3

…В кабинете Германа заканчивалось внеочередное совещание. Уже пятое на этой неделе, а неделя притом только началась. Вторник! За длинным столом для заседаний, который пустовал реже, чем использовался по прямому назначению, сидели шефы крупнейших периодических изданий. Здесь был и главный редактор «Негоцианта» господин Пучкин, и директор-распорядитель «РБХ» господин Гучкин, и президент «Альфа-Медиа» господин Кучкин, и, разумеется, два термоядерно-медийных боеголова: публицист господин Птичкин и покрытый двухнедельной щечной растительностью ведущий телешоу «Кстати!» господин Мелентьев. Ситуация была неспокойной: после скоропостижной кончины Рогачева его карманные оппозиционеры лишились финансирования и вдруг, неожиданно для всех, в том числе и для самих себя, решили, что они никакие не карманные, а самые настоящие. У оппозиции появились спонсоры, а следовательно, и деньжата, и все эти Емцовы, Огурцовы и Каркаровы вдруг принялись ожесточенно добиваться, чтобы им хоть немного перепало от большого политического пирога, все куски которого, как известно, были давно поделены между… В общем, не важно кем. Как говорится, «эта нога – кого надо нога», так и незачем заострять внимание. Как бы ни шуточны и убоги были попытки бывших рогачевских подопечных заполучить реальную власть, громко шуметь у них тем не менее выходило. Причем так громко, что некоторые особенно пронзительные речи доносились сквозь плотно прикрытые двери наиглавнейшего кабинета, и тогда Геру вызывали на ковер и давали, по его собственному выражению, «откушать царскую фекалию». После таких вызовов Гера, шипя и отплевываясь, летел по кремлевским коридорам, словно ударенный чемпионом мира бильярдный шар, и переводил дух только после того, как попадал «в лузу», то есть в собственное кресло.

Вот уже три месяца Кленовский занимал один из высших постов в администрации, но каждый день давался ему такой большой кровью, словно бы это был год на передовой под непрерывным артобстрелом, так, что и голову поднять не моги – отстрелит начисто. За три месяца Гера изменился до неузнаваемости.

Во-первых, он еще больше похудел. До такой степени, что однажды его спутали с экс-министром чего-то-там Бобченком и не хотели пускать на заседание правительства. Пришлось даже срочно менять гардероб, для чего прямо в Кремль был вызван модельер Букашкин, снявший с Германа мерку, получивший за свою работу предоплату из стабилизационного фонда и укативший собственноручно строчить и кроить костюмы для господина Кленовского. А что? За двести тысяч евро не то что Букашкин, сам Валентино вспомнит молодость и повесит на шею портновский метр.

Во-вторых, Гера стал, по меткому, как всегда, выражению наблюдательного генерала Пети, «зашуганным» и приобрел привычку по-птичьи дергать головой, что сильно смахивало на невроз.

В-третьих, он поседел! Нет, не совсем, разумеется, как лунь, но виски его посеребрило изрядно. Генерал Петя иногда хлопал его по узенькой спине и подбадривал:

– А ты как думал, сынок? Бремя – оно, брат, есть бремя.

Те, кто помнил прежнего Германа, сейчас, встречая его на некоторых шумных мероприятиях или, что чаще, увидев по телевизору, лишь качали головой и цокали языками, мол, «сдал Герка, то ли опять торчит на чем-нибудь, то ли пьет не просыхая». И конечно, были не правы, ибо не в наркоте или алкоголе тут было дело. Гера сох на работе, чувствуя, как все эти бесконечные Кучкины и Птичкины высасывают его нутро, словно пауки высасывают нутро запутавшегося кузнечика, оставляя лишь пустяковую оболочку. Дунь – унесет к чертовой матери, и днем с огнем никто не отыщет.

Незаметно наступил предвыборный год, и Гера иногда завидовал Рогачеву, покинувшему этот суетный мир и оставившему Герману столь беспокойное хозяйство. На смену Ришелье всегда приходит Мазарини, и все, кто при Рогачеве сидел тихо, решили было, что и Герман такой же – инертный, безвольный… Но тут-то они и ошиблись.

Гера через подконтрольные ему ресурсы развернул такую информационную войну с оппозицией, так затянул гайки, что спустя три месяца его прозвали «кремлевским подонком». Вооружившись банальным, но проверенным девизом «Цель оправдывает средства», прикормленная Герой медийная гопота принялась так поносить любую не идущую с медведем лапа в лапу политическую силу, что у видного оппозиционного деятеля, чей предок писал добрые книжки для детворы, а в перерывах расстреливал кулаков, случилось обширное несварение желудка, а на его почве, кажется, инсульт. Совещания с «первопечатниками», как называл Гера управляющих крупнейшими многотиражками, и «болтунами», как озвездил он ведущих политических эфиров, были одним из важнейших элементов борьбы, развернутой Герой против тех, кто решил откусить «пирога». На таких совещаниях Гера выступал с предельно жесткими программными монологами, не терпел никаких возражений, стучал по столу тяжелой хрустальной пепельницей, а однажды пообещал, что тот, кто посмеет перебить его, Германа Кленовского, тот рискует получить этой самой килограммовой пепельницей в лоб, невзирая на заслуги. Слово первопечатники и болтуны получали, как правило, в конце совещания и права на собственное мнение не имели. Гера применял тактику «я д’Артаньян, а вы дерьмо», и его боялись. Знали, что обозлить Кленовского означает потерять работу, и, помалкивая, дружно кивали и «внедряли с оптимизмом» Герины задумки.

Лишь к одному человеку из всей этой печатно-трепачной братии Гера благоволил. Фамилия человека была Варенов, и он руководил русской версией журнала «Newsweek». Ранее Варенов был наиболее талантливым телеведущим и фантастическим шоуменом, чей стиль ведения передач теперь жалко копируем многочисленными клонами, но его «отжали» по личному распоряжению «кое-кого», а Гера с этим вопросом лишний раз перед «кое-кем» появляться не хотел.

«Лишь безжалостно уничтожая противника всеми имеющимися методами, не предоставляя ему ни единого шанса на публичный ответ или, не ровен час, полемику, мы сможем добиться преемственности курса – той задачи, которую ставит перед нами президент и те прогрессивные экономические силы, которые его поддерживают», – говорил Герман, и все слушали его затаив дыхание. Внимали. Вот и сейчас в очередной раз он произнес эту подводящую итог фразу, обвел всех цепким, колючим взглядом, от которого многие из присутствующих покрылись гусиной кожей, и объявил о конце совещания. Каждый из присутствующих посчитал своим долгом перед выходом подержаться за сухую ладошку Кленовского, а когда очередь дошла до Мелентьева, то Гера бросил ему:

– Вы мне нужны. Задержитесь.

Кабинет опустел. Гера встал из-за стола, приоткрыл окно, прошелся по кабинету, не обращая никакого внимания на провожающего его взглядом Мелентьева, и уселся обратно. Закурил, предварительно вставив сигарету в мундштук с антиникотиновым патроном. Сердце в последнее время неприятно покалывало, и он решил расстаться с этой восхитительной табачной зависимостью, которую всю свою курительную жизнь считал частью собственного имиджа. В пластыри, иголки и гипноз не верил, поэтому перешел на легкие сигареты и такой вот хитрый мундштук. Это помогало, но совсем отказаться от сигарет пока что не получалось.

– Я попросил вас остаться потому, что хочу услышать эту странную историю именно от вас, как от очевидца.

Мелентьев вскинул брови, очень правдоподобно изображая удивление:

– Я не понимаю?!

Гера исподлобья тяжело поглядел на него и ничего не ответил. Молча снял трубку телефона, который связывал его напрямую с кабинетом генерала Пети, и без предисловий попросил:

– Зайди, пожалуйста, мы вдвоем.

Генерал Петя заявился в несколько затрапезном виде, что было немудрено: на часах время подходило к полуночи, поэтому красные глаза и распущенная петля галстука были вполне естественны для столь позднего часа. Плюс к этому генерал Петя был без пиджака, рукава белой рубахи его были небрежно закатаны до середины запястья, а брюки держались на широких подтяжках. Во рту генерал Петя мусолил окурок сигары, и весь этот голливудский антураж шел ему, словно грива лошади, то есть абсолютно.

Он кивнул Герману и Мелентьеву. Уселся напротив бородатого телеведущего и положил ноги на стол:

– Герман Викторович, вы нашему другу пояснили, чего от него сейчас требуется?

Герман мотнул головой: «Нет. Не успел».

– Ага. Ну, тем лучше. Валера, ты вроде был на питерском недовольном шествии?

Мелентьев в знак согласия кивнул, а генерал Петя саркастически заметил:

– Вот ведь они какие, звезды голубого экрана-то. Нет бы ответить старику, мол: «Да. Был я там, господин Сеченов». Так нет же! Они кивают. Эх, одно слово, интеллигенция. Ты у нас интеллигенция, да, Валера?

Мелентьев робко пожал плечами, а генерал Петя продолжал измываться:

– А раз ты такой крутой, что не хочешь со мной разговаривать, а предпочитаешь изъясняться жестами, то тебе все равно придется нам с господином Кленовским рассказать, что на этом шествии произошло такого, что заставило тебя распускать сплетни о каком-то там полтергейсте или о чем-то в этом роде. Ты же пойми, Валера. Ты рупор режима, пока, во всяком случае. Тебе в этот свой рупор и шептать лишнего нельзя, а ты с этим Малопольским, да еще в прямом эфире, мол, «толпа словно повиновалась приказу! Невозможно так организовать шествие, не отрепетировав его несколько раз!». Ты чего?!

Мелентьев наконец-то подал голос:

– Вы понимаете, я ведь просто хотел сделать программу интересней. Ну… Вот и добавил «желтухи».

Генерал Петя снял ноги со стола и, облокотившись на столешницу, уставился на телеведущего:

– Ты либо не пуржи, а расскажи, что там было на самом деле, по твоим ощущениям, либо…

– Понимаете, Петр Валерьевич, – зачастил Мелентьев, – я сперва сам ничего не понял. Просто через три минуты после начала шествия я ощутил что-то такое… Я даже затрудняюсь объяснить это на словах…

– А ты попробуй. Язык – это же твое орудие производства.

– Понимаете, меня охватило дикое желание ругаться на чем свет стоит. Причем не просто бессмысленно сквернословить, нет! Вполне адресно произносить непотребщину о президенте, членах кабинета, Госдумы и так далее, словом, обо всех членах партии и правительства. И я готов поклясться, что то же самое почувствовали окружающие, потому что вокруг начало твориться нечто неописуемое!!! Все ругали режим на чем свет стоит и делали это перед зарубежной прессой, перед камерами!

Герман ударил кулаком по столу:

– Какой еще прессой?! Было же распоряжение – никаких камер!

Мелентьев усмехнулся:

– Профессиональный хроникер снимет так, что никто и никогда не заметит камеры. Откуда, по-вашему, все эти ролики в Интернете и сюжеты в Си-эн-эн и на Би-би-си. Хорошо еще, что их могут смотреть только обладатели спутниковых тарелок!

– А ролики в Сети мы хакнули почти сразу, – отозвался Гера.

– Ладно, давайте ближе к телу, – генерал Петя бросил свой лохматый сигарный окурок в хрустальную пепельницу. – Так что вы думаете?

– Знаете… Если бы я верил в то, что такое возможно, я сказал бы, что вся толпа, а там было прилично народу, все присутствующие несколько минут словно находились под каким-то массовым гипнозом. И вот именно это было снято и показано в зарубежных сюжетах. А потом словно кто-то р-раз! – и все мгновенно заткнулись. Я помню, как люди с удивлением глазели друг на друга, многие спрашивали: «Что это было?»

Генерал Петя, внимательно слушавший Мелентьева, подмигнул Гере, и тот улыбнулся телеведущему:

– Спасибо за ваш рассказ, можете быть свободны. И пожалуйста, не обсуждайте ни с кем ничего такого… Ну, вы понимаете?

Мелентьев снова кивнул, чем вызвал смешок генерала Пети, опомнился и выпалил:

– Так точно!

– Тогда можете быть свободны, – Герман проводил бородача до двери в коридор и на прощание крепко пожал ему руку.