2

Номер второй своим убранством был похож на первый, однако, отличался планировкой и набором мебели. В отличие от третьего номера здесь имелось всего одно окно, а вместо высокого зеркала стояло трехстворчатое трюмо. На полу, возле самой смежной двери, сыщики увидели несколько застывших капель стеарина, похожих на те, что они нашли возле кровати в третьем номере. Внимательно исследовав ковёр, всё пространство в алькове и прихожей, сыщики убедились, что нигде более стеариновых капель не оставлено. Это могло означать лишь то, что человек, ходивший со свечой, сразу же по возвращении в номер её задул.

Убедившись, что номер уже убран, сыскные агенты пригласили для беседы горничную. Это была женщина лет тридцати, в строгом тёмном платье, белом фартуке и белой же крахмальной косынке на волосах. Она выглядела очень встревоженной и во время разговора её беспокойные руки постоянно нервно сминали край фартука. Прасковья Егорова рассказала сыскным агентам, что уборку второго номера осуществляла дважды – в одиннадцать вечера накануне и незадолго до шести часов утра. В обоих случаях клиентов не видела: это вообще против правил, если горничная попадается на глаза гостям. Вторая пара, по словам Прасковьи, оставила после себя полотенца, запачканные красным – то ли кровью, то ли вином – определить на глаз не представлялось возможным. Горничная значения этому не придала ввиду того, что клиенты пили красное вино, да и сами по себе кровавые следы совсем не редкость для дома свиданий.

– Ну, кровь… Эка невидаль! – без всяких затей объяснила Прасковья. – Да у нас через раз попадается пачканое бельё. Девицы, что собой зарабатывают, в любую пору клиентов принимают, даже когда природой не велено. Да и господа хороши, особо с женщинами не церемонятся – не своё же! А уж кровь на полотенце или вино – это иной раз и не разобрать, пятна одинаковые.

– А скажите, Прасковья, можно сейчас взглянуть на те испачканные полотенца? – полюбопытствовал Иванов.

– Да как же разберешь, те это или не те? Бельё всё одинаковое, всё в общие корзины сваливается. Их уже, поди, дворник прачкам нашим снёс. Но если хотите, можно взглянуть.

И горничная повела сыщиков в дальний конец коридора, туда, где рядом с чёрной лестницей помещался чулан для хозяйственных нужд. Однако, там сыскных агентов ожидало глубокое разочарование: корзины с бельём стояли пусты, что означало, что дворник сработал без проволочек.

– Эх, долго мы канителились, – вздохнул Гаевский. – Хотя, если по уму рассуждать, ничего бы это бельё нам не дало!

– Ну да, – не без скепсиса в голосе отозвался Иванов, – если не считать того, что в случае самопоранения убийцы он бы оставил след на полотенце. Мы бы определили размер раны и её местоположение… а в остальном, конечно, ничего.

– Это в том случае, если он действительно порезался, – в тон ему ответил Владислав. – Только мне кажется, что убийца, не забывающий смазать замок и дверные петли, не забудет купить и хороший нож с упором для руки. Это только истеричные барышни, да алкоголики с кухонными ножами убивать бросаются. А наш убийца не из таких…

Сыскные агенты отправились вниз, к портье, который хотя и закончил смену, но не уходил домой, дожидаясь допроса. Портье оказался худощавым мужчиной лет сорока пяти, с изрядной лысиной, маскируемой особым зачёсом остатков волос, и плутовским выражением блуждающих глаз. Звали его Егор Федорович Васильев и уже по первым произнесённым им фразам можно было заключить, что это человек ловкий и осторожный. Он услужливо продемонстрировал сыщикам кассовый журнал, куда были отмечены все поселения в гостинице за истекшую ночь. Всего записей о найме номеров второго этажа оказалось двенадцать. Второй номер, в точном соответствии со словами горничной, был занят дважды: с 21.15 до 23.00 и потом с 1.30 ночи до 6.30 утра. Фамилии клиентов не указывались, регистрировалось только время пребывания в гостинице. В особой графе напротив каждого номера проставлялась сумма, уплаченная клиентом. В первом случае заплачено пять рублей, во втором – девять. Иванов вспомнил слова коридорного о минимальной ставке, которую должны были вносить даже те, кто задерживался в апартаментах менее трёх часов.

– Вы помните, как выглядели последние клиенты, заселённые во второй номер? – спросил у портье Иванов.

Васильев бодро заговорил как о чём-то вполне для себя ясном. Видимо, он уже проанализировал события минувшей ночи и сам для себя всё решил.

– Хорошо их запомнил. У нас к утру клиентов поменьше становится. Да и были они приметные. Мужчине где-то под сорок, может, чуть за сорок. Хорошо одет. Пальто светлое драповое, песочного цвета. Дорогое пальто, хорошее. Шляпа чуть темнее, фетровая, с коричневой атласной лентой. Бумажник… ммм… чёрный, из полированной кожи с каким-то тиснёным гербом. Ростом… ну, чуть повыше вот вас, – портье глазами указал на Гаевского, – Примерно на полдюйма.

– Значит, примерно два аршина девять вершков, – прикинул Иванов.

– Да-с, вероятно именно так. Лицо такое… необычное.

– И чем же оно необычное?

– Да как бы это сказать… строгое. У нас же тут иные такими падишахами себя держат, особенно купчики подгулявшие, с девицами… А этот… даже как будто невесел. Строг-с, одним словом. Гм, как будто бы не в дом свиданий явился, а к причастию встал, уж не сочтите такое сравнение фривольным. Да, вот ещё – трость у него была. То ли коричневое, то ли красное дерево, как правильно такой цвет называется… типа вишни… с массивной латунной ручкой в форме львиной головы. Красивая трость, и вероятно, тяжёлая.

– Ну, а еще что-нибудь? Детали лица запомнили: цвет глаз, волос, может, усы или борода? – выспрашивал Иванов.

– Глаза – светлые, серые, слегка навыкате. Блондин. Волосы слегка вьются, средней длины. Носогубная складка такая, – портье провёл пальцем от носа к краю губы, – заметная. Нос прямой, средний – не толстый и не тонкий. Без бороды и усов.

– Подбородок: выдающийся вперёд? скошенный назад? узкий? раздвоенный? с ямочкой?

– Без ямочки, овальный, гладко выбритый. Совершенно обычный, без выраженных особенностей.

Сыщики переглянулись не без скрытого удовлетворения. Портье давал очень даже неплохое описание внешности, что вселяло надежду на успех последующих розысков.

– А его дама? Тоже из девиц известного сорта? – полюбопытствовал Гаевский.

– Никак нет-с. Про даму я толком ничего не понял, но определённо она не из ЭТИХ, это точно. Она даже к стойке не подошла, стояла в сторонке.

– А как выглядела?

– Скромно, но не в смысле дешёво, а как бы неброско, что ли… Шляпка с вуалью, лицо бледное. Глаз я не видел, а губы свежие, пухлые, приятной формы. Росту невысокого, примерно два аршина и шесть дюймов. Да, пожалуй, так. Зонтик ещё у нее был.

– Молода девица-то?

– Ну, не старая, конечно, фигура такая… стройная. Я бы дал ей от двадцати пяти до тридцати лет.

– Одежду описать можете?

Васильев задумался, глядя куда-то мимо Гаевского, потом встрепенулся:

– Платье, такое… с голубым, поверх приталенный жакет насыщенного синего цвета… его можно даже назвать фиолетовым. Красивый цвет, фасон… хорошо сочетается с платьем. Так панельные «шкуры» не одеваются! Шляпка с синими лентами. И вуаль тоже синяя. Сейчас, говорят, в Париже цветная вуаль – самый писк моды.

– Егор Фёдорович, вы очень ценные описания даёте, – похвалил свидетеля Иванов. – А узнать сможете мужчину или женщину?

– Честно признаюсь, что дамочку опознаю только в том случае, если она будет одета точно так же, – портье развёл руками. – А вот кавалера, пожалуй, опознать смогу без особых затруднений. Особенно, если на руки его взгляну и… и на портмоне.

– Что ж такого примечательного в его руках?

– А у меня, знаете ли, такая привычка – я руки почему-то хорошо запоминаю. А у него они были особенные: крупные, сильные, и форма ногтей редкая – ногти выпуклые, гладкие, продолговатые. Ногти обработанные, ухоженные. Кроме того, есть у него приметка: на ногте четвертого пальца правой руки чёрное пятно – видимо, прищемил когда-то. Либо прибил чем-то. Да, осмелюсь заметить… – портье несколько замялся и умолк.

– Продолжайте, Егор Фёдорович, – приободрил его Агафон.

– Уж не знаю, важно ли это или нет, да только пара эта ушла раньше времени. Заплатили они до половины седьмого утра, а ушли-то в пять с минутами.

Сыщики переглянулись. Портье сам того не зная, в точности подтверждал слова коридорного.

– А точнее?

– Четверть шестого было.

– А как они себя вели, когда уходили?

– Да как… обыкновенно. Песни не орали, на лестнице не падали, червонцы мне в руку не совали.

– А что, бывает, суют червонцы? – иронично взглянул на портье Иванов.

– Как же-с, бывает. Когда подгулявший купец головой ударит ступеньку, а я ему помогу подняться, так он сунет мне червончик. А то и поболее. На моей памяти раз пять-шесть купчины первой гильдии в ступеньки головами попадали. И даже с лестницы в пролёт падали.

– Может, уходившая парочка нервничала? – предположил Гаевский, возвращая разговор в интересующее сыщиков русло. – Может, какая размолвка у них вышла? Или даме было дурно, или, может, они спешили очень?

– Я понимаю, к чему вы клоните, – кивнул портье, – но нет, вроде бы ничего такого заметно не было. Уходили они обычно, не спешили, но вместе с тем и не мешкали. А по настроению, так как тут поймёшь? Признаюсь, я ожидал, что он начнет деньги свои назад требовать за неиспользованный час, обычно именно такие и требуют. Ан нет, не заикнулся. А дамочка так к моей стойке и не подошла, ждала его в сторонке, пока он ключи сдавал.

– Что ж, уже толк. А скажите-ка, Егор Фёдорович, вы часом не запомнили постояльцев из третьего номера? – спросил Гаевский. – Они пришли перед полуночью.

– Это того, кого убили? Запомнил, конечно. Мужчина был очень довольный, пребывал в предвкушении, всё девицу прихватывал за талию, за плечико. Она хихикала, его за рукав держала. Игрались, в общем. Вот эта девица как раз из тех, что за деньги.

– А раньше она здесь бывала?

– Я не видел. А так запомнил бы, конечно. Девица довольно высокая, ростом, эдак, два аршина десять дюймов, а то и того больше; огненно-рыжая, в вуальке, закрывавшей верхнюю часть лица.

– А что еще запомнил? – продолжал выспрашивать Гаевский.

– Нос… короткий, верхняя губа чуть вздернута, губы красиво очерченные, такие… смачные, поцеловать хочется, ярко накрашенные. Кожа хорошая, белая. Шейка нежная, шарфиком обёрнутая. Девица, видать, молодая, не старше двадцати лет.

– Цвет глаз разглядели?

– Какой там, вуалетка же на глаза опущена!

– Ясно. Про уши что-то сказать сможете?

– Уши? – портье задумался, припоминая. – Ушей не помню, не видел, они, наверное, были причёской прикрыты. Зато серёжки помню дешёвенькие, серебряные, с эмалью.

– Как охарактеризуете сложение? субтильна? плотна телом? толста? сутула?

– Ничего такого, никаких крайностей. Хорошая женская фигура, богатая, бёдра хорошо обрисованы, талия узкая, думаю дамочка эта не рожала и даже беременна не была.

– Ну, то есть обычная женская фигура, нормальная, средняя… – уточнил Иванов.

– Можно сказать, что так.

– А одета была во что?

– Салоп лёгкий, темно-зелёный с салатовыми лентами и позумент золотистый по краю воротника и манжет. Шляпка жёлтая с черной вуалеткой.

– А скажите-ка, Егор Фёдорович, обе эти пары откуда явились? Пешком пришли или на извозчике приехали или, может, перед тем, как номер снять, в ресторане вашем ужинали?

– Нет, в нашем ресторане на первом этаже их точно не было, – заверил портье. – Они с улицы вошли, и те, и другие. Да вы швейцара нашего расспросите, Степана, он вам точнее скажет, как они прибыли.

Сыскные агенты вернулись на второй этаж, где на лестнице перед стеклянной дверью теснилась вся ночная смена персонала гостиницы. Людям было запрещено расходиться до тех пор, пока с каждым из них не поговорят полицейские или чины прокуратуры. Мера казалась негуманной, поскольку люди были утомлены бессонной ночью, а ожидание могло растянуться надолго, однако, по-своему оправданной: во время розыска по горячим следам полиция не могла тратить время на поиски разошедшихся по домам людей.

– Кто швейцар? – спросил Иванов, обращаясь к группе мужчин и женщин, расположившихся на лестничных ступенях и вдоль стен.

Крупный дюжий мужик лет тридцати с небольшим живо вскочил со ступеньки, на которой расслабленно дремал, и с трепетной готовностью встал навытяжку:

– Готов служить, ваши благородия!

– Называй нас сыскными агентами, а этого низкопоклонства не надо, – отмахнулся Агафон Иванов и, взяв швейцара за локоть, повёл его вниз, на первый этаж, подальше от посторонних ушей. – Скажи-ка, Степан, ты помнишь девицу из гулящих, которая с барином богатым перед полуночью пришла, а ушла одна около двух пополуночи. Такая вся в зелёном была, с золотистым позументом по краю воротника и манжет, с вуалькой?

– ДолжОн помнить, – важно пробубнил Степан, – ведь ежели проходила, то должОн помнить.

И замолк.

– И что? – поторопил его Владислав Гаевский. – Помнишь или нет?

Швейцар замялся, откашлялся, переступил с ноги на ногу, поскрёб пятернёй в широком затылке, потом поднял умученные глаза:

– ДолжОн помнить, но… но не помню. Разрази меня гром! То есть, как они явились – помню. Такие весёлые были, барин зонтиком помахивал… А вот как мадама с позументом на воротнике уходила – не припоминается… Может, она с какими другими людьми перемешалась? У нас ведь после полуночи многие из ресторана разъезжаются, и не только парами, а целыми компаниями. А когда их выходит человек пять-шесть, поди разбери, кто из ресторана, кто – из номеров.

– Ну, ладно, Степан, оставим это, – вздохнул Иванов. – А вот скажи, может другую пару ты помнишь? Пришли в половине второго ночи, ушли в четверть шестого. Мужчина был одет в песочного цвета пальто, с тростью из красного дерева, дама – в тёмно-синем жакете, синее платье, шляпка с синей вуалькой, на проститутку не похожа. Подумай хорошенько, помнишь?

На этот вопрос швейцар ответил практически не раздумывая:

– Помню, а как же, под утро посетителей всегда меньше, а я со своего места не отлучался. Конечно, помню!

– А ты не запомнил лица этой дамы? Ну, так, чтоб смог узнать?

– Никак нет, господин сыскной агент. Прошли они быстро, она всё отворачивалась. Да я и не приглядывался. На кой мне?

– А что они сделали, когда вышли из гостиницы?

Степан замолчал на мгновенье, припоминая, потом уверенно проговорил:

– Пошли пешком в сторону Знаменья. Извозчики, вон, видите, у нас здесь стоят, у самых, почитай, дверей, а они не стали брать извозчика, а пошли пешком.

– Ты уверен?

– Так точно-с! – заверил швейцар, – Уверен! Я тогда это ещё про себя отметил. У нас ведь как обычно? под утро господа уже все устанут от развлечений и им домой поскорее охота, на собственные перины. Ну, и, конечно, извозчик – это самое лучшее. Редко, кто пешком уходит.