Сколько прошло дней после её нового рождения? Кажется, она сбилась со счёта. До чего ж противно есть морковное пюре и одновременно слушать восторженную болтовню рыжеволосой Глафиры. Якобы подруги, но… подтвердить этот факт некому. Впрочем, как и опровергнуть.
А вспомнить её Алевтина не могла, как ни старалась.
– Это чудо какое-то, Альк, ей-богу! Я уж и верить не смела в твоё возвращение. Что у этого… ловеласа получится, а поди ж ты!
– У кого получится? Ты о чём? Или, вернее, о ком?
– У Арсения, мужа твоего, – вытаращила глазёнки-дырочки подруга. – Вымолил, выходит, у Боженьки он твоё выздоровление. И на том спасибо…
Странно как-то… Вроде, судя по отражению в зеркале, по ощущениям, она живёт на свете давно, однако вспомнить ничего и никого не может. О каком Арсении говорит эта рыжая Глафира? Нет, ей объяснили, что у неё есть муж и дочь. Мужа как раз зовут Арсений, а дочь – Светланой. Только ей от этого ни холодно, ни жарко. Внутри ничего не вздрагивает, не колышется.
Вот и сейчас – чувствует, что надо бы поддакивать Глафире, выражать ответную реакцию на её эмоции, но смысла в этом никакого не видит. И молчит, глядя в одну точку. Может, оказавшись дома, в привычной атмосфере, она вспомнит что-то. Так, во всяком случае, считает Юрий Титович, её лечащий врач. Только что-то сомневается она.
– Не верила я, что ты будешь расплачиваться за его закидоны…
– Какие ещё закидоны? Ты о чём?
Глафира внезапно напряглась, словно почувствовала кишечный спазм, потом покачала головой:
– Наверное, оно и лучше, что ты ничего не помнишь, и ничего, стало быть, не знаешь. Будешь как с чистого листа жить. Я тебе немного завидую.
– Нашла чему завидовать. Никому не посоветую, даже врагу своему! Кстати, ты хотела про закидоны Арсения рассказать, – напомнила она подруге, но та, глубоко вздохнув, скорчила гримасу:
– Захочет – сам всё расскажет. Вон ты какая бледная ещё, зачем я буду всё на твою неокрепшую голову вываливать! Когда-нибудь… позже. Потом.
– Ну-ну, дело твоё, – Алевтина пожала плечами.
Неожиданно подруга оглянулась, не подслушивает ли кто, поманила её пальцем, обняла рукой за плечи и зашептала в самое ухо:
– Ты уж прости, не удержалась я тогда. Выложила ему всё, как на духу. Ну, про тот случай, когда ты… Это самое… Руки на себя чуть не… Арсению твоему и разболтала всё… Хотя у нас уговор был, я перед Господом поклялась, но нарушила, выходит, клятву… Арсений твой тогда в палате, что напротив, лежал. Ты, значитца, в реанимации, а он – тамочки. Весь бледный такой, как и ты же. Переживал за тебя не на шутку. Ой, переживал…
– Погоди ты молоть, – оттолкнула она Глафиру. – Про какой такой случай, что ты несёшь?! Ничего такого я не помню. С какой это стати я руки на себя буду… Не было этого!
– Ты действительно не помнишь? – губы подруги пару раз дёрнулись и скривились, как перед судорогой. – Слушай, а ты не гонишь тут мне? Я ж тебя из петли вытащила! Кое-как откачала! Отварами всякими отпаивала…
– С чего мне гнать? И в какую сторону гнать-то? Я на днях, можно сказать, с того света вернулась, а ты уже пытаешься меня уличить во лжи? Не рано ли?
– Да если б у меня в жизни такое случилось, я бы помнила об этом всегда, и на том, и на этом свете. Что бы со мной ни стряслось. А ты не помнишь…
Вот это новости… Она хотела покончить с собой. В той жизни, о которой не помнит ничего. С каждым днём жить становится всё интересней. Точнее – с каждой минутой.
– Что ж он не приходит? Арсений этот… Где он? Все про него только и говорят… Когда я его увижу? Посмотреть хочется. Муж всё-таки!
– Я же говорю, молится он, – начала Глафира перебирать в руках холщовую сумку, из которой несколько минут назад выудила пакет с апельсинами и грушами. – Не все ещё грехи замолил, значит, не надо ему мешать. Как освободится – сам появится.
– Когда ж он успел так нагрешить-то?
– У вас совершеннолетняя дочь, – костлявый палец сделал пируэт в спёртом пространстве палаты. – Всё это время и грешил… Достаточно… вполне… Может, и до этого, я не знаю.
– Странно… почему я это не помню?!
– Вспомнишь ещё, какие твои годы! Давай поправляйся, – Глафира суетно засобиралась, чмокнула её в щёку. У самого выхода остановилась, обернулась и, подмигнув, выпалила: – А не вспомнишь, так я помогу.
Поскучать в одиночестве не получилось. Не успела закрыться за подругой дверь, как в проём втиснулась угловатая физиономия Юрия Титовича. Зачем-то сняв колпак, он умудрился при этом выронить историю болезни Алевтины. Рентгеновские снимки, вложенные в неё, разлетелись по крашеному полу. Один из них «доскользил», словно «камень» в кёрлинге, до ног Алевтины.
Свою историю она стала узнавать ещё вчера. По толщине, разумеется. Ни в какой другой не было столько анализов, записей, рентгеновских снимков и ещё всякого, названия чему она не знала.
– Странная вы, Алевтина Евгеньевна, непонятная, – начал он после того, как собрал все снимки и уселся на стул возле её кровати. – Я бы сказал – загадочная. После того как вы пришли в себя, мы сделали кое-какие анализы, УЗИ, рентген…
– Что-то я не пойму никак насчёт загадочности, Юрий Титович. Вы мне комплимент сделали или как? Я могу на что-то надеяться?
– Раз вы шутите, значит, дело идёт на поправку. А про непонятность я заикнулся в связи с данными УЗИ, рентгеновских снимков и всего остального. Они у вас в полном порядке, понимаете?
– Понимаю, – кивнула Алевтина, поправив волосы. – Не понимаю только, что в этом странного. Чем вы недовольны?
– У вас была вообще-то тяжелейшая черепно-мозговая травма с ушибом головного мозга, переломом голени, разрывом селезёнки… Однако этого ничего сейчас не видно на снимках. Ваши кости целёхоньки, как это ни странно… Как будто переломов никогда не было. Зачем тогда был нужен гипс?
– Это вы у меня спрашиваете? Кто из нас доктор – я или вы?
– Нет, скорее – у себя. Это в моей практике впервые. Поначалу я решил, что снимки перепутали, но потом рассмотрел, что это ваши рёбра и ваша голень. Полный атас!
– А я думаю, почему Юрий Титович мне не верит, что у меня ничего не болит?! – всплеснула она руками и тут же устыдилась своего жеста. – Теперь понимаю, что неспроста вопросы эти…
– То есть, вы действительно проснулись как после ночного сна?
– Честно вам признаюсь, что не помню, как это – просыпаться после ночного сна. Я вообще ничего не помню из своего прошлого. Говорят, у меня есть муж, дочь. А я ничего этого не помню! Словно три дня назад появилась на свет. Мне от роду три дня! Относитесь ко мне, как к новорождённой.
Доктор поднял один из рентгеновских снимков, какое-то время рассматривал его на просвет, потом доверительно признался:
– Ничего не понимаю, честное слово. Как будто кто-то стёр из вашей жизни и эту катастрофу, и переломы, и всё… понимаете?! Этот кто-то отмотал назад время и пустил его в другом направлении.
– Вам бы фантастические романы писать.
– Не исключаю такого варианта развития событий, – как показалось Алевтине, ответил доктор на полном серьёзе. – Кстати, в свете открывшихся обстоятельств не могли бы вы припомнить… А что было до подъёма с глубины? Вы мне рассказывали, что оказались на дне Марианской впадины, а потом стали быстро подниматься. Помните?
– Разумеется, помню.
– Как вы там очутились, в этой глубине? Что предшествовало?
– Увы, ничем не могу вам помочь, – Алевтина беспомощно развела руками. – До этого момента я находилась как бы в утробе матери. Разве новорождённый ребёнок может помнить такие подробности?
– Возможно, дома что-то прояснится…
– Мы уже говорили с вами на эту тему. Вспомню кого-нибудь, возможно, но причина идеально сросшихся костей, мне кажется, так и останется за семью печатями. Мистикой. Кстати, Юрий Титович, вы случайно не знаете, где мой муж Арсений? Вы с ним знакомы, насколько я понимаю.
Доктор несколько секунд пристально смотрел на больную, после чего едва заметно кивнул. Его лицо осунулось, посуровело.
– Да, когда вас привезли, я осмелился позвонить ему с вашего мобильника. Уж извините.
– Не извиняйтесь, это был абсолютно объяснимый поступок в той ситуации. Я ему тоже звоню сейчас по несколько раз за день, но его телефон находится постоянно вне зоны доступа.
– Не могу знать, где он сейчас. Его исчезновение более чем странно. Видимо, он настолько занят, что не может отлучиться ни на минуту. Он профинансировал ваше пребывание у нас, решил все организационные вопросы. Полгода назад, в апреле. Потом исчез, строго-настрого запретив отключать вас от аппарата, пока не вернётся.
– Что же в этом странного?
– Он как будто предвидел ваше пробуждение. Категорически настаивал, чтобы не отключали. Если бы не его настойчивость, признаюсь… Вы бы до майских праздников не дожили.
– Так где же он? – потеряв терпение, всплеснула руками больная. – Неужто перед тем, как исчезнуть, он никак не намекнул вам – куда, в каком направлении… Не верю, этого не может быть. Не по-людски!
Доктор положил руку себе на карман, из которого торчала авторучка:
– Как на духу говорю, никто в этой больнице, и я в том числе – не верили в то, что вы придёте в себя. Разве я думал, что он исчезнет на полгода? Думали, на недельку-другую, не больше. Ещё эта подруга ваша, Глафира, кажется, – она приходила периодически и капала нам на мозги, что мы не имеем права отключать без согласия мужа. Тем более что за всё заплачено. А уж исчезновение следов переломов, рассасывание рубцовой ткани – это совсем за гранью моего понимания.
– Но ведь скоро вы, Юрий Титович, меня собираетесь выписывать, не так ли? Можно узнать, когда?
Доктор нахмурился, поднялся и, буркнув что-то типа «Об этом пока рано говорить», направился к выходу.
Хватит посещений на сегодня! Слышите?! Ей требуется отдых! Она устала от новостей, от людей, от всего! За один день узнать столько нового! Какая психика выдержит такое?!
К тому же ей нужно сосредоточиться, понять, что за жуткие коросты до сих пор маячат перед глазами. На фоне песка и пены, на фоне воздушных пузырьков. Она давно вынырнула из воды, давно поднялась со дна океана, а два безобразных буруна, две развёрстых пасти продолжают мерещиться в самые неподходящие для этого мгновения. К примеру, если она долго глядит на больничную стену или в окно на серое осеннее небо.
Алевтина решила пройтись по коридору.
Итак, если верить Микульчику, почти полгода назад её, всю в кровоподтёках, со сломанными ногами и рёбрами, под капельницей везли на каталке по этому коридору в направлении реанимации. До этого она лежала в апрельском месиве на проезжей части. До этого – переходила дорогу в неположенном месте.
Всё. Где она была до аварии, как протекала её жизнь за день, за час до того момента – покрыто мраком. Рассеется ли этот мрак когда-нибудь?
Её внимание неожиданно привлёк выходящий из лифта седовласый статный мужчина с букетом белых роз. Он не был похож на посетителя. Кроме цветов в его руках больше ничего не было.
Алевтина смогла его хорошо рассмотреть.
Дорогой костюм, туфли, часы, перстень – всё выдавало в нём респектабельного и преуспевающего человека.
Окончательно её сбила с толку фраза, которую седовласый адресовал сидящей за столом медсестре:
– Я очень извиняюсь, но как мне найти больную Варенец? Говорят, она недавно вышла из комы. Мне бы очень хотелось с ней побеседовать.
Алевтина застыла вполоборота к обладателю букета, пытаясь расслышать ответ медсестры. Потом спохватилась и едва не бегом направилась к себе в палату.
Благостное впечатление о седовласом вмиг рассеялось, когда, пару минут спустя, будучи с ней наедине в палате, он признался, что сидел за рулём того джипа, который сбил её в далёком апреле.
Звали пришедшего Ян Макарович Кривцев. С его слов выходило, что он – виновник всех её несчастий. Ну, если не всех, то последних – точно.
– Понимаете, – сбивчиво начал объяснять он, после того как для букета нашлась небольшая ваза на подоконнике, – тогда я очень торопился в аэропорт… Надо было успеть в Бельгию на симпозиум… Потом мне предложили работу, контракт… Я не мог… Никак нельзя было опаздывать.
Она слушала его бархатистый баритон и чувствовала, как злость и обида, появившиеся в первые секунды, утекают из неё, как вода из засорившейся раковины после прочистки.
– Вы не заявляли в полицию? Сидя тогда в самолёте в ожидании взлёта, я мысленно готовился к тому, что за мной придут, выведут под белы рученьки, но… этого не произошло. И я улетел.
– Я была вообще-то в коме, – развела она руками. – Ян Макарыч… Странно, что вы появились спустя полгода. Я совершенно не помню подробностей, могла за это время сто раз умереть. И вообще ничего не помню.
– Из-за границы я интересовался, отслеживал новости, но ничего узнать не удавалось… В конце концов я понял, что не могу больше находиться в неведении. И приехал.
– От меня-то вы что хотите?
– Хочу узнать, собираетесь ли вы возбуждать уголовное дело. Вот он я, собственной персоной. Никуда скрываться не собираюсь, честно признаюсь, что был за рулём в тот вечер… Готов повторить это на суде под присягой. Ну, в общем, вы всё знаете. А разыскал вас и признался, потому что больше не могу так.
– Ян Макарович, – попыталась она остановить его. – Я не собираюсь, поверьте… Я ничего не помню… Жду – не дождусь, когда можно будет вернуться домой, в свою квартиру, может, там всё прояснится… Считаю денёчки, когда меня отпустят. Говорят, у меня есть муж и дочь. Но… я не помню их. От этого очень страшно. Дико! Как-то не по-человечески. К тому же мне мерещится какая-то мерзость. Ни на что не похожая.
Посетитель улыбнулся, сложил ладони лодочкой и опустил глаза.
– Я сочувствую… Думаю, у вас всё наладится, с вашей семьёй всё будет в порядке. Найдутся и дочь, и муж. А теперь вернёмся к тому, ради чего я, собственно, пришёл… Ради чего я вернулся в эту страну. Так вот, если вы не собираетесь заявлять, в таком случае на ваше имя будет открыт счёт в банке, на котором окажется достаточно круглая сумма денег. Её вы сможете снять в любое время.
– Мне не нужно ничего, – вспылила Алевтина, но седовласый приложил палец к губам.
– Прошу вас, не отталкивайте… меня. Не пренебрегайте моей помощью. Это даже не помощь, а искупление. Возможно, это больше надо даже мне, нежели вам.
– Уходите, слышите! – она указала седовласому на дверь. – И больше не появляйтесь в моей жизни!
Он поднялся, хрустнув коленками.
– Хорошо, я уйду. Сейчас уйду… Но с вами свяжутся…
– Убирайтесь! – Алевтина запустила в него подушкой, он ловко поймал её и положил на ближайшую кровать.
Когда она осталась в палате одна, дала волю слезам.
О проекте
О подписке