Она попыталась скинуть его руку со своего плеча, выскользнуть из-под нее, но не тут-то было: словно чугунными клещами он впился в нее, и не отпустил, пока не вывел на крыльцо. Многие из попадавшихся навстречу пытались заговорить с Байгуловым, но он жестами показывал, что говорить сейчас не может.

Оказавшись с ней на крыльце, виновато пожал плечами:

– Ты не обижайся, не все тебе пока видеть можно, со временем ты поймешь. Сейчас ступай домой, и еще раз все обдумай. Я понимаю, это не просто – от отца отречься. Но… выбора нет, и обратного пути потом не будет. У нас вообще – прямая дорога, ты знаешь. Только в одну сторону.

Дарья кивнула и направилась прочь от конторы. Но, отойдя несколько саженей, обернулась: Байгулова на крыльце не было. Оглянувшись и не увидев ничего подозрительного, она вернулась и прошмыгнула в дверь. Коридор, по которому они только что шли с ГПУшником, был пуст. В него открывались двери кабинетов, она насчитала их четыре. Из ближнего донесся резкий голос Байгулова:

– Ты зачем в правление привел эту образину? Народ пугать?

– Товарищ уполномоченный, я думал… – начал оправдываться сиплый голосок, но был прерван.

– Думал он! Чем думал?! Убирайся!

Из кабинета выскочил безусый красноармеец с винтовкой через плечо, увидев Дарью, остолбенел ненадолго, потом махнул рукой и пошел мимо. А из кабинета донеслось:

– Ну, что, кулацкое отродье, будем говорить по-хорошему или на дыбу пойдем? Повторяю, у меня к тебе два вопроса: где дислоцируются остатки банды? И кто возглавил банду после смерти Храпа?! Я знаю, он из местных, кто он? Говори, падаль! И не ври, что не знаешь!

Дарья заглянула в кабинет и невольно вскрикнула от ужаса, узнав в опухшем от кровоподтеков и ссадин, стоявшем кое-как на коленях, со связанными руками, бородаче своего отца. На лице Петра Фомича не было живого места, впалые глаза отрешенно глядели сквозь Дарью, не узнавая ее.

– Кто впустил?! – рявкнул Байгулов, оглянувшись. – Я же просил идти домой, подумать. Даша! Зачем вернулась? Ты всегда такая своевольная?

– Тятька! – Она кинулась к отцу, но наткнулась на стальную фигуру Байгулова, принялась колотить его, исступленно крича: – Пустите меня к тятьке моему! Что вы с ним сделали, сволочи?! Гады!!! Гады!!!

ГПУшнику ее удары были не больнее комариных укусов. Он без труда вытолкал Дарью из кабинета.

В коридоре схватил ее за плечи и встряхнул так, что у девушки все поплыло перед глазами.

– Ты никак не уймешься, как я погляжу! Прекратить истерику быстро! Это приказ! Разве такой размазне можно доверить комсомольскую организацию?! Ты слюнтяйка мелкобуржуазная, а не лидер молодежи.

Дарья продолжала всхлипывать, то и дело повторяя:

– Садисты вы, я вас ненавижу! И… никогда не прощу…

Она не заметила, как рядом с ними оказался Гимаев. Увидев его, Байгулов поручил секретарю партячейки проводить девушку до дома:

– Ни на шаг не отпускать! Можешь даже в кровать уложить, дать выпить чего-нибудь успокоительного. Отвечаешь головой, короче!

– Будет сделано, Назар Куприяныч! – отрапортовал Илюха, беря ничего не соображающую девушку за локоть. – Пойдем, сударыня. Мне тебя передали на поруки.

Как они вышли из правления, как дошли до дома – она не помнила. Фараон выскочил из конуры, собираясь зайтись грозным лаем, но, увидев хозяйку, завилял хвостом.

Поднявшись на крыльцо дома, Дарья чуть слышно прошептала:

– Может, и Байгулов так избил моего тятьку, а, может, и ты… За ту плеть, когда он тебя ночью полосовал… Если это сделал ты, запомни, ты трус, Илья… Подлец и трус!

* * *

Манефе где-то удалось раздобыть немного картошки и лука. Возле сарая Федор развел небольшой костерок, и к вечеру они полакомились печенками. Федор рассказал, как залезал на чердак, прятал сундук с таракановским добром. Когда заикнулся про сломанную лестницу, Манефа насторожилась:

– Починил?

– Нет, – растерянно протянул он, чувствуя, как непрожеванная картофелина становится поперек горла. – Не до того было.

– Ты чо, Емельяновна сразу догадатся – кто-то поднимался по лестнице, надо починить… И побыстрей бы. Давай, я ее вызову, отвлеку, а ты в это время… того, сколотишь…

– Угу, ни инструмента под рукой, ни заготовки… Как починю-то? На соплю, чо ли, приклею?

– Подготовься, чай, мужик!

В этот момент скрипнула калитка, и вскоре на свет костерка вышел спасенный Назар Байгулов.

– Вот вы где. Картошечку печем… Добре! Это по-нашему!

Метнувшийся было в сарай Федор замер в напряженном ожидании.

– Вот, значит, ты какой, спас мне жизнь, и в сарае ютишься. Назар Байгулов добро не забывает никогда. Вот и сейчас пришел сообщить радостную новость.

Он подошел и пожал руку Федору. Потом подсел на корточки к огоньку, достал кисет, набил и раскурил деревянную трубочку, которую по солдатской привычке носил за голенищем. И Федор, и Манефа уловили сразу же сладковатый махорочный аромат.

– Каку таку новость? – спросила за Федора, который, похоже, забыл все слова, Манефа.

– Возвращайся-ка ты, Федор, – поднявшись в полный рост, укутанный махорочным дымом, Байгулов сделал взмах рукой, словно пытаясь обнять все задремавшее Огурдино. – К себе в дом и живи в открытую, никто тебя больше не побеспокоит. Думаю, надо записаться в колхоз, а то и ко мне в ГПУ приходи. Крепкие хваткие мужики навроде тебя нам очень нужны.

Федор случайно бросил взгляд на окна дома и отчетливо разглядел в одном из них непричесанную седую голову Емельяновны. Байгулов поймал его взгляд, повернул голову в ту же сторону и закашлялся, подавившись дымом. Голова Емельяновны враз исчезла из окна.

– Пойдем прогуляемся, Федор, – когда прошел приступ кашля, ГПУшник тронул его за локоть и пошел в сторону околицы. – Разговор к тебе есть, откладывать боле не имею права.

– Отчего ж не прогуляться, – хрипло ответил Федор, направляясь за Байгуловым. – Можно. Только далеко?

– Слава богу, голос твой услышал, – обернувшись к нему, весело произнес Байгулов, – а то подумал, что ты немой. Нет, недалеко. До твоего дома. Ты не против?

– Не против.

– Понимаешь, у меня в Огурдино пока не на кого опереться, все какие-то нервные, ощеренные… Оно и понятно, такой пожар пережить не каждый сможет. Но время не терпит, необходимо начинать работать. А конкретно: организовывать колхоз, обобществлять скот. Чтоб большинство… подавляющее! огурдинцев стали колхозниками. Таковы показатели, с которыми мы должны встретить следующую посевную. Понимаешь? Но это общие задачи, а у нас с тобой задача – никак нельзя допустить, чтобы повторилось то, что случилось на днях…

Они брели, беседуя, в потемках под редкий лай собак, как два приятеля. Байгулов попыхивал трубочкой, рассуждал, изредка останавливаясь. Федор подумал, что, если кто-то сказал бы ему хотя бы неделю назад, что такое случится, он бы ни за что не поверил. Ведь лютые классовые враги, как любил выражаться Кныш.

– Тогда здесь все горело, – подал он голос. – Полыхало огнем.

Он, Чепцов, сам и поджог, он и устроил эту преисподнюю, взорвав Чивилинские хоромы тремя гранатами. Так притворяться и изворачиваться ему еще не приходилось. Байгулов тем временем, затянувшись в очередной раз, продолжал:

– Как Еремин допустил такое, ума не приложу. Ведь у него чутье, нюх на подобные вещи. Он контру за версту чует… Чуял, вернее… – исправился, сдвинув фуражку на затылок, Байгулов. – Увы, нет теперича Глеба. И заменить-то друга некем.

– Он был в больнице в это время, – произнес Федор и сам удивился, как легко у него это получилось. Он потихоньку вползал в чужую шкуру, как бы примеряя ее на себя.

– Да, да… Я знаю… Мне рассказывали про эту историю, но вместо него кто-то должен оставаться. Вот, ранят, к примеру, меня… ты заместо меня станешь за порядком в родной деревне следить, разве нет? – рассеянно заметил Байгулов.

– Не знаю, – честно признался Федор. – Неожиданно как-то…

Вдруг Назар, словно спохватившись, заговорил жестко и быстро:

– Вот тебе первое задание, Федор, ты уж извини, но времени на всякие испытательные сроки у меня нет. Надо бы нелегально как-то узнать, какая сволочь убила моих друзей – Быкова и Еремина.

– Попробую, – кивнул Федор, почувствовав, как от услышанного в животе у него будто начинает ворочаться и шевелить клешнями здоровенный рак.

ГПУшник тем временем выбил остатки табака из трубки, засунул ее за голенище и продолжал:

– Это надо сделать скрытно и быстро. Чтобы ни одна живая душа не узнала, даже из правления колхоза. Тут что-то не чисто, я чую… А что именно – понять не могу. Никому, запомни. Могила!

– Никому-никому? – переспросил Федор для убедительности.

– Никому. Как узнаешь, доложишь мне, а я уж с ним разберусь по всей строгости. Выполнишь это задание, получишь следующее. Считай, твоя служба в ГПУ началась. Работы – непочатый край. Никто, ни одна живая душа не должна знать, что ты работаешь на меня. Мы когда-то… с Ереминым и Быковым такое вытворяли в гражданскую. Друг за друга готовы были глотку перегрызть кому угодно. А тут какая-то сволочь их обоих… Так неужто я не смогу отомстить?! Кто я опосля этого?

Федор решил, что смолчать на это будет подозрительно выглядеть, поэтому спросил:

– Вы уверены, что прикончил их один и тот же человек?

– Чует мое сердце, один и тот же. Понимаешь, их убить непросто – это закаленные опытные бойцы, дрались всегда до последнего.

Федор подумал: это точно, там, на берегу Байгулов тоже шел до последнего, готов был принять пулю в лоб за революцию. В этом они с Ереминым похожи.

– Я человек новый, со мной мужики откровенничать не станут, а ты – свой, местный. Вызнай… А у меня, – ГПУшник огляделся, сморкнулся на траву, вытер руку о галифе. – Задачка поважней имеется.

– Какая, – не выдержал Федор, – хотя, знаю – банду ликвидировать.

– Точно… По моим данным, новый главарь у них. Вот что мне покоя не дает! Поперек горла! Его арест, а, если не получится – то ликвидация – это и есть моя задача. Ладно, – Байгулов хлопнул Федора по плечу. – Ты все понял, язык за зубами, думаю, держать умеешь. А сейчас покажи мне свой дом, он теперь твой, переселяйся в него. Если кто-то навроде Гимаева или Кныша будет выступать, скажи, что это мое распоряжение.

Когда Федор приблизился к знакомой калитке, внутри появилась неясная дрожь: Варвара его не встречает, не соберет на стол, не посмотрит исподлобья, как раньше. Как он здесь будет жить теперь? Да еще с Манефой!

– Что-то ты замешкался, солдат? – обогнавший его Байгулов остановился, уперев руки в бока. – Или не признаешь?

– Жену вспомнил… – дрогнувшим голосом признался Федор.

– Ах, да. Мне рассказывали. – потупился ГПУшник. – Ты, кстати, не знаешь, кто над ней… ну, надругался…

– Знаю, конечно – не задумываясь, ответил Федор. Уже раскрыл рот, чтобы назвать имя насильника, но в последний момент спохватился. – Бандиты…

– Храповцы? Хотя… теперича они не храповцы вовсе.

– Угу, – кое-как выдавил из себя он.

– Ладно, не буду больше тебя донимать, вижу, один хочешь побыть. В общем, заселяйся. Давай пять.

Они пожали друг другу руки. Отойдя несколько шагов, Назар остановился и оглянулся.

– Кстати, наган, из которого ты пристрелил тех сволочей, я разрешаю оставить себе. Учти, ты на службе! С оружием!

С этими словами ГПУшник исчез в темноте сентябрьской ночи.

Федор остался стоять перед калиткой своего дома. По щекам его текли слезы. Около месяца он здесь не был – а чувство такое, словно вернулся из долгого изнурительного плена, и совсем другим человеком. Да уж, помотало его за этот месяц.

Прошел на крыльцо, со скрипом отворил дверь, удивившись, что никто не удосужился заколотить – входи, забирай все, что хочешь.

Вдохнул полной грудью. Что-то родное, знакомое померещилось в запахе. На миг подумал, что Варвара вот-вот выбежит в сени, бросится ему на шею. Но тишина звенела в ушах, а вокруг была кромешная темень.

Привычным жестом нащупал керосиновую «коптилку», зажег спичку. По стенам метнулись тени от березовых веников, висевшего корыта. От всего этого так веяло родным, что Федор скрипнул зубами и направился в горницу.

Даже от монотонного шипения коптилки веяло чем-то родным.

Потянув на себя дверь, уловил едва заметное движение за ней – вроде скрипнули половицы, вроде кто-то живой там…

Что, если это Варвара?! Каким-то неведомым образом вернулась с того света и решила встретить мужа. Может, и не умирала вовсе, померещилось ему все – от начала до конца.

В доме-то все по-прежнему: и запахи, и звуки.

С колотящимся сердцем открыл дверь, ступил в горницу и увидел женский силуэт на фоне окна.

– Господи! Варюха! Варенька! – вырвалось у него, губы затряслись, сердце замерло. Но в ответ раздалось совсем не то, что он хотел услышать:

– Дядя Федь, это я, Даша, Дарья Лубнина… Вы уж извините, что забралась сюда… Без вашего разрешения, не выгоняйте… Слышала, как сегодня Байгулов требовал поселить вас здесь, вот и решила… У меня к вам просьба. Одно лело важное. Помогите.

– Дашка, ты? – он поднес горящую керосинку к самому лицу незваной гостьи. – Что ты тут делаешь? И не страшно тебе?

Девушка опустила глаза и произнесла, как заклятье:

– После того, как я увидела сегодня отца, мне ничего не страшно.

– Петра? Где ты его могла видеть? Он же в лесах скрывается, в банде.

Даша коротко пересказала Федору сцену в правлении, не забыла и про то, как Байгулов ее выпроводил.

– Уж чего-чего, а мстить они умеют, – заключил Федор, качая головой. – Зуб за зуб, кровь за кровь…

– Дядь Федь, вы поможете моему тятьке? Я знаю, вы дружили когда-то. Он чуть живой, его Байгулов пытает, чтоб выдал, где скрывается банда и кто ее новый главарь. Может, вы знаете? Какая же я была дура, когда хотела отречься от него… Какая же дура.

Мотая головой, Дарья расплакалась, опустившись на широкую лавку. Федор подошел, начал гладить ее по голове.

– Отречься от родного отца? Как можно? Родная кровь ведь! Ты чо! Он тебя на свет породил, вырастил, а ты – отречься?! Ишь, удумала!

Потом Федор долго расхаживал по темной горнице, присаживался на лавку рядом с Дарьей, снова ходил. Когда-то его точно так же – раненого – утащили друзья с огорода, выходили, не дали умереть. А Петр Лубнин – настоящий мужик, пахарь, хлебороб. Надо помочь, иначе погибнет, Байгулов ни перед чем не остановится. Федор знал: если не поможет Петру – потом себе никогда не простит.

К тому же внутри ворочался червячок сомнения: правильно ли он поступил, пристрелив недавно тех двоих, спасая Байгулова. Не согрешил ли тем самым?!

Он нащупал в кармане наган, вышел в сени, снял с гвоздя моток веревки, с полки взял рыбацкий нож. Ориентировался в темноте свободно, это был его дом, его сени.

Заглянув в горницу, коротко бросил:

– Пошли, Дарья. Где его держат?