Утро. Прибытие. Площадь у вокзала. Прощай, поезд!
Дежурный поднял за час до высадки. Дальше этот поезд не шел, – в городе Проскурове принимали пополнение. Предстоял длительный поход на запад, новая жизнь, военная работа, полная тревог и неясности…
Григорий Агапов проверил еще раз чемодан, сложив в его внутренний карман письма из дома и небольшой блокнот в клетку, в черном лаковом переплете. Всю ночь лил дождь, но почти никто в вагоне второго класса не спал, будто это была последняя ночь в человеческих условиях в сухости и тепле. Дождь бушевал, стучал, что есть сил, по крыше и в стекла пульмана несколько часов кряду, и теперь только к утру затих. Прапорщик Александров рассказывал в соседнем купе анекдот «с бородой», а Юдин, с отсутствующим видом на нижней полке раскладывал пасьянс, пытаясь скрыть, как и другие, тревожное настроение. Ничто не могло отвлечь Григория от его мыслей. Ему вспоминался вчерашний день, торжественный вечер, прощание с друзьями. Сборы… Неизвестность – хуже всего. Солнце, чуть прикрытое рваными остатками туч, показалось из-за кукурузных полей и осветило небо нежно-розовым светом. Чуть позже начала проявляться окраина города – выбеленные хатки, сады, огороды. Вон мальчишка чуть свет повел пастись козу, она заупрямилась, и он огрел строптивую хворостиной…
За подворьями пошли заводские строения с трубами, склады, мельница, невысокие дома, мощёные булыжником улицы, церковь. Вдоль шоссе потянулся бесконечный плетень, тополя да шелковицы, засыпавшие землю кругом черными жирными ягодами. Вот он, Проскуров, промышленный центр Подолии, разделенный полосой железной дороги на две части. С 1914 года здесь стояла 9-ая армия Юго-Западного фронта, куда и направлялся Григорий после киевской школы прапорщиков.
Вчерашние курсанты стояли в проходе, смотрели в окна, курили, чистили сапоги. Двое в утреннем свете с интересом рассматривали карту из планшета штабс-капитана Петраченко и о чем-то с жаром спорили. Сам же старший офицер, собранный и готовый к высадке, широко расставив ноги в начищенных хромовых сапогах, причесывался у зеркала и что-то напевал себе под нос, возможно, как и остальные, пытаясь себя успокоить.
Поезд, долго тащившийся вдоль города, стал снижать скорость вблизи вокзала.
Проехали надпись: «Проскуровъ». Заскрипели тормоза, и паровоз дал небольшой ход назад, вагоны дернулись и громыхнули.
Большая часть состава осталась за пределами перрона, но вагону, в котором ехал Григорий, повезло. Офицеры, проходя по одному с вещами вдоль узкого вагонного коридора, не торопясь, покинули поезд и направились в арку здания. Вероятно, когда-то этот вокзал являлся центром отдыха горожан и расквартированных здесь военных. Собрание, ресторан притягивали офицеров из лагерей, расположенных севернее и кавалерийских казарм. Проезжавшие на запад и на восток поезда, останавливались тут, девушки из окон первого класса заглядывались на бравых кавалеристов, а те, покручивая усы, прогуливались по перрону, будто ожидая кого-то. Картина эта невольно промелькнула в воображении прапорщика, как некий праздный штамп. Впечатления дополняла реклама парфюмерии товарищества Брокаръ. Картина изображала красавицу в шляпке с букетом роз. Около левого глаза девушки краска совсем осыпалась, а в том месте где рыжий локон, завиваясь, падал на плечо, зияла дыра с кулак и болтался на ветру клок оторванной холстины.
Вид облезлой рекламы у входа в ресторан и разбитого стекла витрины вернул Григория на землю. Все теперь тут переменилось…
Зал ожидания был полностью переоборудован. Присесть с вещами негде, кругом по периметру стояли столы, за которыми сидели заспанные писари и офицеры, производящие прием. Большое количество вооруженных людей, на вокзале в столь ранний час, поразило воображение прибывших. Кого тут только не было – инженеры, санитарный батальон, казаки, холеные штабные офицеры и прочие. Доставляя донесения, пробегали ординарцы, все двигалось и кипело, докладывало и отдавало честь.
Не без труда Григорий отыскал того офицера, который ведал вопросами размещения и передвижения пехотных бригад. Измученный с раннего утра заполнением бумаг, маленький подпоручик с усиками, стараясь не отвечать ни на какие вопросы прапорщика, сделал необходимые отметки о прибытии в документах, да отправил к офицеру, ведавшему формированием. Многие, ехавшие в поезде, здесь в Проскурове должны были разделиться по своим командам.
Очередь подвигалась очень медленно, и Григорий стал разглядывать через засиженное мухами окно зала небольшую площадь, вымощенную брусчаткой. Тут стояло несколько зенитных орудий с расчетами, (говорили, налеты вражеских аэропланов были вполне ожидаемы), два трофейных австрийских пулемета «Шварцлозе» и бронеавтомобиль. Площадь была оцеплена и, видимо, хорошо охранялась.
Улицы, впадавшие вокзальную площадь, казались пустынными – предприятия еще не работали, только крохотная булочная на углу открыла ставни.
Над входом в соседний дом развевались флаги Антанты – союзники имели тут представительство: Проскуров был местом дислокации подразделений союзных войск: английского дивизиона мотопехоты и французского авиационного отряда. Но у входа в тот час не виднелось ни одной живой души и окна были наглухо закрыты.
Новобранцев с поезда направили сюда, на площадь под присмотром вооруженной охраны. Переходя через мостки, они щурились от утреннего света, отряхивая с себя солому и хлебные крошки. Их доставили, как обычно, без удобств, как скот, по 40–45 человек в товарном вагоне. Некоторые ехали, вероятно, всю ночь стоя. Старший унтер ругался, покрикивал:
– Не растягиваться! – и, подгоняя тумаками пополнение, торопил освободить поезд. Новобранцев укачал этот перегон, земля еще плыла под ногами, вид у всех был потерянный и разбитый.
Очередь, как назло, совсем замерла, и прапорщик продолжал наблюдать за происходящим на площади. Одеты прибывшие были, как попало, во все то, чего было не жаль. Здесь только предстояло еще им получить амуницию и сделаться настоящим пушечным мясом, а пока это была просто неорганизованная толпа с узелками, котомками, мешками и чемоданами. Почти все они были из крестьян…
Агапов вгляделся в землистые лица, будто ища знакомых, и не увидел в них ничего, кроме животного страха и отчаяния.
Новоприбывших построили по другую сторону площади, и унтер мрачно прохаживался перед строем, глядя в брусчатку и ожидая указаний кого-то из старших.
Григорию стало не по себе при мысли о будущей ответственности за таких несчастных, испуганных, ничему не обученных людей. Думы эти и раньше посещали его, и чем ближе они находились к фронту, тем становились тяжелей. Григорий не был профессиональным военным, напротив, все его романтическое существо противилось всяческому безрассудному подчинению и не принимало подавления человеческой воли.
Этот романтизм отлично уживался в нем с внутренней дисциплиной, любовью к порядку, порой граничившей с педантизмом. Земский статистик, плановик и неутомимый счетовод всего того, что поддавалось на этой земле учету, Григорий знал цену цифрам, верил в них и видел за ними реальный труд людей. Работая в статистическом отделении Нижегородского земства, он не раз ловил себя на том, что зримость и осязаемость чисел прошедших через его отдел и детально проработанных его сотрудниками, так же влюбленными в свое дело, как и он более чем реальна. Вот тут, пять процентов, – не что иное, как неурожай зерна, за ней – брошенные избы, ремесла, поиски работы в городе, нищета. А эти 10 % – Ярмарка, договоры на поставки сельхозтехники в губернию и снижение налога… Вот купцы внесли в казну, вот статистика по народному займу, 6 % прирост… Все просто складывается из цифр!
Григорий знал, что с помощью разумного планирования можно увеличить урожай, регулировать цену на молоко и мясо в масштабах уезда и губернии. Работа в Семенове, составление монографий крестьянских хозяйств дали ему представления о скотоводстве и птицеводстве, о высеве и сборе сельскохозяйственных культур, бесценные знания о нуждах, доходах и расходах крестьянина. Будучи сам выходцем из крестьян, он прекрасно представлял себе заботы человека, работающего на земле.
Его домашний блокнот содержал записи обо всех важных покупках, он всегда грамотно планировал скромный бюджет своей семьи, для того, чтобы из обязательных трат выкроить средства на платье, лечение или поездки, подарки детям.
Так уж сложилась судьба, что в 37 лет Агапов оказался здесь, среди этих военных, опытных кадровых, и таких же временных, как он сам. Он совсем еще не представлял суть войны, психологию таких разных людей, оказавшихся здесь с ним, но ему предстояло понять это, просто не было иного выхода.
Война, тоже состоявшая из цифр, ни за что не вписалась бы в монографию.
По другую сторону вокзала началась разгрузка поезда, с которым он прибыл. Пульманы, вымытые за ночь дождем, светились на солнце яркой зеленью и золотом орлов. Еще вчера вечером этот поезд был прокопчен и забрызган грязью, а сейчас его и не узнать – игрушка!
Платформы освобождали от инвентаря, многочисленных ящиков с продовольствием, оружием и инструментом. Везли пулеметы разных марок, пожалуй, больше кольтовских «Максимов», много патронов к ним, станки Соколова, новенькие в масле и восстановленные трехлинейки Мосина образца 91 года. В одном из вагонов приехал радиотелеграфный аппарат, занявший аж пять мест фанерных ящиков. С поездом прибыло и немало артиллерийских снарядов, в основном для 76 мм пушек, их с нетерпением ждал ненасытный Юго-Западный фронт. Два взмыленных интенданта носились по всей длине платформы, ведя в ведомостях подсчет прибывшего груза и погоняя работавших, а самим грузчикам из солдат не было числа.
Вот и его очередь подошла. Григорий прошел в узкую комнатку. Разобравшись с предписанием прапорщика, офицер шлепнул печать в документ и хрипло прорычал:
– В тридцать пятые! Григорий пытался что-то уточнить, штабной подпоручик, не желая ничего слышать, рявкнул:
– Там все написано, выполняйте! Следующий! – и выпроводил его.
– Тебя тоже опеределили в 35-ые? – он обернулся, у окна стояли Александров и Юдин, уже прошедшие все инстанции и изучавшие выданные бумажки.
– Говорят, жуткий клоповник. Надеюсь, до костей насекомые нас не успеют обглодать, надо же и немцам что-нибудь оставить, – мрачно пошутил Юдин.
Григорий не успел подружиться ни с тем, ни с другим, но все же это были товарищи по школе. Оказалось, 35-ые казармы Драгунского полка находились на южной стороне города недалеко от вокзала, там и формировался тот самый 86 армейский запасной маршевой батальон. (В 1908 году А.И. Куприн проходил службу в этих казармах. Повесть «Дуэль». Прим. А.Л.)
– А Бобылева не видели? Куда его? – справился Григорий.
Немногословный Александров только развел руками. Некоторые офицеры, прибывшие с тем же поездом, получили иные указания. По северную сторону железной дороги находились военные лагеря, там тоже собирали бригады для следования на фронт.
Они вышли снова на перрон, поезд, тот самый Киевский, был готов к отправке. Паровоз уже переместился на восточную сторону и стоял под парами. Кто-то возвращался с этим поездом в Киев, но счастливцев этих было немного. Скорее бедняги раненые, отпускники, да особое начальство…
День разгорался, тумана и в помине не было. Пирамидальные тополя, стоящие за путями отбрасывали на плетень короткие полуденные тени. Прапорщики поставили вещи около металлической решетки платформы и несколько минут любовались видом Северной части города.
– Ваш благородь, дай закурить! – Старик на костылях стоял рядом с ними, прислонившись к столбу. Одной ноги у него не было, а лицо, загорелое и давно не бритое, заросло до самых прищуренных глаз седой бородой. Александров оглянулся и протянул кисет.
– Где тебя так, отец?
– Бонбой, сынок на японском. Досталось нам, не приведи господь. – отец дохнул перегаром. – душистый у тебя табачок, служивый, спасибо, милок – забормотал инвалид, сворачивая дрожащими руками толстую самокрутку из куска «Ведомостей».
О проекте
О подписке