И вот первая смерть – такая страшная и неожиданная. Все селяне с подозрением косились на двоих пришлых – именно с их приходом смерть заглянула в деревню. Неважно, что один из них – сын Златыгорки, а второй – отец его, к тому же прославленный богатырь, дружинник самого князя Владимира.
Но они принесли с собой смерть. Давно она тут не хозяйничала.
Закат догорал, огонь охватил тело Златыгорки.
«Я заново родилась», – вспомнил Илья её последние слова, глядя, как душа давней возлюбленной покидает тело и устремляется вслед за солнцем.
Молитва прочитана. Наступил миг молчания.
Илья простился со Златыгоркой, отпустил её, и теперь в сердце засела одна лишь злоба. Он пристально рассматривал каждого, кто пришёл проводить его любимую в последний путь. Илья знал, что убийца здесь. Ведь не явился же тот из леса! Ведь не Лихо это сделало и не Леший!
Это они, те, кто стоят и прикидываются невинными овцами.
Сокольник рассказал о них многое.
Суровый крепкий мужчина с раскосыми глазами, бритой головой, лишь с чёрной тонкой косичкой до шеи – кузнец Рагнейд. Пришёл на прощание один, а дома семья у него – жена с малыми детьми. Видно, чужой он на Руси – некуда даже и уйти из Пестобродья.
Баба не дородная и не худая, лицо в веснушках, из-под чёрного платка волнами волосы русые вьются – видать, ткачиха Настасья. Муж у неё лапотник, дикий, с людьми не общается – знай, дело своё делает. Только не больно и разбогатеешь с простого труда, когда на селе народу с дюжину человек всего.
Двое в крестьянских кафтанах – последние скотоводы в Пестобродье. Живут бобылями, каждую неделю на ярмарку в соседнее село вместе ездят, там, по словам Сокольника, на девок выручку тратят, на игры и выпивку, чего здесь вовек не сыскать.
Пришёл ещё оратай Данило, чересчур немощный для пахаря, на суровый взгляд Ильи. Кости будто вот-вот рубаху на плечах и в локтях прорвут. Странный мужик, глаза у него разные: один зелёный, другой чёрный. Его первого бы и стал богатырь в худых делах подозревать, да уж больно хорошо о нём Сокольник отзывался. Ну и силушки не хватило б, наверное, у старика такой удар нанести.
Есть ещё у Данилы дочка-красавица Марья да сынок Ерёмка, Сокольничий дружок.
Ближе к плетню, подальше от людей, стояла ещё одна женщина, тоже в платке, подходящем под цвет её волос, в душегрейке поверх сарафана. Признал в ней Илья знахарку Фотинью – о ней говорено было, что боялись её селяне. И тоже, как Златыгорку, стороной обходили. Вечером же вышла в люди вопреки обычаям своим – с единственной подругой проститься.
Кто же смог незаметно ночью в дом проникнуть? Кто мог хладнокровно спящей женщине отрубить голову? У кого рука поднялась? У кого силы хватило?
Кострище с телом умершей догорал. Душа её давно ушла на небо по радуге. Староста проговорил прощальные слова, чтобы все шли с миром по домам, как вдруг во дворе появился ещё один гость.
Рубаха у него была похожа на кору дерева: твёрдая, с тысячей пятен, рваными краями рукавов и ворота, с торчащими колючками и ветками по всей поверхности. Волосы спутаны, сквозь них глядел один глаз, а второй плотно запрятан. Как шаловливый пёс, проскакал он на четвереньках до костра, принюхался, подняв голову, и сел, весь встревоженный, положив ладони на обугленные кости Златыгорки.
Не знал Илья, как отвечать на такое: то ли злиться, то ли стерпеть? Оно сразу видно, что юродивый пожаловал, но не позволять же ему глумиться над прахом!
– Пошёл прочь, Мямля! – за дело взялся Сокольник. – Не тронь!
Как ошпаренный, юродивый убрал ладони и спрятал их за спиной – и вдруг зашипел. Сначала тихо, а потом всё громче, пока окидывал взглядом собравшихся. Шипение переросло в свист.
– Прекрати! – снова закричал Сокольник, но Мямлю было не остановить. Он уже визжал во весь голос, подняв голову к луне, будто одинокий волк. Пестобродцы затыкали уши, знахарка убежала, а Илья подошёл к новому гостю, поднял за плечи с колен и поставил на ноги.
– Успокойся. Чего кричишь? – Илья не хотел навредить юродивому – грех это. Потому и старался не злиться, хотя на сердце было и так до тошноты тяжко – тут ещё местный дурачок пожаловал.
– Разве вы это не видите?! Разве не понимаете?! – вскричал Мямля будто бы от боли, причинённой ступням. – Жнец пришёл в Пестобродье! Жнец убил твою мать, Сокольник. Да… Он явился ночью и забрал её жизнь, чтобы прожить ещё один день, – рассказывал юродивый, и глаза его загорелись каким-то диким огнём. – Так Жнец живёт со времён сотворения мира. Он приходит под покровом ночи, делает взмах. Р-р-раз! И уходит. Никто его не увидит, никто его не остановит. Да, он подкрадывается незаметно…
В свете догоравшего костра возле кромки дремучего леса сказанные слова прозвучали зловеще. Люди слушали их, тревожно переглядываясь. Уж не пророк ли их юродивый? Откуда в дурной голове возникло страшное предсказание?
– Жнец нашёл нашу деревню. И теперь один за другим каждый день он будет убивать, чтобы жить. Никого не останется. Ни-ко-го!!!
Гулким эхом отразилось последнее слово, будто кто-то из леса повторил его.
Ужас сковал селян, предчувствие страшных бед обрушилось на разум.
Бежать! Но куда?
Кто встретит их в чужих краях? Где обрести кров?
– Значит, кто-то помог Жнецу найти нас. И это они!!! – зарычал Кузьма, указывая на Илью и Сокольника. – Они приехали вчера под покровом ночи!
Кузьма во время исполнения обряда и чтения молитвы терпел, как мог, но больше не получалось вынести давящую изнутри ненависть и боль.
– Они виноваты в смерти Златыгорки!!! – завопил он, и крик сорвался в поросячий визг, настолько он жаждал обратить селян против богатыря и его сына.
Селяне, однако, не спешили с поддержкой. Они переглядывались и пожимали плечами. Всё-таки в Пестобродье не абы кто, а дружинник самого князя прибыл. Всё-таки ж и сын домой вернулся. Как можно их винить?
Кузьма махнул рукой, выругался и ушёл, со злостью оттолкнув ткачиху Настасью, стоявшую на пути.
– Жнец нашёл нашу деревню. И теперь каждый день он будет убивать, – паясничал Мямля. – Вы поможете ему убивать? Жнец находит и не спрашивает нас, хотим мы этого или нет. Жнец находит сам, по следам, по словам, по запаху.
Последний всполох костра лизнул ночной воздух и пропал, оставив людей в темноте завершать обряд и ночевать с новыми страхами.
***
Вторую ночь в Пестобродье Илья провёл в тревогах, глаз не мог сомкнуть. Жнеца не боялся – пожил на своём веку, много страшного повидал: и волхвов, и чудищ, и людей, которые куда хуже чудищ. Конечно, с такими древними духами сражаться не приходилось…
Видимо, придётся.
Слово дал сыну.
От слова нельзя отрекаться, какие бы преграды ни лежали на пути.
Потому и не думал Илья уезжать. Даже если Жнец убил Златыгорку без умысла, а просто новую жертву нашёл, дабы продлить бессмертие, нельзя его прощать и красивыми словами искать отступления.
Он поймает Жнеца, биться с ним станет. Оттого на стене прикроватной и повесил оружие: меч да лук со стрелами.
А коли не Жнец это? Завтра же надо б дурачка местного – Мямлю – сыскать да выспросить хорошенько, откуда он понабрался чертовщины этой. Не в книгах же премудрых прочитал. Ну и, конечно же, не сам дух нечистый ему свои планы выболтал!
Петухи прокричали о наступлении нового утра – только за мутным пузырём окна виднелась одна лишь тьма. Но рад был утру Илья – вместе с бессонной ночью приходили ненужные вопросы.
Тяжело поднялся с жёсткой кровати, на которой ночью Златыгорку убили.
Сокольник ещё спал.
Оделся богатырь, дверь тихонько притворил и отправился на поиски Мямли. Мокрый ветер неприятно бил по щекам и стремился стащить шишак с головы богатыря, но Илья придерживал его правой рукой.
Дурачок отыскался на удивление быстро: сидел возле курятника, прятался от ветра и грыз баранью кость.
– Непогода нынче злится, – подсел к юродивому Илья и сразу схватил того за запястье, – будто сделали мы неугодное дело.
Знал он, как поступать с такими людьми: везде они подвох чуют и сбегают, даже если ты с ними о погоде говорить начинаешь. Как звери. Пока не подкормишь, ластиться не станут.
Мямля и, правда, тут же дёрнулся, но крепкая хватка удержала тощую руку, и дурачок, поскользнувшись, кувыркнулся. Кисть неестественно вывернулась, однако осталась целой. Беглец понял, что не отвертеться. Собрал тело в кучу и вернулся на прежнее место.
– Ты так не думаешь? – продолжил разговор Илья, будто и не произошло сейчас ничего. – Я про погоду-то…
– Дык оно и понятно. Плачет небо, – тихо ответил Мямля, оскалив жёлтые редкие зубы и подобрав не до конца обглоданную кость. – Жнец придёт за жертвой. Вчера пришёл ночью. А сегодня, мож, на закате явится…
– Твой Жнец ещё не знает, что я здесь. Я народ честной в обиду давать не позволю. Да и отмстить хочу за злодейство его, – проговорил Илья, сурово глядя прямо в глаза Мямле, отчего последний съёживался в страхе. – Отпущу, коли пообещаешь не сбегать. А с тем, кто обещания нарушает, у меня разговор короткий. Обещаешь сидеть?
– О-бе-ща-ю.
– Вот и славно, – сказал Илья, освободил Мямлино запястье и отряхнул от сухой лозы его плечо. – А теперь давай поговорим. Ты вот вчера целое представление на похоронах Златыгорки устроил. Про Жнеца всё рассказывал. Вот и объясни мне, откуда ты столько всего знаешь. Я в два раза больше твоего на свете прожил, а первый раз такую чудную историю слышу.
Ветер задул сильнее, с полей летела пожухлая листва и сухая трава.
– Есть инде люди, кто больше твоего прожил.
– Не спорю, – согласился Илья, пока Мямля обсасывал хрящик бараньей кости. – Значит, ты с каликами перехожими говорил?
– Говорил, – причмокивая, подтвердил юродивый. – Вчерась заходил один. Мы с ним вот здесь же и сидели. Здесь же я и говорил с ним. Здесь же я и рассказал, что убили Златыгорку. Слышал, как в народе всё утро это друг другу пересказывали. Здесь же и калика перехожий мне и объяснил, что Жнец это. Описал его подробно. Они ж калики много больше нашего знают. Много больше!..
– И не говори… – согласился Илья, вспоминая, как в былые годы они излечили его от хвори всего лишь глотком святой воды. – Есть среди них такие, с кем бы и я силушкой переведываться не смел. Иванища может одной рукой побить войско целое…
– Я знаю, богатырь, знаю, – проговорил Мямля и вцепился сам в руку богатыря. – И просил здесь же я помочь нам. Просил здесь же! Я просил у самого, понимаешь?! Но он не помог. Не помог. Здесь же сказал, что не справится даже он. Бессилен сам калика перехожий перед древним злом. От Жнеца, говорит, только одна есть управа – бежать подальше. Здесь же опасно оставаться. Он придёт за каждым, пока не пожнёт последнего.
– Отчего ж ты сам не бежишь прочь, Мямля? Разве тебе не боязно? – Взгляд Ильи спустился от юркого зрачка в единственном видимом из-под волос глазу до чавкающего рта: с губ стекала кровь, меж гнилыми зубами застревали прожилки.
– А зачем мне бежать? – Рот тут же скривился в зловещей улыбке. – Калика сказал, что Жнец святых и блаженных не трогает. Калика сказал, он сначала грешников: прелюбодеев, блудниц…
– Не смей! – предостерёг Илья, сжимая кулак для удара. – Я не Жнец и не посмотрю, что ты блаженный.
– Так это не я говорил. Это здесь же калика говорил.
– А какой он был, твой калика?
– Старый.
– Как я?
– Наверное.
– Почему же наверное? С бородой или без бороды?
– Не знаю.
– Это как же так? Видел ты его или нет?
– Видел, здесь же видел, – божился Мямля, и невозможно было не поверить его словам. – Вот он точно так же сидел на завалинке, как и ты, только я сидел иначе.
– Как же ты сидел?
– На коленях здесь же перед ним сидел и глаз не смел поднять. Калики же как божьи странники. Видел я рубише его ветхое, серое, с золотистой каймой. Лица не видел совсем – головы поднять не смел. Видел только капюшон широкий, за ним лицо и пряталось.
О проекте
О подписке