Глава вторая
Завязка, 22 октября, понедельник
Необычная клиентка, или О пользе цинизма

Конец октября в Москве – сезон непредсказуемый: порой бывает солнечным и сухим, но чаще, увы, – пасмурным и сырым. Вот и нынешняя осень выдалась плаксивой, а нынче с утра особенно пакостно. И не то чтобы холодно, но как-то промозгло, отчего на улицу выходить совсем не хотелось. Не хотелось, но надо, необходимо посетить родное издательство. А поскольку такие визиты, всегда планируемые как краткосрочные, обычно имеют тенденцию затягиваться, я заранее предупредил Ивана Макаровича, что могу задержаться, тем более никаких дел на сегодня не планировалось.

Однако так получилось, что после двенадцати я был уже свободен. Обычно так всегда и бывает: когда торопишься, минуты считаешь, как назло, накладка за накладкой, а если спешить некуда, как по заказу все складывается. Вот и нынче редактор оказался свободен, что бывает редко, да и вопросов у него ко мне не накопилось, что случается еще реже. И только я подумал, что надо бы позвонить профессору, узнать, нет ли каких указаний, как в кармане завибрировал телефон. Я не из тех, кто закачивает в «мобилу» популярные мелодии (звонить должен телефон, а музыку играть – проигрыватель), поэтому опознать абонента могу, только глянув на экран, но отчего-то сразу подумал об Иване Макаровиче.

Так и оказалось. Профессор вежливо осведомился, скоро ли я освобожусь, а узнав, что уже, кратко проинформировал: новая клиентка объявилась, записалась на три часа, так что надо подъехать. Конечно, обрадованно ответил я, скоро буду. А обрадовался потому, что, поучаствовав в паре расследований (под руководством Ивана Макаровича, разумеется, но вполне успешно, без ложной скромности говорю), я стал восприниматься в агентстве «Интеллект» не стажером, не писателем, собирающим материал, коим на самом деле и являюсь, а полноценным сотрудником.

В агентство я прибыл задолго до трех, совершенно продрогшим, так что с особым удовольствием вошел в теплый кабинет профессора, угнездился в уютном кресле и с наслаждением приник к чашечке горячего кофе, приготовленного заботливым секретарем Анечкой. Правда, вполне может статься, что придется снова выходить в эту хмарь, тем более о сути дела ничего толком пока не известно, но не всякое же дело начинается с немедленной беготни. Да и в самом худшем случае пара часов, а то и поболе, у меня точно есть. Дамочка наверняка опоздает, пока проблему изложит, пока профессор ее расспросит, все выяснит…

Однако клиентка не только не опоздала, но даже минут на десять раньше назначенного времени заявилась, что показалось мне достойным удивления, особенно учитывая, что речь шла об относительно молодой женщине тридцати трех лет от роду. Мы с Иваном Макаровичем едва успели принять по чашечке кофейку да перекинуться парой слов, как секретарь доложила, что посетительница ждет в приемной. Хотя она и пришла раньше назначенного времени, мой друг не стал разыгрывать из себя человека, занятого решением глобальных проблем, и принял ее без проволочек.

Из предварительного опроса, который секретарша обычно делает при записи нового клиента, я знал, что даму зовут Эльзой Францевной Штерн, что она довольно молода, происходит из советских немцев, имеет двойное гражданство и последнее время постоянно проживает в Германии. А я, как писатель, имею привычку перед встречей с новым человеком попытаться представить его. Так вот в данном случае не угадал. Воображение услужливо нарисовало мне пышнотелую белокурую немочку с плакатов Октоберферста, но вошедшая дама совершенно не походила на плакатный образ.

Высокая, худощавая шатенка. Не красавица, но и не урод, а как бы сказать… Никакая. Взгляд в толпе за такую не зацепится. Широкий мужской шаг, на лице ни грамма косметики. Прическа короткая, джинсы, свободный свитер, сапоги на низком каблуке, тоже, скорее, мужского кроя, да и размер ноги чуть ли не за сорок. Со спины ее вполне можно было бы принять за парня. Правда, вскоре я понял, что при желании дамочка могла бы выглядеть довольно привлекательно, только, похоже, желания такого у нее не возникало. Да еще и суровое выражение лица портило впечатление: глубокая складка между бровей, решительно сжатые в ниточку губы.

Войдя, посетительница остановилась в дверях и внимательно исследовала нас с профессором особым, по меткому определению интеллигентного слесаря Гоши из народного кинобестселлера, оценивающим взглядом незамужней женщины. Некоторое время она размышляла, переводя взгляд с Ивана Макаровича на меня и обратно, видимо, решала, подходим ли под ее задачи, вписываемся ли в условия? Похоже, подходили не очень, ибо на суровом лице Эльзы Францевны отразилось сомнение. Я уж подумал, не судьба нам сегодня обзавестись клиенткой, когда мадам определилась и, вернув лицу прежнее сурово-деловое выражение, решительно двинулась вперед.

Промаршировав к столу, Эльза Францевна поздоровалась, представилась и уселась, не дожидаясь приглашения. Впрочем, оно, без сомнения, последовало бы, Иван Макарович человек вежливый, он просто не успел, да и несколько опешил. Не привык старик, чтобы его так бесцеремонно разглядывали. Посетительница между тем извлекла из кармана пачку сигарет, решительно отказалась от угощения и, затянувшись, приступила к делу, чем еще раз меня удивила.

Я уже привык (и по рассказам профессора, и по личному опыту), что потенциальные клиенты долго раскачиваются. Особенно это касается женщин, хотя и мужчины порой при первом общении с частным детективом теряются или, говоря точнее, стесняются. Некоторые возражают против присутствия третьего лица, поскольку не так уж просто раскрывать душу, вплоть до самых потаенных уголков, перед посторонним человеком, тем более делать это не тет-а-тет, интимно, а как бы публично. Обычно Ивану Макаровичу приходилось клиента подталкивать, уговаривать, чуть ли не клещами слова вытягивать. Эльца Францевна оказалась редким исключением и, надо признать, изрядно шокировала не только меня, но и видавшего виды профессора.

В частности, она никак не отреагировала на мое присутствие, в том смысле, что своего отношения не обозначила. Иван Макарович представил меня в качестве своего помощника, Эльза Францевна кивнула, обернувшись, и более внимания на меня не обращала, пока этого не требовалось по ходу беседы. То есть приняла ситуацию как данность: раз сидит человек в кабинете, значит, так надо, и говорить больше не о чем.

– Уважаемый Иван Макарович, дело у меня не совсем обычное, чрезвычайно важное и крайне срочное.

– Да ко мне отчего-то с неспешными и неважными делами не приходят, – пробормотал профессор, видимо, тоже сбитый с толку обликом и манерой поведения посетительницы.

– Понимаю, но в любом информационном массиве, даже при кажущейся одинаковости составляющих его элементов, всегда можно расставить рейтинги и приоритеты. Так вот, прошу отнестись к моему делу как к имеющему наивысший приоритет. Я готова даже приплатить за срочность.

– Давайте-ка, уважаемая Эльза Францевна, не будем торопиться. Вы сначала мне все расскажете, а затем мы обсудим финансовую сторону.

– Извольте. Кстати, можете обращаться ко мне просто по имени. Мне так привычнее, в Германии отчеств нет, отвыкла за восемь лет, да и моложе я вас почти вдвое.

Иван Макарович издал горлом неясный звук, который при желании можно было принять за знак согласия. Но я-то ясно видел, что его несколько покоробило указание на почтенный возраст. Да, конечно, профессор прекрасно понимал, что он далеко уже не юноша и даже иной раз кокетливо называл себя стариком, но когда тебе молодая женщина этим в нос тычет, совсем другое дело, кому понравится? И зачем же так прямолинейно? Похоже, дамочка с тактом не в ладах, лепит, что думает. Эльза между тем, ничуть не смущаясь, пояснила:

– Я решила обратиться именно к вам, потому что одна моя приятельница отзывалась о вас в высшей степени уважительно, но, честно признаюсь, не думала, что вы такой старый. Ваш коллега моложе, но тоже мне в отцы годится, я даже подумывала сразу же уйти, однако вспомнила, что мозг ученого меньше подвергается возрастной атрофии, нежели мозг обывателя, особенно, если постоянно тренируется. К тому же моя проблема требует, в первую очередь, умения мыслить. Поэтому я решила остаться.

Вот тут у Ивана Макаровича от удивления челюсть отвисла, и он вошел в полный ступор. Я наверняка мало чем от него отличался. Это за кого же она меня принимает? В молодости я был хорошим мальчиком, позже, правда, испортился, но уж в семнадцать никак не мог стать отцом, не так воспитан.

– Как же мне лестна ваша оценка. – Немного придя в себя, профессор попытался подпустить сарказма, сохранять невозмутимость ему удавалось все труднее.

– Констатация факта не есть комплимент, – немедленно отреагировала Эльза Францевна и приступила к изложению своей проблемы, не испытывая, похоже, ни малейшего смущения.

– Последние восемь лет я живу в Германии, в России бываю редко, последний раз прилетала два года назад. В этот раз я прибыла третьего дня, то есть 19 октября, по приглашению сводного брата, у него и остановилась. Он сам предложил, нам требовалось кое-что обсудить. Но позавчера, то есть 20-го, мой брат, Леонид Федотович Штерн, был убит. Прямо во время празднования собственного дня рождения.

– Отравление?

– Именно. – Эльза совершенно не удивилась проницательности старого сыщика. Хотя и я об отравлении в тот момент подумал, самый вероятный способ при скоплении людей. Не застрелили же его на глазах у всех.

– И вы хотите…

– Чтобы вы, уважаемый Иван Макарович, нашли убийцу.

– Значит, у полиции, как я полагаю, подозреваемого нет?

– Увы. То есть подозреваемых полно, все те, кто присутствовали на торжестве. Нет какого-то одного конкретного подозреваемого, а вот это плохо.

– Ясно. Вы хотите лично убедиться, что убийца вашего брата получил по заслугам, а на полицию, видимо, не рассчитываете.

– Не совсем так. Откровенно говоря, судьба этого негодяя меня мало волнует. Главное, чтобы он был изобличен, а что там потом с ним случится, посадят его, расстреляют или оправдают, мне не особенно важно. Важно, чтобы его (или ее) нашли побыстрее, потому что, пока этого не случилось, мы все под подпиской, а я не могу задерживаться в Москве надолго, мне надо возвращаться домой как можно скорее, иначе поимею серьезные неприятности. А на полицию я и вправду не рассчитываю. Но не потому, что плохо отношусь именно к российской полиции, думаю, в сложившихся обстоятельствах и наша сработала бы не лучше.

Признаюсь, услышав такое, я не удержался. Забыв, что моя функция – тихо сидеть в сторонке, не встревая в беседу, воскликнул:

– Помилуйте, ведь у вас брата убили, о каких еще неприятностях тут говорить можно?

Впрочем, Иван Макарович меня не только не осадил, но даже не посмотрел в мою сторону. Он уставился на клиентку, снова открыв рот в немом изумлении.

Эльза же обернулась и начала внимательно, как бы изучающе меня рассматривать. И выражение ее лица мне очень не понравилось. Мне уже приходилось видеть такое: смесь досады и снисходительного понимания. Первый раз – довольно давно. Так посмотрела на меня мама, когда я, наивный пятилетка, поинтересовался, отчего это она, когда телефон зазвонил, попросила отца ответить и, если это Лена звонит, сказать, что ее, мамы то есть, дома нет. Как же так? Мама же дома, тетя Лена – ее подруга, а врать нехорошо, это родители мне постоянно твердили.

Вот тогда мама и посмотрела на меня именно так, как сейчас Эльза. Досадовала она оттого, что приходится объяснять прописные истины, но в то же время понимала, что ребенок еще слишком мал, многого не понимает. И снисходительно разъяснила, что врать, сынок, конечно, нехорошо, но бывают разные обстоятельства. Если бы она поговорила с тетей Леной, то не успела бы испечь мои любимые блинчики. Вот тогда я и осознал, что иногда невинная, не доставляющая никому явных неприятностей, маленькая ложь допустима. Хотя бы ради блинчиков.

Но нынче я не тот наивный малец, и то, что молодая женщина, по возрасту почти годящаяся мне в дочери, смотрит на меня так же снисходительно, как и мама сорок лет назад, мне не нравилось. Тем более что она сочла необходимым ответить на мою реплику:

– Не понимаю, чем вызвана столь эмоциональная реакция, но она может помешать работе, поэтому поясню, хотя и не обязана ни перед кем отчитываться. Во-первых, Леонид мне не родной, а сводный^[4] брат, мы впервые познакомились, когда я школу заканчивала. Во-вторых, мы никогда не были особенно близки. А в-третьих, мы все когда-нибудь умрем, вы не знали? По моему глубокому убеждению, просто так никого не убивают. Раз Леня допустил такую ситуацию, что кому-то захотелось его убить, значит, проявил неосторожность, не смог правильно выстроить отношения с окружающими.