– А деньги поставьте на «Манчестер Юнайтед». Они сегодня играют с… кажется с «ПСЖ». Ставьте на «Манчестер» – не прогадаете! Слышите, Степан Михалыч, ставьте на «Манчестер»!

Коломенский готов был провалиться сквозь землю. О его болезненной зависимости от спортивных ставок знает вся фабрика, включая офис, и многие не упускают случая поддеть главного инженера, отпустить очередную шуточку. Вот и Эорнидян из их числа. Степану Михайловичу казалось, что безразличный ко всему на свете охранник задался единственной целью в своей жизни помимо отращивания живота – искушать главного инженера. А ведь для Коломенского это его зависимость была совсем не шуткой, он даже по субботам ходит на онлайн прием к психотерапевту, который, кстати, поставил Степана Михайловича в известность, что он есть беттер. Беттер! И что Степан Михайлович страдает от серьезнейшего и опаснейшего для психики заболевания – лудоманией, за излечение от которого онлайн-психиатр берет две тысячи рублей за сеанс, количество и качество которых пока практически никак не отразилось на положительном результате. А благодаря незапланированной психотерапевтической статье в бюджете у господина Коломенского просто-напросто выросли финансовые долги.

– Пошел бы ты, Петя, знаешь куда! – огрызнулся Коломенский голосом сомневающегося неврастеника.

Петя Эорнидян даже глазом не моргнул.

– Это вы идите, Степан Михалыч. Идите уже в свой цех.

– Так ты «вертушку» открой.

– Пропуск есть?

– Опять шуткуешь? Давай открывай «вертушку».

– Кнопка сломалась. Открывайте своим магнитным ключом.

– Ты же знаешь, что я его потерял!

Петя Эорнидян так глазом и не моргал, всем своим видом показывая, что ему невероятно скучно.

– Сигареткой угостите, – брякнул он.

– Нету!

– Не гоните, я видел, как вы пачку доставали.

– Ах ты, сволочь! – зарычал потерявший терпение Коломенский и через окошечко протянул охраннику сигарету. – Это он по камерам видит! А как в цеху что случается, это он не видит!

– Конечно не вижу, камеры висят только на улице. Внутри цехов камер нету и что вы там делаете – мне глубоко безразлично. Хоть вы там переубиваете друг друга.

Коломенский вздрогнул и побледнел, слова Эорнидяна будто ужалили его электрическим разрядом, но он не смог объяснить себе отчего так испугался фразы «переубиваете друг друга». Охранник Петя открыл турникет и пропустил Степана Михайловича.

– Слушай, Петь, – вдруг улыбнулся Коломенский и даже приостановился перед самым выходом. – А у тебя удостоверение есть?

– Какое удостоверение?

– Корочка охранника.

– Есть, а что?

– Что, может быть тебя и стрелять учили?

– Вам-то что за дело?

– Учили или нет?

– Учили.

– Сигареты стрелять?

– Идите-идите, шутник!

…переубиваете друг друга… …переубиваете друг друга… – эхом отзывалось в голове Степана михайловича.

– Нет, серьезно, Петь. Вот если случиться что в цеху, ты что будешь делать? Ты даже об этом не узнаешь, так и будешь сидеть на своем стуле и мух ртом ловить. У тебя вообще какие обязанности? Пропуска смотреть? А если рабочий пропуск забывает, то ты и так пропускаешь. А вдруг меня давно уволили и заставили сдать пропуск, а я прихожу на фабрику, чтобы отомстить и приготовить теракт. Значит любой ИГИЛовец может сказать, что пропуск забыл, зайти в цех и подложить мину. Она взорвется, а ты узнаешь об этом последним, потому что сидишь здесь и кроме столешницы ничего не видишь. Стрелять он умеет! Стрелок херов!

– Э, Степан Михалыч, вы чего это? – сурово замычал Эорнидян.

– Того!

– Кстати, цех закрыт! – заявил охранник.

– Что-ж ты молчишь! Давай ключи.

– Не могу, вам не положено. Ждите начальства.

– Скажу Соломонову, он тебя пинком вышвырнет, щенок! Сиди дальше, высиживай яички! – с этими словами Коломенский преодолел турникет и вышел с другой стороны проходной. Оказавшись на территории фабрики он поставил у себя мысленную отметку, что нужно будет заказать в отделе кадров хотя бы временный пропуск, потому что этот Эорнидян теперь его так просто не пропустит даже за сигаретку.

07:28 – 07:40

– А откуда, скажи на милость, я могу их знать? Откуда? Нет, ты мне ответь, откуда я, мать их, могу их знать? Если я приеду к ним в их паршивую Москву, найду адрес их вшивой радиостанции, не вытирая ноги, поднимусь на их блохастом лифте на нужный этаж, найду их вонючую радиостанцию, распахну двери, возьму их сифозную радиоведущую за ее подбородок и задам один единственный вопрос: «Откуда я, мать твою, могу их знать?», как думаешь, что она мне ответит? Знаешь? Нет, ты не молчи, Оксан, ты спроси меня, что мне ответит эта сифозная радиоведущая!

– Что тебе ответит эта сифозная радиоведущая?

– Она, мать ее, ответит мне: «Чувак, – ответит она мне и будет смотреть на меня такими большими-большими глазищами, словно впервые видит такого остолопа как я, – чувак, ты из какого стойбища вышел? Их все знают!» Слышишь, Оксан, что она мне ответит? Я у нее спрошу: «Откуда я, мать их, могу ИХ знать?», а она ответит: «Из какого стойбища ты вышел? ИХ ВСЕ ЗНАЮТ!»

– Ну?

– Но откуда? ОТКУДА?!! – Константин Олегович Соломонов ударил по рулевому колесу обоими ладонями, а потом ударил по автомобильному радиоприемнику из колонок которого звучала старая-старая очень популярная песня в стиле диско, которой от роду лет сорок и которую каждый житель России слышал не менее чем раз сто. – Есть какой-то учебник с обязательной школьной программой, где ОНИ записаны в столбик? Название песни, исполнитель, автор стихов, автор музыки? И аудиофрагмент. Так, что-ли?

– Пожалуй, что нет, – ответила Оксана Игоревна Альбер. Женщина сидела на переднем сиденье и подкрашивала губы насыщено-красной губной помадой, глядя на свое немного прыгающее отражение в круглом зеркальце. Должно быть, она относилась к числу немногих, кто мог совершенно спокойно выслушивать гневные тирады своего коллеги. Насколько она помнила, вторая жена Соломонова развелась с ним именно из-за его импульсивности. Ну и еще из-за развивающегося пристрастия Константина к одному волшебному порошку. Ну и еще из-за того, что из-за пристрастия к волшебному порошку своего супруга родила от него нервного ребенка, который мало того, что был умственно неполноценным, так еще таким-же несдержанным, как и его папаша и при том, что мальчику было всего пять лет, он уже в конец достал свою теперь уже одинокую маму и довел ее до того, что она стала добиваться через суд, чтобы мальчик стал жить с отцом.

Автомобиль «Мазда СX7» мчался по заснеженным улицам районного центра в сторону ОАО «Двери Люксэлит» со скоростью около семидесяти километров в час. Соломонову эта скорость казалось черепашьей, но в черте города ему приходилось соблюдать скоростной режим.

– Достань-ка, – попросил Соломонов.

– Чего? – Альбер захлопнула косметичку.

– Ну чего-чего… Порошок. У меня в барсетке.

Альбер с легкой долей разочарования взглянула на своего коллегу. Опять этот его порошок. Он нюхал его по любому поводу и без повода, постоянно жалуясь, что дилеры подсовывают ему сахарную пудру и она его не берет.

– Может, не стоит, Кость?

– Я, мать твою, разве спрашивал у тебя совета? – Соломонов не был груб или чужд элементарному этикету, у него просто-напросто была такая манера разговаривать. – Я, мать твою, разве поворачивался к тебе вот этим ухом, чтобы ты указывала мне, что мне делать, а что нет? Если это было так, то почему я как-то жил до знакомства с тобой и не умер от отсутствия твоих советов? Я жил без твоих рекомендаций и был заведующим производством на фабрике по изготовлению, мать их, дверей, в рот я их имел!

– Не кипятись. В этой барсетке?

– Твою мать, неужели ты видишь еще какую-то барсетку помимо этой? Я не вижу! А знаешь почему? Спроси меня – почему?

– Я не буду спрашивать, Кость, потому что знаю, что ты ответишь мне, что ты не покупал никакой другой барсетки кроме этой.

Заведующий производством фабрики «Двери Люксэлит» попросил свою коллегу сунуть порошок прямо ему в нос, так как он не хочет останавливаться что бы совершить эту процедуру самостоятельно. Альбер сделала попытку отговорить Соломонова от того, чтобы нюхать прямо за рулем, но Константин Олегович принялся разглагольствовать на счет того, что он не может припомнить, чтобы Оксана Игоревна усыновляла его. А раз он этого не припоминает, что с большой долей вероятности, что этого и не было, а, следовательно, Альбер не имеет достаточно оснований поучать его. Оксане проще было исполнить его просьбу и поочередно сунуть ему в ноздри по щепотке белого порошка. Первую щепотку Соломонов вдохнул во время пересечения перекрестка и поворота налево, вторую – во время обгона пассажирской «Газели».

На минуту он замолчал и Оксане показалось, что последующий путь она проедет в сопровождении лишь музыки из радиоприемника. Искоса поглядывая на приумолкнувшего сослуживца (Соломонов – заведующий производством, второй человек после генерального, Альбер – главный бухгалтер, босс в офисе, тоже очень высокая должность), Оксана Игоревна наблюдала за изменениями его психики, готовая в любой момент схватиться за руль, если Кости взбредет в голову отчебучить что-нибудь неожиданное. Она, разумеется, знала или догадывалась чем опасен водитель под действием наркотиков. Но Соломонов просто замкнулся на самом себе, погруженный в какие-то свои внутренние размышления.

«А он не так уж и нестерпим, когда молчит, – подумала Альбер, водя оценивающим взглядом по южноевропейскому профилю Соломонова. У сорокалетнего высокого мужчины была кубическая голова с правильным носом, чуть вывернутые пухлые губы, темные глаза. Черные каракулевые кудри то и дело непослушно падали на лоб. Маленькие уши. Прямая шея. Оксана не без восхищения отмечала сильное сходство Константина с мраморной статуей Давида работы Микеланджело. – Красавчик. Только ненормальный, жаль».

– Я нервничаю, знаешь-ли… – призналась она.

– Кто? – спросил Соломонов, тупо уставившись на дорогу перед собой.

– Я, – повторила Альбер. – Мне, знаешь ли, есть что терять… Я нервничаю и считаю, что тебе не следует заправляться порошком. Можешь со мной спорить, но ты не…

Соломонов шмыгнул носом и часто-часто заморгал.

– О чем я говорил? – спросил он.

– Когда?

– Только что.

– Ты молчал.

– А до этого?

– Когда?

– Ну, блин… До того, как нюхнул. О чем-то важном… Об иудаизме?

– Ты точно не говорил об иудаизме.

– Но о чем? Мать твою, ты можешь просто сказать, о чем я говорил! Я точно помню, что я о чем-то говорил, но не досказал… Я не успокоюсь, если не доскажу! Но, твою мать, я забыл, о чем я говорил! Об иудаизме?

– Опять, Кость? – не выдержала Альбер. – Ты говорил о песнях.

– О песнях? – Соломонов, казалось не мог сообразить, что он мог говорить о песнях и почему вообще именно о песнях, а не об иудаизме. – Какого хрена я говорил о песнях? А! Вспомнил! Ну да! Так вот, я слышу эти старые как говно мамонта песни и ни разу не слышал, о том, кто их исполняет! На радиостанциях по какой-то причине не говорят о том, кто исполняет песню, кто ее автор и композитор. Не говорят, как она называется, словно это военно-стратегическая тайна. Почему? Я хочу спросить – почему? И я спрашиваю – почему? Песни повторяют постоянно, из месяца в месяц, из года в год, но ни разу не скажут кто поет!

– Подразумевается, что песни настолько популярны, что не имеет смысла представлять артиста.

– Да неужели? А как я пойму, что за артист, если его НИ РАЗУ не представили. А если и представили, то это было черт знает как давно, или когда в это время я радио не слушал. Или вообще был маленьким! Или просто забыл! И вот теперь я тридцать лет слушаю одну и ту же песню и ни хрена не знаю имя исполнителя. Меня тошнит от одних и тех же мелодий, а я в упор не знаю, как они называются, и кто их поет! Особенно иностранные!

– У радиоведущего на мониторе есть и имя, и название композиции…

– Но у меня-то нет! У меня нет на моем гребанном радио этого монитора! – Соломонов принялся колотить по радиоприемнику широкой ладонью. – Я хочу знать кого я слушаю! Хотя бы раз объявите имя артиста, пусть этой, мать его, композиции сорок пять лет! Пусть ей хоть сто сорок пять лет!

Соломонов начинал терять контроль над собой, если его сейчас же не заткнуть, он в порыве гнева может целенаправленно направить «Мазду» на фонарный столб. Альбер пристегнулась и на всякий случай уперлась ногами в пол.

– Кость, следи за дорогой…

– Твою мать, твою мать!!! – кипятился Соломонов, брызгая слюной на лобовое стекло. – Знаешь, что я тебе скажу, Оксан? Знаешь, что я тебе сейчас скажу, вот именно сейчас? Не потом, не когда-нибудь, а вот сейчас? На первое февраля, я в очередной раз услышал вот по этому сраному приемнику какую-то допотопную как иудаизм песню на английском языке. А я не знаю английского! Не знаю, мать его! В школе мне преподавали немецкий! Немецкий! И вот я взял вот в эту самую руку мой айфон, мать его, включил голосовой поиск и говорю: «Бла-блаубла-глуб-друмбер»…

– Что это значит?

– Откуда я, мать его, знаю, что это значит? – взревел Соломонов и отчаянно посигналил кому-то клаксоном. – Я не знаю английского! Я что услышал, то и повторил в свой айфон. А айфон мне отвечает: «Неверный ввод», я повторяю, но уже по-другому: «Бла-блум-блем-блулала». А он мне: «Неверный ввод». Я всю дорогу повторял то, что слышал из песни, а он мне, сука, мать его: «Неверный ввод»! Как я тогда могу найти в интернете автора песни? Как? Что я слышу, то и повторяю! А я хочу знать! Я хочу знать, кого я слушаю!!!

– Кость, остынь. Сейчас это не важно.

– Важно!!! Важно! Я не какая-нибудь свинья! Я хочу знать, чем меня кормят!!!

– Скачай приложение! Просто скачай специальное приложение и включай его во время музыки. Оно определяет исполнителя. Все просто.

– Я так не хочу! Я не хочу так, мать твою! Для этого надо выполнять какието лишние действия!

– Нам надо сосредоточится на деле и не отвлекаться по пустякам. Я нервничаю, а ты орешь как ненормальный. – Альбер достала из сумочки пачку сигарет и нервно закурила. Только сейчас, поднося пляшущий огонек зажигалки, она заметила тремор в ладонях. Проклятье! Этого еще не хватало. Они с Соломоновым едут на очень серьезное дело. Сейчас они едут на такое дело, от результата которого решаться их судьбы, а этот сумасбродный Костя не может даже минуту посидеть молча. Неужели он не понимает всей ответсвенности предстоящей операции. Лично она понимает. Для нее яснее ясного, что в случае успешного результата, она покинет страну и попробует взять французское гражданство, чтобы больше никогда не ступать на территорию ненавидимой ею России. Она возьмет свою дочь, улетит из этой дыры, носящей название «РФ» и обустроится в пригороде Лиона, где живут дальние родственники ее отца. Если же их с Соломоновым постигнет неудача, то ей проще будет вскрыть вены, чем отправляться на нары в российскую тюрьму. Вот какое серьезное дело им предстоит, а Соломонов ведет автомобиль словно на рыбалку. А ведь они оба готовились к этому дню больше полугода.

07:28 – 07:41

На практически пустой парковке ОАО «Двери Люксэлит» стоял занесенная снегом старый и, откровенно говоря, очень неисправный «ИЖ Комби» оранжевого цвета. Машина стояла одиноко и выглядела до того жалко, что проходящие мимо бросали на нее лишь мимолетный взгляд и тут же отворачивались как от замерзшего трупика воробья. Автомобиль стоял на открытом ветру уже почти целый час и за это время из него никто не выходил, при том что в салоне в тесноте сидели трое взрослых половозрелых мужчины. Сидели в тишине. Мужчины мерзли, из многочисленных щелей в автомобильном кузове задувал внешний ветер, оседающий местами в виде снежного налета. Стекла заиндевели, сидящие внутри то и дело нежно выдыхали на них теплый воздух и терли пальцами маленькие иллюминаторы.

– У меня ноги замерзли, – пробурчал тот что сидел за рулем, но ответом ему было молчание. – Вы что, не слышите? Я говорю – у меня лапы уже окоченели!

Не дождавшись никакого ответа, бугай за рулем выматерился сквозь зубы и сунул в рот очередную сигарету. Чиркнул зажилакой и раздраженно выпустил на лобовое стекло струю плотного дыма.

– Проклятье, ты не мог бы не курить! – озлобленно высказал ему один из сидевших позади. – Тут дышать уже нечем!

– А ты открой окно. Хе-хе.

– Прояви хоть каплю понимания! Разве ты не знаешь, что кроме тебя больше никто не курит!

Курящий сделал особо глубокую затяжку и с наслаждением выпустил облачко дыма. На этом спор прекратился.

Мужчины сидели с хмурой сосредоточенностью. Видимость из заледененых окон была безобразной, хуже не куда, смотр во внешнюю среду производился преимущественно из протертых пальцами иллюминаторов. За этот неполный час мужики то молча сидели, погруженные каждый в свои мысли, то вдруг начинали ожесточенно спорить, то пялились в иллюминаторы, то опять замыкались на себе лишь для того, чтобы в какой-то момент выплеснуть наружу накапливаемое моральное давление. У них был разработанный план, обдуманный, утвержденный и до этого утра не подвергающегося сомнению, но по мере приближения к восьми часам утра, у каждого из них то и дело сдавали нервы. Сидящий за рулем громила с лицом отъявленного бандита был многим недоволен, курил и постоянно вносил в план изменения, который сидящий за его спиной красавчик с сутенерскими усиками всякий раз терпеливо отторгал. Усатенького звали Женей Брюквиным, его стриженный «под ноль» товарищ-курильщик носил прозвище Точило, а сидящий на заднем сидении по правую руку от Брюквина худой невзрачный и туберкулезно бледный тип откликался только на звукосочетание «Максимилиан Громовержец». Он сидел молча и плотно сжав тонкие губы, но в глазах его вспыхивал такой огонек, что оба мужчины боязливо отводили взгляды.

Одним словом – в салоне собрались трое человек, при других обстоятельствах вряд ли бы собравшихся воедино.

Молчание раздражало всех троих.

– Приехали, – безэммоцианальным голосом провозглясил Максимилиан Громовержец.

– Где? – завращал головой Точило. – Где?

– Вон, – указал сидящий сзади худосочный тип на паркующуюся машину марки «Киа» модели «Спектра».

– Это не они, – резюмировал Женя Брюквин.

– А кто? – спросил Точило.

– Откуда мне знать? Выйди и спроси – вы кто?

– На фабрике сегодня выходной. Кто это может быть?

– Кем бы они ни были, – сказал Брюквин, – но это точно не они! У тех «Мазда».

– Точно «Мазда»?

– Точно. Но уж во всяком случае не «Спектра».

– Так почему приехала «Спектра», а не «Мазда»? – не угоманивался Точило.

Тем временем дверца «Спектры» раскрылась и на ветер вышел коренастый мужчина. Накинув на голову капюшон и прикрываясь воротником куртки, мужчина запер дверцу и пошел в противоположной от фабричной проходной сторону. Этим был положен логический конец спору Брюквина и Точилы и недовольный бугай закурил очередную сигарету.

– Нам надо успокоиться, – произнес Брюквин. – Вы замечаете, что мы все немного раздражены? Так не годиться. Сделаем дыхательную гимнастику.

– Да пошел ты со своей дыхательной гимнастикой! – огрызнулся Точило.

– Верное решение! – отозвался с заднего сидения Максимилиан Громовержец. – Все делаем гимнастику. Дышим. Дышим.

Брюквин мысленно улыбнулся. На несколько минут в салоне будет молчание. Он прикрыл глаза.

В двенадцатилетнем возрасте Жене Брюквину попалась на глаза страничка из какого-то женского журнала, где рассказывалось о таком человеческом увлечении как выращивание деревьев бонсай. Жене понравились фотографии с миниатюрными деревцами, которые, если верить тексту, выращивались по многу лет и даже передавались из поколения в поколение. Его охватило непреодолимое желание тоже вырастить хотя бы одно такое деревце, уж больно ему захотелось поставить его на холодильник или прямо на свой стол, за которым он учил школьные уроки. Однако в журнале было недостаточно информации о выращивании бонсай, а интернета в деревушке, где в то время жил Женя Брюквин, отродясь не было. В местной библиотеке, куда пошел мальчик, о таком чуде как «бонсай» и не слышали, а вместо подходящей литературы на эту тему старая жирная женщина предложила Женьке стопку разгаданных сканвордов.