Внимательно поглядев на своего наследника, Иоанн Васильевич надолго замолчал. Убийство правителя соседней державы не было чем-то запретным, если смерть приходила к тому на бранном поле. Или в результате ловко организованного дворцового переворота. Бунт черни или смута среди бояр тоже были уважительной причиной – слабому государю не дано удержать власть! Остальное же… было невместно. С другой стороны, раз последний Ягеллон действует столь бесчестно, так и держать его стоит не за собрата-государя, а за погань, чести никогда не имевшую! А с такими – все дозволено, все разрешено!.. Хотя, конечно, торопиться с такими решениями никак нельзя, надобно все хорошенько обдумать и взвесить.

– Ты, сынок, живое доказательство того, что вера наша – истинная. Что деяниями и помыслами своими мы идем по стезе, заповеданной Создателем. Всего лишь прослышав о благодати твоей, людишки литовские да польские переходят под руку Москвы. Под нашу руку! А не станет Жигимонтишки, и все княжество Литовское от королевства Польского тотчас отшатнется, государя себе на стороне искать станет. Бояр да шляхты православной там покамест поболее, чем предателей-католиков!

Помолчав и бесцельно погоняв стаканчик с квасом по столу, старший Рюрикович внезапно хмыкнул:

– В посольстве Великом многие именитые литвины к тебе присматривались. О делах и привычках твоих расспрашивали – что за нрав у тебя, какие забавы любишь и не бываешь ли гневлив попусту. Смекаешь, Митька, к чему их интерес?

– Да, батюшка. Только католики, и в особенности бенедиктинцы, костьми лягут, но не допустят меня на трон Литвы.

– Ну, это мы еще поглядим… Ладно, что ты думаешь, я понял. А вспоминал о чем?

– Поначалу о бабке двоюродной, княгине Елене Ивановне^[20]. Потом о бабушке родной, Елене Васильевне^[21]. А напоследок и матушка вспомнилась.

Намек получился что надо, ибо все три великих княгини умерли как раз от яда. Поэтому совсем не удивительно, что прямо на глазах у сына отец потемнел лицом и с явственной надеждой поинтересовался:

– Узнал, кто Настеньку отравил?..

– Сколько ни вопрошал об этом, знание сие так и не открылось.

Сереброволосый подросток и его родитель помолчали, думая каждый о своем.

– Батюшка. Папежники не успокоятся, пока не добьются своего. Есть яды, называемые составными и состоящие из нескольких частей. Каждая в отдельности безвредна, поэтому сколько ни снимай с питья и еды пробы, такую добавку не различишь. Соединившись же в теле жертвы, они превращаются в страшную отраву. Еще есть яды с долгим действием, добавляемые малыми частями…

– Я и без тебя про то знаю!..

Моментально вспыхнув и так же быстро успокоившись, великий государь Московский пошарил взглядом в поисках легкой медовухи. Не нашел и тут же нетерпеливо прикрикнул:

– Эй, кто там есть?!

Почти без задержки показался один из мовников: ближные бояре и дворяне, кои обычно и прислуживали князю в банных делах, предпочли проявить не свойственную им скромность.

– Медовухи.

Вновь оставшись вдвоем с сыном, отец положил руку ему на плечо, тем самым молчаливо извиняясь. Открылась дверь, пропуская князя Вяземского, рискнувшего вновь появиться перед грозными очами своего повелителя, стеклянный графинчик тихо стукнул о край небольшого серебряного кубка…

– Ступай, Афоня.

Подождав, пока дверка плотно закроется, Иоанн Васильевич в два глотка опустошил кубок, самолично наплескал себе новую порцию и с сомнением поглядел на сына. Подумал, но все же налил и ему. Кваса.

– Про яды твои составные много кто слышал, да никто их не видел: аптекарь наш Арендишка как-то говаривал, что перевелись-де умельцы, способные такое сварить. И я те его слова крепко проверял, сыно. Так что не бери себе в голову все эти страшилки…

– Я могу.

Открывший было рот для очередной успокоительной сентенции, правитель понял, что вновь недооценил таланты своего первенца.

– М-да.

– Батюшка. От меня не скрыть любую отраву в еде и питье, но ты и братья с сестрой того не могут. Я… очень боюсь потерять кого-либо из вас. Как матушку.

– Ну-ну, откуда такие мысли?

Осушив кубок, Иоанн Васильевич вздохнул и слегка сгорбился. Вновь налил себе душистого меда, чуть-чуть поколебался, затем все же выплеснул на пол квас из берестяной кружечки сына и наполнил ее сладковатым питьем. Не полностью, конечно, так, от силы на треть.

– Вижу ведь, придумал уже что-то. Говори уж.

Через пять минут размеренного шепота, разбавленного очень тихими вопросами и ответами, Великий государь, царь и Великий князь всея Руси ненадолго замер в полной недвижности, затем медленно и как-то грузно поднялся, напрочь позабыв о хмельном. Уже перешагнув высокий порог, он остановился, окинул взглядом вскочивших на ноги ближников и нехотя обернулся назад:

– Я подумаю.

Теплой июньской ночью царящая в небе луна, заметив наплывающие с запада дождевые тучи, начала светить особенно ярко, с извечным своим любопытством заглядывая в окна домов и проникая в людские чаяния и сны. Скользила пальчиками прозрачных лучей по крестьянам и боярам, ремесленникам и купцам, монахам и воинам, смотрела и не видела ничего для себя нового. Хотя… проникнув сквозь удивительно чистое и большое стекло в одну из спален Теремного дворца, небесная красавица прикоснулась к разметавшейся по подушке светлой гриве волос, скользнула по нежной коже лица и закинутой за голову руке…

Ш-шш!

Проснувшись посреди ночи от слитного шороха мелких капель дождя, Дмитрий пару мгновений соображал, что это такое прервало его сон, наполненный весьма сладкими видениями. Зевнул, чуть шевельнулся, после чего приподнял покрывало и со слабым удивлением обозрел кое-какую часть своего тела, победно вздыбившуюся вверх.

– Вот блин…

Глубоко вздохнув, он с несколькими «потягушечками» покинул ложе, находясь в непонятном состоянии: вроде бы образовался весомый повод для радости, но отчего-то хотелось сходить по-маленькому и завалиться спать. Увы, пока он наполнял нужную бадейку, сон (подлец этакий!) куда-то убежал. Прислушавшись к себе еще раз, царевич сладко зевнул, прошлепал к открытому на ночь окну и выставил наружу руку, которую тут же обдало мокрой прохладой.

«Душа хочет спать, а тело нет. Ну что за жизнь, а?»

Постояв, нагой подросток ненадолго вернулся к ложу за покрывалом, а заодно привычно-бездумным движением подхватил с малого поставца можжевеловые четки, после чего устроился на подоконнике со всеми возможными удобствами. Разум, наслаждающийся звуками и запахами теплого ночного дождя, потихоньку заполнялся мыслями, и созерцатель сам не заметил, как начал лениво размышлять. Поначалу о том, что сразу после полудня его ждет двухдневная дорога в Тверь, и значит – здравствуйте, активные тренировки с луком, самострелом, седельными пистолетами и (разумеется) саблей и копьем. Затем мысли плавно перешли на новости из Ливонии, коими с ним щедро поделился отец: притихшая на время война вспыхнула там с новой силой, но не против Литвы, а вместе с ней – последнее обстоятельство весьма неприятно удивило как шведов, так и датчан. Впрочем, последние свое недовольство постарались скрыть, и пока русско-литовские полки спешно подтягивали к Риге, Выборгу и Ревелю осадные жерла^[22], датские дипломаты упорно торговались, набивая цену за участие своих кораблей в полной блокировке городов-портов с моря. Вроде бы дело шло к согласию…

– Тьфу ты!..

Косой порыв ветра бросил мелкие капли небесной влаги внутрь окна, слегка намочив краешек покрывала, лицо и часть белеющих в темноте волос. Сплюнув в окошко, наследник царства Московского поерзал на подоконнике, отодвигаясь чуть подальше от шаловливого ветра, а мысли его оставили Ливонскую войну и коснулись вещей более мирных и прозаических. К примеру, недовольства тем, как проходит его «производственная практика» в Тверском уделе.

«М-да, практика получается откровенно корявой – урывками и мимоходом. Зато в Туле вдоволь насиделся, в Гжель часто заглядываю, а Александровская слобода так вообще вторым домом стала. И как в таких условиях познакомиться поближе с тверской элитой и купечеством? Особенно если вокруг крутится куча приказных дьяков и прочих «помогальщиков» из Москвы?..»

Нет, совсем уж бесполезными свои «набеги» на белокаменный кремль Твери он назвать не мог, потому что кое-каких перспективных купцов и бояр удельного княжества он все же приметил. Да и опыт самостоятельного правления тоже приобрел, заодно проверив свои возможности администратора и управителя. Конечно, нельзя было сказать, что княжество под ним расцвело и резко разбогатело, нет. Но некоторое (причем вполне заметное) оживление в делах строительных и купеческих определенно имело место быть. А уж гостей и паломников в городе образовался заметный переизбыток: желающие хоть краешком глаза увидеть государя-наследника, испить благословленной им воды или получить исцеление прибывали в Тверь чуть ли не толпами и иногда устраивали тринадцатилетнему целителю настоящую осаду.

– Н-да.

Честно говоря, царевич очень надеялся на то, что его будущая «полевая практика» как военачальника пройдет более… спокойно и продуктивно. И очень желательно, так сказать, «одним куском». Тем более что тонкости военных действий на западной границе ему обещались преподать более чем успешные воеводы князья Хворостинин и Горбатый-Шуйский. А как именно гонять степняков на востоке взялся научить чрезвычайно опытный порубежник князь Воротынский и его главный подручный воевода Адашев. Вот уж кого удача любила как родного и благосклонно улыбалась каждый раз, когда тот планировал и совершал дерзкие набеги в крымскую степь!.. Благодаря стараниям окольничего мелкие и средние кочевья степняков уже не рисковали приближаться к рубежам Русского царства ближе чем на пять дневных переходов. А те, кто рисковал, рано или поздно лишались всего, что имели, включая и собственные жизни.

Грр-рм!

Слабенький отзвук далекого грома на мгновение перекрыл шорох дождя, отвлекая сереброволосого подростка от тягучих размышлений – вернее, направляя их в другое русло. Заканчивался июнь года тысяча пятьсот шестьдесят шестого от Рождества Христова, но никакой Опричнины^[23] великий государь так и не объявил. И в этом Дмитрий видел свою первую крупную победу: начав с демонстрации своих способностей, он продолжил обрабатывать отца аккуратно продуманными «озарениями и предсказаниями», обставляя свои «пророческие откровения» таким образом, чтобы часть сведений можно было легко проверить. Со временем, всего лишь подождав два-три года. Скорая смерть османского султана Сулеймана Великолепного, золото, медь и драгоценные камни Урала, серебро Нерчинска, набеги степняков, моровое поветрие, неурожайные года… В плюс пошли и новые производства, которые «осиянный благодатью царевич» с грехом пополам строил, запускал и налаживал: те же печи для фарфора пришлось переделывать семь раз! А насчет Тульского сталелитейного вообще были сильные сомнения, что его получится «поставить в строй». Однако ж справился!..

– Да уж…

И теперь эти новые производства наполняют казну полноводным ручейком серебра. Вернее, не так. Сам по себе новый источник русских серебряных чешуек и голландских талеров зародился еще до появления производств фарфора, стекла и стали – тогда, когда казна стала продавать излишки бумаги новой выделки. Затем в один прекрасный день всех челобитчиков обязали писать свои прошения только на особой бумаге с оттисками державных орлов, и хилые струйки серебра немедля окрепли и налились силой, превращаясь в тоненький, но постоянный ручеек. Опять же тоненьким он был до того, как в Гжели начали выделывать большие листы на диво прозрачного стекла. После появления фарфора (поначалу достаточно грубого и без какой-либо росписи) уже вполне себе большой ручей стал потихоньку разрастаться в мелкую речку, по мере того как новость о русском фарфоре и фаянсе, изделиях из уклада, бумаге и стекле достигала иноземных купцов. Вот уж кто поначалу просто не верил своим ушам, а потом и привалившему счастью!.. Ведь Московия куда как ближе Китая, а значит, и обернуться с товаром можно не один, а все два, а то и три раза – лишь бы денег хватало. Ну а на месте их ждал настоящий шок при виде зеркал просто невозможных размеров и чистоты отражения – последние, кстати, добавили в потоки серебра толстые золотые струйки…

«И наверняка – седины́ и многочисленных инфарктов стеклодувам с острова Мурано^[24], потому что их зеркала в сравнении с выделанными в Гжели есть полное дерьмо. Да и стекло их тоже – мелковатое и мутноватое. Ничего, Венеция государство богатое, не обеднеет».

Действительно, когда он в свое время (и в прошлой жизни) наткнулся на описание того, как венецианские стеклодувы «ваяли» свои зеркала, то не удержался от уважительного покачивания головой – мастера с Мурано явно знали толк в извращениях. Для начала они выдували из стекла относительно небольшую сферу. Чуть-чуть ее остужали, затем заливали внутрь зеркальную амальгаму на ртути, способную поспорить своей ядовитостью с чистым мышьяком. Опять ждали, затем в очередной раз дырявили сферу, сливая амальгаму (и попутно вдыхая ее испарения), осторожно разрезали стекло на несколько частей, старательно их распрямляли скалками… получая кривоватые зеркальца размерами чуть больше мужской ладони. Но даже за такие шедевры им с превеликой охотой платили золотом по весу изделий!.. Кстати, последнее Дмитрий совсем не собирался как-то изменять – более того, он специально озаботился тем, чтобы гжельские зеркала все как один отличались повышенными сверх необходимого толщиной и весом. Про их «великанские» размеры, понятное дело, не стоило и упоминать – недаром же первый «заход» Великого посольства Литовского в Грановитую палату едва не обернулся тяжелыми увечьями у гордой шляхты. Потому что так вытаращить глаза, а потом ими же периодически косить на четыре ростовых зеркала в богатых рамах, закрепленных на стене у самого входа – никакого здоровья не хватит, хотя бы и богатырского.

«Интересно, если бы Ходкевич и прочие дипломаты узнали, что проволочки с их официальным приемом были только лишь из-за того, что в Гжели не успели изготовить зеркала и расписные фарфоровые сервизы для великодержавных понтов… они бы обиделись?»