В первый раз в первый класс

Со школой тогда четко было – только с восьми лет, а мне так хотелось в школу, но жди еще год. Жду. И вот 1943 год, первый класс, меня ведут, а в Сибири так – с 20 августа уже иней на улице, выходишь – все серебром покрыто. Днем +26 °C, а ночью -5 °C.

Тротуары были сделаны из досок, широкие. А доски такие – они, когда сохнут, задираются… У меня полностью пальцы были все сбиты на ногах, ведь я ходил босиком. И вот я 1 сентября, заранее меня мама ведет… Я – босиком… Идем, а мама кого ни встретит, всем говорит:

– Вот, предпоследнего веду. Еще есть, а это предпоследний – в школу хочет идти.

Пришли в школу. Стоим, первоклашки, человек шесть, как я все босиком, Галина Алексеевна (на всю жизнь запомнил, завуч) произносит длинную речь и очень пафосно заканчивает:

– А теперь, дети, давайте скажем спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство.

И мы кричим: «Спасибо, спасибо, спасибо!» И разошлись. А через неделю мне туфли дали, правда девичьи, с петелечкой и с пуговицей розовой, а сами они темно-коричневые, как шоколад. А как пахли! Просто удивительно! До сих пор ощущаю запах этой кожи…

А через неделю – футбол, подошва оторвалась. Я домой боюсь идти. Что делать? Пришел уже ночью. А отец в шесть утра уже уходил на работу, тогда работали по четырнадцать часов в сутки. Утром встаю, а туфель подбит. Думаю: «Ну, слава тебе Господи, мать его уговорила, ты его не наказывай…» Я так переживал, уже и в футбол стал играть босиком, чтобы туфли не порвать.

Первый урок, преподаватель Клавдия Васильевна (она была эвакуированная, и ее сын учился в третьем классе) обращается:

– Ну, дети, вы, наверно, отдыхали. Вот что-нибудь нарисуйте, что вам летом понравилось.

Я взял и нарисовал белый гриб, рядом с ним маленький гриб сбоку и две травинки, от большого гриба тень на маленьком. Она подходит:

– Это ты нарисовал?

Я даже не понял вопрос, а она вдруг схватила этот листик и убежала. Приходит в учительскую: «Посмотрите, ребенку восемь лет, посмотрите, что он сделал, это же законченная композиция!»

Она приходит: «Да ты же у нас художник!» И с третьего класса я уже был редактором школьной газеты, и всю жизнь я потом что-то редактировал, мне даже жена потом досталась редактор.

А школа у нас была начальная, четырехлетка. И все равно своя газета была. И был у нас Дворец культуры, при нем была изостудия, куда я ходил. На первый конкурс, в котором я участвовал, я нарисовал Петра Первого на лошади. Карандашный рисунок. И за это я получил какие-то похвальные слова.

Художник или летчик

У меня дома где только что ни висело. Я еще читать не умел, сестры мне читали про капитана Немо, и я проиллюстрировал полностью все, как это происходило, и у меня дома на гвоздиках кругом висели картинки. Они снимают, а я рисую опять и вешаю.

Я рисовал везде, много копировал, меня даже стали приглашать расписывать печки. Рисовал цветы: в основном – маки, колокольчики, использовал кусочки акварели. А когда я был в третьем классе, стал рисовать настенные ковры, отец мне помогал натягивать простыни на подрамник. Это были четыре сбитые доски. Я простыню помазком загрунтовывал, брал деревянный клей, немножечко мела, олифы, все это смешивал, и по этому грунту рисовал. То есть это был не настоящий ковер, а нарисованный. Потом я делал петли, чтобы этот ковер на петлях вешать. Дело в том, что тогда стены в бараках красили известью. И чтобы не пачкать кровати, а они всегда стояли у стены, использовались такие вот ковры. Это же только в приличных домах висели настоящие настенные ковры, а у остальных ковров как таковых не было, и их рисовали: вот – барышня с лошадью, а вот тут – лебеди плавают…

Я рисовал пейзажи, горы, оленей, и слава обо мне полетела, начали заказывать. Такой «ковер» стоил две буханки хлеба, и я этот хлеб заработанный домой приносил, а краски отец доставлял с завода в баночках. Хозяйственные, конечно… Там белила были, вместо черной краски «Кузбасслак» был, хозяйственная зеленая, охра… Я все это мешал, делал так, чтобы хоть какая-то цветовая гамма была.

А еще мои таланты оценили дворовые мальчишки, и мне доверили наносить контуры будущих татуировок. Кто хотел наколоть орла, герб или батальную сцену, обращался ко мне – эти рисунки мне особенно удавались. Но в глубине души я относился к татуировке очень брезгливо, на своем теле никаких художеств делать не позволил. Только зачем-то точку на запястье поставил.

Все у меня получалось, учиться, правда, некогда было, а так все нормально. И при этом я еще коров пас. А еще, особенно в 1946 году, когда есть было совсем нечего, мы с матерью ходили по полям и собирали прошлогоднюю картошку, которая там осталась.

1946 год очень голодный был. Из школы прихожу, и мы с матерью идем в поле, собирать прошлогоднюю гнилую картошку. Я заметил одну особенность. Там, где осталась картошка, образуется шишечка. Я подхожу и говорю: «Мам, на счастье рябых кур». Это у меня было такое детское заклинание. Раз, поднимаю – картошка. А мама жалуется, что у нее ничего нет. Я говорю: вот здесь копай и повторяй – «На счастье рябых кур». Раз, и она достает картошку. И так мы набирали целое ведро гнилой картошки. Мама ее мыла, перетирала на мясорубке, добавляла туда хлеба и делала блинчики. Или специальные блинные оладушки. Они назывались «сталинцы». Очень были вкусные. Безумно вкусные!

В школе я пошел заниматься в кружок изобразительных искусств при Дворце пионеров, мне так это нравилось. А недалеко была школа переподготовки летчиков-истребителей, и я видел, как они там «кувыркались». Но не это меня тронуло. Когда я увидел фильм «Истребители», где Марк Бернес исполнял главную роль… Эх! Я несколько раз смотрел этот фильм… Рядом был клуб строителей, я проходил любыми путями, буквально проползал в зал.

А еще, я помню, к нам в барак приехал летчик – френч, портупея, сапоги, брюки-галифе. И я все время за ним следил. Я за ним просто бегал, пока он меня не заметил и не сказал:

– Ты чё, малец?

– Хочу быть таким, как вы…

– Так в чем же дело? Расти. В школе учись. И еще надо умываться.

Когда появилась «Повесть о настоящем человеке», я перечитывал ее много раз, особенно описания воздушных боев, они там так были описаны, что я просто бредил всем этим. У меня было столько моделей сделано! Все самолеты, которые у нас имелись, сделаны были. Они все были из дерева – целый самолетный парк. И танк у меня был, который тарахтел по-настоящему: я прорезал в гусенице отверстие, пробивал пятак насквозь, пришивал все шурупами, и это громыхало, как настоящий танк.

Мама очень уставала. Однажды я делал биплан По-2 – она прилегла днем отдохнуть, а я все колочу. Она просит: «Прекрати сейчас же». А я все продолжал, и тогда она встала, схватила мой По-2 и выбросила в окно. Крылья поломала. Я рыдал, и ушел ночевать в сарай. Отец меня нашел, поддал пинка, но я на всю жизнь запомнил, как мама сломала мой самолет.

А во втором классе пришел учиться к нам эвакуированный мальчик, Лева Попов, у него много вещей интересных было, и он мне показал только что напечатанную книжку «Айвазовский», я уже интересовался этим художником. Мне очень хотелось иметь эту книгу, я стал уговаривать продать мне ее. Он наотрез отказался. Но потом поставил свои условия: отдам за месячную пайку (нам давали на большой перемене 50 граммов хлеба и ложечку сахара). Так мы сговорились. Ничего, жри, подавись этим хлебом, зато у меня теперь Айвазовский!

Он пошел дальше – показывает мне коробочку акварельных красок, их никто не выпускал, довоенные еще. Опять месячную пайку хлеба пришлось отдать за эту коробку использованных наполовину красок. Вот ими-то я и расписывал потом печки.

Еще месяц я ничего не ел, все отдавал ему. Ладно, думаю, последний раз. А он мне показывает значок – это был зеркальный Ленин! И мне так хотелось этот значок иметь, и я опять «залетел» на месячную пайку хлеба.

И носил я всегда значок Ленина на левом лацкане. Потом уже у него резьба стерлась, так я проволочку подсовывал, как-то прикреплял. Уж очень хороший значок был!

Переезд в Калининград

В 1946 году моя сестра Люба была направлена с супругом в Калининград (тогда еще Кёнигсберг) – на восстановление вагоностроительного завода. Осмотрелись, обжились в «неметчине». А через два года и всех остальных к себе позвали. Нет, обещанного вербовщиками рая они там не увидели. Тем не менее в чужой Пруссии условия оказались лучше, чем в родных местах. Все-таки в Сибири жестковат климат, да и сразу отдельный домик дали.