Джис пожал плечами. Он протянул руку к столику, на котором стояли баночки с мазями и настойками, и взял последнюю из них, ту, которую оставил Кифер Тойц после жалобы Готфрида на боли в голове.

– Обыкновенная пустышка, – хмыкнул Джис, едва понюхав лекарство.

Взмахнув рукой, он словно поймал в воздухе что-то у себя за спиной и добавил это невидимое нечто в баночку с лекарством. Затем черт встал и кое-как ухватив баночку каминными клещами, принялся разогревать ее над еще не остывшими углями в камине.

В трубе выл ветер, а за окном постукивала плохо закрепленная ставня. Закончив с лекарством, черт снова понюхал баночку, поморщился и поставил ее на стол.

– Ты отгадал мою загадку или нет? – спросил он.

Готфрид сбился со слов молитвы… Он не помнил никакой загадки.

– Ну, еще бы, ведь столько времени прошло, – снова усмехнулся Джис. На его морде появилось что-то хитрое и крысиное. – Хорошо, я спрошу тебя еще раз: что на свете хуже всего и страшнее для тебя и для меня?

Готфрид вдруг улыбнулся и спросил:

– Говорят, что черти очень хитрые и задают не простые вопросы. Ты спрашиваешь и про меня, и про себя. Может быть, ответ на твой вопрос нужно искать именно в этом?

– В чем именно?

– В точке, где наши судьбы пересекаются.

– Ты не глуп!

Черт хихикнул и завозился в кресле.

Головная боль вдруг сжала голову Готфрида железным, пылающим обручем. Он вскрикнул, с трудом поднял руку и прижал ладонь к глазам. Зеленые и желтые круги во тьме наползали друг на друга и светились холодным, мертвенным светом. Не было ничего кроме боли, и эта боль заслонила собой все.

«Как в аду» – успел подумать Готфрид.

– Я ухожу, – сказал Джис. – А ты запомни только одно: я не зря задаю свои загадки.

Готфрид застонал. На секунду боль вспыхнула с особой силой. Потом зеленые и желтые круги во тьме стали менее яркими, начали растекаться, превращаясь во мрак. Боль уменьшилась, переместилась к затылку и пульсировала там короткими рывками.

Готфрид открыл глаза. Джис исчез…

9.

Утром Готфрид отказался пить лекарство из баночки, на боках которой была явно видна копоть. Его сиделка – троюродная сестра Эрмелинды Марта, сорокалетняя некрасивая приживалка и истово богомольная женщина – не хотя согласилась с раненым. Она унесла баночку на кухню. Веря не только в Бога, но еще и в медицину Кифера Тойца Марта перелила лекарство из закопченной баночки в другую, чистую. Потом женщина добавила святой воды и, трижды перекрестив лекарство, понюхала его. К удивлению женщины оно не пахло ничем. Марта немного подумала и добавила в варево имбиря и совсем чуть-чуть драгоценной ванили. Новый запах оказался приятным и, как показалось женщине, освежающим. Вечером Марта вернула лекарство на столик Готфрида.

Жизнь в замке продолжалась… Через неделю Готфрид встал на ноги. Он, прихрамывая, бродил по замку и не знал, чем ему заняться. Начальник гарнизона замка Берингар был одет в домашний халат, а его ноги украшали арабские тапочки с загнутыми носами. Слабость еще давала о себе знать, Готфрид часто присаживался и щурился на солнце, если приступ слабости застал его снаружи, а если внутри, он долго и внимательно рассматривал цветные витражи готических окон и о чем-то думал.

Увидев Готфрида в домашнем халате, Эрмелинда едва не расхохоталась. Готфрид без лат, вдруг превратился в барона-домоседа с заспанным и уставшим лицом.

Готфрид покраснел как мальчишка и бежал, причем его движения из-за сильной хромоты казались не менее смешными.

– Как ваше здоровье? – крикнула вслед рыцарю Эрмелинда.

Ответом ей послужил звук захлопнувшейся двери.

В следующий раз Эрмелинда увидела Готфрида только через три дня. Из Дрездена прибыл старый барон Йохан Обенау дядя Ганса и Готфрид – с ног до головы облаченный в доспехи – снова стоял рядом с маленьким и пустым троном своего господина.

Старый барон привез самую дурную весть: в битве при Эрфурте был убит Ганс Обенау. Эрмелинда побледнела как полотно и сказала, что не верит этому. Старик Йохан вздохнул и молча развел руками. Он мог бы рассказать многое о гибели своего племянника. Ганс шел в атаку в первой линии рыцарей и под ним убили коня. Уже после боя, после многочисленных атак и отступлений, оруженосцы Ганса нашли на перепаханном тысячами конских копыт поле настолько обезображенный труп своего господина, что его с трудом отличили от остальных. Генрих IV азартно преследовал отступающих саксонцев. Обозы один за другим попадали в руки короля, и в одной из телег было обнаружено тело Ганса Обенау. Король приказал вздернуть на виселицу мертвого бунтовщика. Потом его тело сожгли…

Ничего этого Эрмелинда, конечно же, не узнала никогда, но женское горе не стало от этого меньше. Она закричала… Крик тридцатилетней, молодой женщины был тоскливым и страшным, как вой раненой волчицы. Йохан Обенау снова развел руками…

Эрмелинду увели и попытались хоть как-то успокоить. Вся многочисленная женская челядь замка от последней посудомойки, до преданной сестры Марты, казалось, знала тысячи рецептов, как успокоить женское горе и каждый спешил высказать их. Особенно неистовствовал Кифер Тойц. Старый лекарь дважды пускал женщине кровь, обложил ее голову льдом из подвала, а ноги велел протирать горячей водой. Когда Эрмелинда вдруг принялась биться в припадке очень похожем на безумие, Тойц связал свою хозяйку. К вечеру положение ухудшилось. Эрмелинду напоили каким-то особым отваром трав (опять-таки по рецепту Тойца), но не помогло и это. Был срочно вызван священник и, не отходя от постели больной, он всю ночь читал молитвы. Эрмелинда затихла и смотрела в потолок пустыми, холодными глазами.

Утром в спальню своей госпожи пришел Готфрид. Отогнав от постели Эрмелинды всех, включая растерянного Тойца, он присел на стул рядом.

Женщина едва повернула голову и посмотрела на рыцаря так, будто видела его впервые.

– Ты должна плакать, – сказал Готфрид. – Если женщина не плачет, ее горе может убить ее.

Усмешка тронула губы Эрмелинды.

– Плакать о муже? – тихо спросила она. – Но его больше нет и что я могу выпросить у Бога?

– Тогда плачь о своих детях, которые скоро останутся без матери.

В глазах женщины появилась искра удивления.

– Твою дочь зовут Идан, а сыновей Герард и Астор, – голос Готфрида звучал так властно, что доктор Тойц невольно попятился к двери. – Плачь!

– Я не могу…

Лицо Эрмелинды искривилось и вдруг стало старым и больным. Готфрид протянул руку, просунул ладонь под голову женщины и чуть приподнял ее.

– Плачь!

Голова женщины задергалась, по горлу прошли судороги, но слез не было.

Готфрид ударил Эрмелинду по щеке.

– Плачь!

Эрмелинда заплакала… Сначала почти беззвучно, потом все громче и громче. Вечером она уснула, а утром, когда открыла глаза, увидела у себя на плече первую прядь седых волос.

10.

Три года прошли тускло и вяло… В замке не было слышно детского смеха, а люди разговаривали друг с другом полушепотом. Где-то там, за стенами, шла гражданская война, но на нее словно перестали обращать внимание. Эрмелинда почти не выходила из своих покоев, ограничивая себя общением только с детьми, Мартой и иногда доктором Тойцем. Редкие визиты Готфрида Эрмелинда скорее терпела и ограничивалась тремя-четырьмя словами, из которых первое было «да», второе «нет», а третье и четвертое – «как хотите».

Готфрид был уже не только начальником гарнизона, но и полным правителем Берингара. Но если его военные знания были велики, то хозяйственные – минимальны. Не смотря на все свои старания, Готфрид скоро понял, что нищета уже на пороге, а кредиторы, если им удастся объединиться, просто сотрут замок с лица земли. Готфрид несколько раз нанимал новых управляющих хозяйством, но ни к чему хорошему это не привело. И кандидаты на эту должность пропали совсем, после того, как он повесил за воровство одного из них.

Что же касается окрестных крестьян, то они уже посматривали на стены замка без страха и все с большим презрением. Если бы не Готфрид, крестьяне могли осмелеть настолько, что недалеко было и до беды. Однажды Готфриду все-таки пришлось разгонять возбужденную толпу, направляющуюся в замок. Это были в основном молодые крестьяне, которых сопровождали их матери, пытающиеся удержать их от бунта. После короткого и злого разговора самый молодой и рослый малый бросился на Готфрида. Легко отразив удар вилами, рыцарь мог одним ударом меча убить нападавшего, но пощадил его, ударив мечом плашмя по левому плечу парня. Тот охнул и осел на землю. Толпа попятилась и затихла…

Вечером в замок пришла мать раненого. Она, с плачем поблагодарила Готфрида за сына и опустилась на колени. Готфрид нахмурился и поднял с земли женщину. Так чтобы никто не видел, он сунул ей пару серебряных монет. У пострадавшего парня была сломана ключица и вряд ли в ближайшее время он смог бы работать.

Женщина улыбнулась сквозь слезы и сказала:

– Возьмите это… – она сунула за наплечник лат Готфрида какую-то бумажку. – Эту молитву мне прислал мой брат, который ушел с крестоносцами в Иерусалим. Если бы он написал мне письмо на ста листах, он не написал бы больше.

Записка легко уместилась между железом лат и прокладкой из войлока. Готфрид забыл о ней сразу же, потому что было слишком много дел и слишком мало времени для молитв.

А дела шли все хуже и хуже… В конце концов Готфрид признался Эрмелинде, в том, что в Берингаре скоро наступит голод.

В замке снова появился старый Йохан Обенау. Эрмелинда ожила… Она стала прежней деятельной женщиной. На ее бледном лице уже не было тени страдания, а темные глаза смотрели твердо и властно. Дела удалось поправить, но долги все равно увеличивались.

Вскоре в замок приехал сын старого друга Йохана Обенау – Август Бибер. Это был сорока пятилетний, полный, спокойный мужчина с водянистыми голубыми глазами. В Дрездене Августа называли «барон-купец» и в этом насмешливом прозвище была большая доля истины. Барон Август Бибер ни разу не участвовал в войнах, предпочитая им торговые операции. Еще поговаривали, что барон является тайным союзником короля Генриха IV, но слух был тихим, а долги знати оборотистому барону огромными. Изощренный ум Августа Бибера мог все. Он мог в считанные дни собрать огромную армию, но она всегда опаздывала к началу боевых действий и в итоге присоединялась к победителю; он мог дать в долг своему злейшему врагу, но тот, как правило, прогорал на запланированной сделке и платил своим недвижимым имуществом, отданным под залог за гроши; он мог выстроить богатую церковь, разорив при этом десяток деревень.

Эрмелинда приняла барона холодно, но именно холодность и даже надменность больше всего понравились толстяку Августу Биберу. Его первым комплиментом владелице Берингара было искреннее слово «королева» и других уже не было. Август Бибер не страдал от недостатка воображения, он просто не мог видеть Эрмелинду другими глазами. Барон был невысок ростом, и когда он смотрел на Эрмелинду, он смотрел на нее снизу вверх.

В сентябре 1097 года Эрмелинда третий раз вышла замуж. Август Бибер был счастлив и на некоторое время переехал из Дрездена в Берингар. К замку тотчас потянулись нити сотен торговых сделок, заговоров и интриг. Штат замка разросся чуть ли не в трое, но, сначала по настоянию Эрмелинды, а потом и уже по своему собственному желанию, барон оставил верного Готфрида начальником гарнизона. Сначала водянистые глаза Августа Бибера посматривали на Готфрида с явным подозрением, но потом взгляд смягчился, правда, так и не став до конца доброжелательным.

Как уже было сказано, барон избегал войн как больших, так и малых, но избежать их полностью было невозможно. Весной 1098 года Берингар обложили войска графа Адольфа Краузе – непримиримого врага Генриха IV, мечтавшего только об одном – повесить короля. За не имением под рукой Его Величества для скорого и справедливого исполнения своего приговора, граф решил заняться его тайным (по его убеждению) приспешником.

Прежде, чем Август Бибер собрал и организовал союзников, Берингар целый месяц жил в осаде. Замок выдержал все обстрелы из тяжелых катапульт и три штурма. Если бы осажденные только оборонялись, замок наверняка пал. Но Готфрид проводил вылазку за вылазкой, а его копье и меч сеяли вокруг страх и панику. Воины охотно слушались своего предводителя, потому что Готфрид умел не только воевать, но и чувствовать пульс войны. Вылазки из замка всегда начинались крайне не вовремя для врага, а заканчивались тем, что озлобленные неудачей рыцари и солдаты графа Краузе, бросались следом за солдатами Готфрида, но налетали на стены и запертые ворота и их потери возрастали едва ли не вдвое.

– Этому малому цены нет! – как-то раз, в постели, сказал своей красавице-жене Август. – Если бы он не стал рыцарем, из него получился бы отличный дровосек, способный одним ударом срубить дуб или повар, который за минуту смог бы нашинковать целую бочку капусты.

Эрмелинда мало говорила о Готфриде и сердце барона (к его удивлению оказавшееся способным к ревности) постепенно успокаивалось. Правда, он потихоньку и тщательно расспросил всех слуг об отношениях Готфрида и Эрмелинды, прежде чем его сердце успокоилось окончательно.

Август Бибер стал выказывать Готфриду дополнительные знаки внимания и утроил его жалование. Несколько раз он предлагал рыцарю сопровождать его в своих деловых поездках в Дрезден, но Готфрид упорно отказывался. Берингар находился в глухом месте, и его оборона всегда должна была быть на высоте.

Летом 1098 года осаду замка сняли окончательно, а Эрмелинда родила девочку. Одна ножка малышки была короче другой, но Эрмелинда восприняла эту ужасную новость спокойно в отличие от всех и даже от мужа.

Август Бибер последними словами ругал графа Адольфа Краузе затеявшего войну в самый неподходящий момент. Барон был убежден, что именно осада замка – грохот обстрелов из катапульт, всеобщее озлобление солдат и страх жителей замка – отразились на внутриутробном развитии маленькой Агнеты. Едва ли не впервые в жизни напившись допьяна, барон дал страшную клятву, отомстить неистовому графу чего бы это ему не стоило.

Между тем Европа стремительно менялась, и причиной этому был Клермонтский собор 1096 года провозгласивший начало крестовых походов в далекий Иерусалим во имя освобождения Гроба Господня. Граф Адольф Краузе потерявший надежду победить не только короля, но даже его мелкого приспешника барона Бибера, ушел в сторону Византии с первым же из отрядов воинов Господних. Август Бибер постарался найти «своего человека», который постоянно будет рядом с графом и рано или поздно позаботится о том, чтобы граф, если он даже дойдет до Иерусалима, там бы навеки и упокоился.

Устроив дела личной мести, барон едва ли не сразу забыл о ней и радостно потирал руки. Судя по блеску его водянистых глаз, его одолевали грандиозные деловые проекты.

– Пришло мое время, дорогая, пришло!.. – заявил он Эрмелинде.

Возбужденная Саксония, Бавария, Тюрингия, Франция, Италия и Англия думали только о крестовых походах. Их подготовка требовала оружия, провианта, фуража и людей.

– Нам нужно перебираться в Дрезден, – пояснил барон.

Эрмелинда спокойно взглянула на оживленного мужа и пожала плечами. Поскольку ответ был неясным, барон повторил свое требование.

– Я никуда не поеду, – ровным голосом сказала Эрмелинда.

Барон попытался выяснить причину отказа, но вдруг натолкнулся не на какую-то конкретную мысль, а на что-то расплывчатое, что можно было бы назвать эмоциональным отторжением самой его идеи.

Разность взглядов в самом прямом смысле этого слова, когда мужской логике противостоит женская эмоциональность, быстро привела к открытой и громкой ссоре. Утром ссора возобновилась и продолжалась до тех пор, пока Эрмелинда не закрылась в спальне.

– Это черт знает что! – заявил барон.

Утром он уехал в Дрезден один.

11.

В течение трех лет барон Август Бибер бывал в Берингаре только наездами. Со временем его визиты становились все короче. Барона больше волновали осада Никеи и взятие Антиохи. В 1099 года пал Иерусалим. Европа неистовствовала от радости. Впрочем, ее внутренние проблемы только притихли, и участие в них умного человека давало ему блестящие перспективы и возможности. Барон Бибер кипел энергией, но именно в Берингаре он не находил ни одного человека способного понять его. Поэтому упоминание черта, когда барон покидал замок, становились все более частыми.

Эрмелинда со временем вскормившая грудью маленькую Агнету, отдалилась от нее, словно видела в маленькой, хромой и некрасивой девочке отражение барона Бибера. Остальные дети тоже сторонились девочки, и она частенько одиноко играла под вязом возле черного входа в кухню. Когда она заболела корью, этого никто не заметил. Девочка провела ночь на улице, под тем же вязом, уснув на лавочке.

Утром на Агнету натолкнулся Готфрид и не слова не говоря, взял девочку к себе. Комната рыцаря, довольно просторная, с камином и двумя узкими и высокими окнами, вдруг показалась рыцарю слишком прохладной, хотя на дворе уже стояла середина мая. Готфрид уложил девочку на свою кровать, сам разжег камин, а затем, едва ли не за шиворот приволок Кифера Тойца. Тойц был немножко пьян после вчерашнего дня рождения толстой поварихи, но, увидев у себя под носом рыцарский кулак, мгновенно протрезвел и взялся за работу.

Агнета выжила, но не покинула комнату Готфрида. Маленькой девочке было слишком одиноко и страшно в замке. При любой попытке отправить ее в детскую комнату (в которой она всегда была одна), Агнета возвращалась и плакала под дверью спальни Готфрида.

Эрмелинда только пожала плечами, узнав о привязанности дочери, но поскольку это был верный Готфрид, она согласилась, чтобы девочка какое-то время пожила вместе с ним. Это «время» превратилось в шесть лет, но даже потом Агнета ежедневно заглядывала в комнату «дяди Готфрида» и не стеснялась наводить там порядок, если прислуга плохо выполняла свою работу.

Старшая дочь Эрмелинды Идан вышла замуж за французского графа Эдье в 1101 году и уехала в Париж. Крайне редкие письма от нее были короткими и рассказывали скорее о делах ее мужа, французской погоде и королевском дворе, но не о ней самой.

Средний сын Герард ушел в крестовый поход в 1103 году и уже через три месяца погиб в бою под далекой Эдессой. Младший Астор ушел вслед за братом на три года позже, и от него не было вестей.

Эрмелинда погрустнела… Она отчаянно скучала по детям, но двое были далеки, а третий уже никогда не вернется в замок. Эрмелинда плакала по ночам, и жизнь казалась ей пустой и лишенной смысла. Возраст хозяйки Берингара уже перевалил за сорок, и иногда она с грустью рассматривала в зеркале свое отражение.

В 1105 году из далекого Иерусалима вернулся некий рыцарь Андрэ Нижу. Плохо одетый, с горящими глазами фанатика, он долго бродил по Дрездену, разыскивая барона Бибера. Он нашел его на одном из приемов саксонского курфюрста и с бешенным криком «За графа Адольфа Краузе!», ударил его ножом в спину. Барон умер, не приходя в сознание, на следующий день.