) учебного материала.

Потом, как выяснилось, конспектировать своей рукой оказалось очень полезным делом: меня уже не раз собирались отчислять, когда лишь беглый просмотр конспекта помогал избежать удалению из очередного учебного заведения. Нашпигованный записанными своей рукой каракулями (а иные просто не умел разбирать) я отвечал практически на все задаваемые мне вопросы, от чего у некоторых из особо меня патологически ненавидящих учителей чуть порок сердца не случался. Однако стоило мне только хлопнуть дверью покидаемой аудитории, как голова, сразу же, прекраснейшим образом от всей за пару дней набитой в нее дребедени (для меня: кому-то, может быть, она и необходима) мгновенно пустела. Потому можно было раскрывать по следующему предмету конспект и начинать лихорадочно впихивать в голову уже записанную в нее очередное о чем-то там таком учение. И все повторялось вновь.

Потому-то засоренность головы, из которой в мусоропровод выкидывалось все лишнее с завидным постоянством, была поистине минимальной. Что и позволяло продолжать свое обучение в отрыве от учебы, на которую приходилось продолжать тратить драгоценное время.

А что делать? Ведь у нас принято учиться…

Но и закончилось все тем, чем и обязано было закончиться: скучной жизнью. А какой ей еще и быть, если как бы ни старался осознать ее смысл – информации-то все равно – маловато будет.

Потому потребовалось время, очень много времени, чтобы все же раздобыть какие-то пусть и отрывочные сведения обо всем том, к узнаванию чего стремился изначально. И вот появились «новые веяния» загнивающего социализма – перестройка. Даже не для расшатывания существовавшей тогда системы, но для полного разгрома ее (а вместе с ней и самой страны) в ту пору разрешено стало все. Но и здесь, на развалинах, оказалось, что нет худа и без добра. Появилась масса информации, до того момента упрятанной глубоко и надежно правящей партийной элитой.